Джайчандра повстречал девушку-мусульманку на берегу реки, куда она пришла за водой. Ее пленительная походка напоминала движения птицы-кханжан, а голос был нежнее, чем у кукушки. Когда она появилась у каменных ступеней гхата, все вокруг будто озарилось сиянием.
«Кто ты, красавица? — подумал Джайчандра. — Откуда ты? Брось на меня хоть один ласковый взгляд. Я вижу тебя здесь уже не в первый раз и никак не могу насмотреться».
Приходя к реке, Джайчандра раздвигал ветви дерева-хиджал и украдкой наблюдал за незнакомкой. И вот однажды на то место, где цветы свисают к самой воде и становятся совсем малиновыми, он осторожно положил любовное послание.
«Она взглянет сюда и увидит это письмо, — думал он. — О хиджал, обитатель этих берегов, смотри: я положил сюда письмо, в котором излил свое сердце. Когда красавица появится здесь, вручи ей мое послание. Ты, солнце, освещающее самые темные уголки земли, поведай красавице, как я страдаю. Она скоро придет сюда, а я спрячусь за кустами и буду смотреть, как она, искупавшись, мягко взойдет по ступенькам, подобно волне, которая бежит от берега, чтобы снова к нему вернуться».
На другой день он пошел в сад, где буйно цвели прекрасные тагары, жемчужные белы и белые с красными полосками шефалики. С цветами в руках и с тилаком[112] на лбу он пошел к реке, позабыв обо всем на свете. Сердце его горело, пронзенное стрелой любви.
А в доме Баншидаса весело играла музыка и не переставая звучали свадебные песни. Женщины вили из цветов гирлянды и исполняли положенные обряды.
И вдруг тень страшного греха упала на этот дом и омрачила его добрую славу. Люди спрашивали друг друга, в чем дело, и отказывались верить слухам. Но когда из комнаты невесты послышались горестные рыдания, даже Баншидас потерял над собою власть. О горе! Рушилось все: и чистота его касты, и честь его семьи.
— Всему виной — злая судьба! — говорили меж собой соседи. — Бывает, и мудрый ошибается; спотыкается даже такое огромное животное, как слон; корабль, благополучно пересекший бурное море, случается, тонет у пристани.
— Что поделаешь? — говорили они Баншидасу. — Нас всех постигло великое горе. Жених совершил ужасный поступок, женившись на девушке-мусульманке и отказавшись от своей касты.
Это было как удар грома средь ясного неба, как нежданная буря, разрушившая купол храма. В доме смолкла музыка, прекратилось веселье. Баншидас неподвижно сидел па земле, будто сраженный молнией.
— Что же теперь будет, Чандравати? — спрашивали невесту подруги.
Все они горько плакали над судьбой несчастной девушки. Она же сидела молча, не пролив ни слезинки. До этого она была нежной и мягкой, как глина, а теперь будто окаменела.
Подруги посылали Джайчандре проклятия, а невеста была сурова и строга, и глаза у нее были сухие. Прошел день, другой, третий. Чандравати, как всегда, садилась за трапезу, но не притрагивалась к пище. Она крепилась изо всех сил, не выказывая своего горя.
И только по ночам, когда она оставалась одна, несчастная девушка горько плакала. Ее подушка не просыхала от слез. Все ночи она не смыкала глаз, словно ее ложе было усыпано острыми иглами и колючками. Ей вспоминалось, как они с Джайчандрой собирали цветы на берегах водоема, как купались в реке Пхулесвари. Его ласковая улыбка стояла перед глазами, нежные слова любви всплывали в памяти и не давали заснуть. Но по утрам только бледность щек выдавала ее ночные страдания.
Никто лучше Баншидаса не умел читать мысли дочери, и любящий отец страдал вместе с ней.
Прошло немного времени, и в их дом опять зачастили сваты, но Чандравати сказала отцу:
— Я решила не выходить замуж и посвятить себя служению Шиве.[113] Я буду служить ему всю свою жизнь. Сжалься над своей бедной дочерью, о отец, и дай ей свое благословение.
Опечаленный отец вынужден был согласиться.
— Хорошо, — сказал он, — раз ты так решила, я не буду стоять на твоем пути. Но исполни мою просьбу: напиши «Рамаяну» на языке бенгали.
