А в доме пахнет лекарством, горелой кашею, болит висок и сердце стучит все глуше и… И он опускает голову, нервно кашляет и хрипловатым голосом: «Я вас слушаю…» * * * В этом городе птичий полет шелестит быстролистыми кленами, В этом городе море поет, тычет в пристань губами зелеными, Но весна не открытий полна - открывашек, тоски да обманчиков. Я больна, черт возьми, я больна, мне не снятся красивые мальчики, Мне не снится горячая мгла, мне не снятся лесные красавицы, Мне - луна, тяжела и кругла, все в открытые руки бросается. Я стою, растопырив глаза и раззявив ослабшие пальчики. Я-то что, мне бы лучше назад, мне бы все-таки вечер и мальчики, Или жить, или пить допьяна, мне б июль Будапешты с Варшавами, Но луна тяжела и полна и щекочет боками шершав ыми… И я не знаю, что стало вдруг, Какой сломался рычаг, Но есть лишь пара дрожащих рук - И те от боли кричат. Обратно время крутят года, Мотают века за день, И мне теперь уже никуда, Замри, струну не задень. Фонарь-аптека-остановись, Я путаюсь в падежах, Осталось только - ни шагу вниз И заповедь - удержать. И бьется в потных ладонях свет, Полынный, горький на вкус, И вот сейчас бы немножко вверх - А я как раз отвлекусь, И разбиваются в кровь слова, Течет ручейком тоска, Гудит горячая голова, И нет ничего в руках. Незваный ветер застыл в дверях, Расширен ночной зрачок, И значит, рукописи горят, Которые не прочел. А век за веки рванет - проснись, Мол, время-то истекло, Моя луна полетела вниз. Рассвет. Простыня. Тепло. И вы не верьте, не верьте мне, Делите слова на два, Пока еще не начнет темнеть, Я даже вполне жива. И ты звони, весели, шали, Играй с открытым огнем, Ведь я не знаю, случится ли Проснуться будущим днем. Дура. Пока живешь - значит, пока нормально. Твой кареглазый еж щурится из кармана. Все хорошо - к тому ж наша земля вращается, Твой сероглазый муж осенью возвращается. Тоже спасибо, для тех, кто в каске - выживу, дотяну Плачет принцесса в забытой сказке: «Мама, хочу луну.» Пыльный усталый загар на плечи - будто бы плащ - пажу. Да, я готова. Включайте вечер. Может быть, удержу. * * * Никто меня не толкал, не бил меня по рукам, изящно не намекал, и яда не лил в бокал. Но дрогнул сквозняк в груди - исчезни, не навреди, мне просто стало понятно, что мне пора уходить. Все те же сидят, едят, глазами в глаза глядят, за всеми вокруг следят, басами в ушах гудят. А я взгляну на луну, оставшимся подмигну и серой прозрачной змейкой за темный порог скользну. И вот за спиной мешок, дорога гладка, как шелк, и если идти, не думая, то даже и хорошо. Ни добрых, ни злых вестей, и можно под нос свистеть, луна разделяет небо на семь золотых частей. Я левой босой ногой ступаю на путь благой, а правой босой ногой чешу свой живот нагой. Не тронет меня беда, иду я по городам, и если хотите счастья, то я вам его продам. И день погоняет днем, и едет другой на нем, и солнце луну меняет горячим своим огнем. А я себе все бреду, бреду на свою беду, и если совсем печально - меняю на сны еду. А нынче - ушла тоска, и боль ушла из виска, по небу гуляет ветер и дымные облака. Я глянул - к глазам рука: весна стоит у ларька и держит большую чашку холодного молока. Смеется щербатым ртом, пушистым трясет хвостом и гладит ларек по стенке, как если б он был котом. И плещутся тополя, и травы растут в полях, лохматые жеребята по этим полям пылят. Ну что, говорю, весна, привет, говорю, весна, теперь мне малы все шапки и куртка совсем тесна. Что делать теперь, скажи, ловить ребятню во ржи, а может, найти принцессу и к ней поступить в пажи? Она же хитрит, молчит, на ветках сидят грачи, а сердце мое как будто на сковороде скворчит. Конечно, зачем слова, раз кружится голова, раз можно кричать и бегать, и всех вокруг целовать… Какая уж там беда, какие мои года, сердца - они бьются к счастью, сегодня и навсегда. И сколько меня ни бей, ни ябедничай судьбе, весна обнимает город, а я поспешу к тебе. А может быть, ты ко мне, у нас еще сотни дней. И змейки - узором тонким среди голубых камней. * * * Замылим, потом замолим, в сонате одни бемоли, в кабак ли сейчас, домой ли? В шкафу пристанище моли, соседка посуду моет, художник рисует море, всю жизнь он рисует море, зелено-синее море, атласно-шютное море, солено-горькое море. Художник мешает краски, зеленую с темно-красной, вот так вот - почти прекрасно, но все-таки так бесстрастно, что даже немножко страшно. Пельмени давно сгорели, соседи шуруют дрелью, ах, кто бы закрыл бы двери, звонок, я зайду в апреле, вот здесь чуть-чуть акварелью… Эх, кто бы принес еды бы? Селедочные ряды бы, петрушечные хвосты бы, под каменной серой глыбой художник рисует рыбу. Соседи за стенкой шутят, у них несмешные шутки, художнику не до шуток, он нежно кисточкой щуплой рисует рыбе чешуйки. Он чутко дрожит руками, а рыба бьет плавниками, считая всех дураками, плывет куда-то на камень и молвит там по-шакальи: Художник, в твоей квартире, (четырнадцать на четыре) Теперь поселилось море, солено-горькое море, атласно-синее море. Живи теперь в нем, не плакай, грызи по утрам салаку, ее заедай салатом, хшхи подводные клады, не жалуйся на зарплату… Художник башкою вертит - вот верьте теперь, не верьте, а в окнах июнем светит, какой-то гуляет ветер и радостно скачут дети. Он справится, он же сильный, он мажет по рыбе синим и капельку апельсинным, и сверху тоской трясинной, и сверху листвой осинной. И снова рисует море, без рыбы рисует море, квартирно-мелкое море море, атласно-плотное море, солено-горькое море. Такое страстное море, такое страшное море, июньски-нежное море. Художник рисует море. |
