Я помню, разумеется, все шаблоны, но, опасаюсь, не сумею смонтировать их верным способом. Может, подобные сюжеты достойны, и грандиозны, и истинны, именно поскольку в них, в сюжеты, заложены донельзя банальные шаблоны, сцепленные – не расцепишь? И ты тоже закладываешься в подобный шаблон изнутри, и все становится как будто бы первозданно, свежо, и после этого не стыдишься банальности?
Верна ли моя реконструкция? У меня, казалось, не было никаких желаний. Но как только я увидел ее, я мигом понял, что такое желание. И ведь я видел ее столь недолго. Ну а если видеть регулярно? Постоянно? Она будет постоянно скользить рядом, шествуя как по водам? Я, конечно, просто фантазирую, куда мне, с моей болезнью, в моем состоянии… Да и перед Паолой… Это надо быть последней сволочью. Нет, Сибилла для меня как Святая Дева. Ни единым помыслом. Замечательно. Ни единым. Ну а сама Сибилла – что?
А она, если все правда, в самом запале, в волнении, может, она-то уже готовилась встретить меня на «ты» и по имени, слава богу – французский язык допускает обращение «вы» даже между любовниками, она-то, может, хотела броситься мне на шею, намучилась как за эти недели! И тут я являюсь, явился не запылился, как поживаете, mademoiselle Sibilla, теперь предпочту сосредоточиться на книгах, спасибо, вы очень любезны. Она, естественно, никогда не сможет рассказать мне правду. Ну и прекрасно. Так спокойней для всех. Пусть теперь найдет себе молодого человека.
Ну а я? А что я. У меня не все дома. Это даже написано в истории болезни. С чего я зациклился на неправдоподобной сказке? Такая красотка в секретарях, конечно, Паола разыгрывает обеспокоенную жену, это в порядке вещей между супругами-союзниками. Теперь насчет Джанни. Джанни назвал Сибиллу «прекрасной». Ну ясно. Это он-то сам и потерял из-за девчонки голову! Таскается к нам что ни день, пишет налоговые бумажки, щупает хрусткие страницы, а сам изнывает и тает от ее вида. Вот этот-то Джанни и есть герой-любовник, а я вообще сбоку припеку. Хотя, между прочим, мы в одном возрасте, что означает – Джанни воняет падалью ровно как я. Тогда с какой же стати этот Джанни уводит, и даже уже увел, мою любимую девушку? Как? Я опять за то же самое? Любимую девушку?
Я-то страшился – как приживаться среди знакомых незнакомцев. И не ведал, где меня подстерегает самая опасная трудность… Почему-то ко мне в ребро должен был толкнуться этот бес… Больно мне, плохо мне, а может кончиться плохо и для нее. О, ты волнуешься за нее? Волнуюсь, потому что кому же хочется причинять боль приемной дочери! Дочери? Прежде сокрушался, что ты педофил, а теперь ты еще и кровосмеситель?
И в конце концов, господи, откуда известно, что мы прямо-таки любовники? Ну может быть, одно объятие, может, один поцелуй, всего один раз, платонический, холодный, каждому известно, что в душе другого целая буря, но никто не решается пересечь воображаемые пределы. Подобно Тристану и Изольде, мы кладем в постель заточенный меч.
Э, да у меня тут «Корабль дураков», хотя, мнится мне, и издание не первое, и экземпляр не идеальный. Скажи пожалуйста, вроде я вижу «О свойствах вещей» Варфоломея Глэнвильского. Цветные рисованные буквицы насквозь через весь текст, очень жалко, что крышка – новодел под старину. Поговорю с ней о работе.
– Сибилла, Stultifera navis у нас не первое издание, правда?
– К сожалению, нет, monsieur Bodoni, у нас издание Olpe тысяча четыреста девяносто седьмого. А первое издание – это тоже Olpe. Базель, но 1494, и по-немецки, Das Narren Schyff. Первое издание на латинском языке, такое же, как наше, вышло в девяносто седьмом, но в марте, а наше, посмотрите там на колофоне, напечатано в августе, выходило еще одно в апреле и одно в июне. Однако дело не столько в дате, сколько в экземпляре. Вы же видите, что в нашем, увы, очень много недостатков. Конечно, не то чтобы бросовый экземпляр, но радоваться особо нечему.
– Сколько вы знаете всего, Сибилла, и что бы я без вас делал.