И вот для Чандравати был сооружен храм, и в нем установлена каменная статуя Шивы. Чандравати стала ревностно служить великому богу, а в свободные часы сочиняла «Рамаяну» на языке бенгали. Тот, что читает «Рамаяну», написанную святой Чандравати, очищает себя от грехов.
Так и жила она в безбрачии, отдав Шиве все свои помыслы, все желания. Если кто-нибудь обращался к ней, она едва внимала и почти ни с кем не разговаривала. И никто никогда не видел улыбки на ее лице. Бутон распустился только на одну ночь, чтобы утром поблекнуть и увянуть.
Однажды Чандравати сидела в храме, отрешившись от всего. Она громко читала мантры и совершала священные обряды. Стоял май месяц, и солнце посылало с небес свои обжигающие лучи. Манговые деревья блистали обилием спелых плодов, которыми были усыпаны их ветви.
Уединение Чандравати было нарушено посланцем — Джайчандры, принесшим от него письмо. В нем Джайчандра рассказывал свою печальную историю и просил о встрече.
«О моя дорогая Чандравати, наберись терпения и выслушай, что я тебе поведаю. Мое тело и душа пылают огнем, ибо я вкусил яд, думая, что это нектар. Гирлянда цветов на моей груди оказалась ядовитой змеей. Я сам призвал смерть к своим дверям. Я отвернулся от священного дерева-тулси, любимого богами, и припал к мерзкой шелковице, пристанищу ведьм и всякой нечисти. Я сам возложил на свою голову груз печали, кого же мне теперь в этом винить? Все мне теперь кажется отравленным — и воздух, и вода, и пища. Что же мне делать? Сможешь ли ты, о Чандравати, простить такого негодяя, как я?
Твой образ постоянно терзает мне сердце. Я вижу твое прекрасное лицо, твои глаза, твой взгляд, слышу твой милый голос. Я так хочу упасть к твоим ногам и омыть их своими слезами!
Поверь мне, о любимая, о святая, я не прикоснусь к тебе, не подойду близко. Я буду лишь радоваться, глядя на твое светлое лицо, излучающее святость. Друг моего детства и любовь моей юности, как страстно я хочу быть около тебя! Увидеть тебя еще раз, хоть на мгновение, а после этого можно и умереть.
Я знаю, что ты не можешь питать любовь к такому чудовищу, как я. Но, прошу тебя, позволь мне низко поклониться тебе в последний раз и сказать „прощай". Это будет наша последняя встреча. Нет для меня теперь ни мира, ни счастья на земле. Я только взгляну на тебя и пойду навстречу смерти. Это предопределено провидением и, значит, неизбежно».
Чандравати читала это письмо и беззвучно плакала. Она прочитала письмо еще раз, затем еще и читала до тех пор, пока не смыла буквы своими слезами.
— Отец! — сказала она Баншидасу. — Ты один знаешь мои страдания и поймешь меня. Джайчандра прислал мне письмо и просит о встрече.
— Не смей этого делать, — ответил отец. — В твоем сердце может быть только одно желание — служить великому богу Шиве. Ни о чем другом ты даже и помышлять не смеешь. Как ты можешь думать о человеке, который превратил твою жизнь в пустыню? Разве можно служить Шиве, возлагая ему цветы, оскверненные нечистым прикосновением, или фрукты, кем-то надкушенные? Твое сердце не может быть чистым в служении Шиве, если ты допустишь в него даже мысль об этом человеке. Я знаю, это был хороший юноша, его разум был чист, как воды Ганги. Но он осквернил себя. Провидение велит тебе больше с ним никогда не встречаться. Иди, дорогая дочь, по избранному пути и не позволяй никому смущать твой покой.
Чандравати послушалась отца и ответила на просьбу Джайчандры отказом. Набрав свежих цветов и молодой травы, она вошла в храм и, возложив их богу, стала молиться. Сев около статуи Шивы в позе йога, Чандравати закрыла глаза, вознося молитвы из самой глубины своего сердца.
Наконец слезы ее высохли, и она отвлеклась от всего мирского. Ее душа и разум слились с Шивой. В душе Чандравати наступил покой, и ее уже больше не волновали мысли об этом мире, о доме и даже о близких людях. Поглощенная мыслью о Шиве, она забыла все, что с ней случилось и причинило ей такие страдания. Джайчандра теперь ничего для нее не значил. Шива, один только Шива был теперь для нее все и даже больше, чем все.