– Это вы меня всему научили. Чтобы выехать из Варшавы, я себя преподносила как grande savante, но если бы мы с вами не встретились, я оставалась бы столь же неученой, какой приехала.
Абсолютный пиетет. Что утаено в ее словах? Grande savante. Всезнающий мудрец в дни строгого труда. Проборматываю:
– Les amoureux fervents et les savants austères… Чета любовников в часы живой беседы…
Ее недоумение.
– Ничего, это просто стихотворная цитата. Сибилла, нужно кое-что обсудить. Может статься, я кажусь вам почти нормальным, но это иллюзия. Все, что со мной происходило в прежней жизни, все, понимаете, без исключения, вытерто из моей памяти – будто текст мокрой тряпкой вытерли с доски. Непорочная чернота. Пардон за оксюморонность. Прошу вас понимать все это, ничему не удивляться и… поддержать меня.
Правильно ли я составил текст? По-моему, замечательно. Он поддается двойному прочтению.
– Не беспокойтесь, monsieur Bodoni, я понимаю. Я с вами. Запасемся терпением.
Тихий омут? Запасемся терпением и дождемся, пока я приду в себя, то есть запасемся в том смысле, как все остальные, – или стерпим до тех пор, покуда в мою память не вернется все бывшее между нами и связывающее нас? И во втором случае, что ты сделаешь со своей стороны, чтобы мне помочь вспомнить? Или же, уповая безраздельно, чтобы все стало как прежде, ты ничего не сделаешь, потому что не тихий омут – а настоящий человек, настоящая любовь и для тебя всего важнее – охранить меня от бед? Зажав уста, зажав чувства, в тишине, уговаривая себя, что это, наконец, прекрасная возможность разрубить гордиев узел? Принесешь себя в жертву, воздержишься от прикосновения, не предложишь мне ключ к тайне, не причастишь никакому мадлену – а ведь ты, в любовной гордыне, полностью убеждена, что никому другому не известно заклинание, распахивающее сезам, а тебе-то хватило бы лишь скользнуть по моей щеке прядью твоих волос, наклонившись и подав мне исписанную картонку. Или опять проговорить волшебные и решающие слова, простые, банальные. Слова – канва, та самая канва, по которой мы вышивали наши узоры четыре года, процитируй, произнеси – скажи заклинание! Только мне и тебе ведом его подлинный смысл… Попробую угадать, что это за слова. Et топ bureau? Нет, ошибочка. Это Рембо.
Прощупаем что возможно.
– Сибилла, вы обращаетесь ко мне monsieur Bodoni, потому что мы как будто наново знакомимся? Может быть, мы, работая вместе, говорили друг другу «ты», как все на свете сотрудники?
Зарделась и опять – то же самое нежное всхлипывание.
– Oui, oui, oui, именно, я тебя называла Ямбо. Спасибо, что спросил. Так мне будет гораздо легче.
Глаза осветились счастьем. У нее камень с сердца свалился. Ну и что? Называть коллег на «ты» у нас в Италии принято, вот и Джанни со своей секретаршей, как мы с Паолой слышали вчера в его офисе, разумеется, общается на «ты».
– Ну и чудненько! – произношу я с крайне веселым видом. – Все должно возобновиться точно так, как было всегда. Ты ведь знаешь, как и что было всегда. И можешь помочь мне.
Что она поняла? Что имеется в виду под «как было всегда»?
Дома я не спал ночь, Паола гладила меня по голове. Я грыз себя: разрушитель семьи. (Вообще-то я ничего не разрушал.) В то же время – сокрушался я не о Паоле, а о себе. Главная прелесть любви, сетовал я, в том, чтобы помнить. Есть люди, живущие одними воспоминаниями. Например, Евгения Гранде. Какой смысл, если любил, но не можешь припомнить, как любил? Или – хуже – если, может быть, любил, но этого не помнишь и страдаешь ужасным подозрением: а вдруг нет? Кстати, мне пришло в голову! В наглой самоуверенности я не учел еще один возможный вариант! Вполне возможно, что я потерял из-за нее сон и покой, а она меня поставила на место тихо, мило и бесповоротно. Не уволилась, потому что я все-таки приличный человек и с тех пор веду себя как будто никогда ничего не было. Может быть, она любит эту работу; или же просто не может себе позволить потерять место; а может, ей даже льстит мое отношение, подсознательно ее женская гордыня удовлетворена, и она даже сама себе не признается, что обладает надо мной безграничной властью. Une allumeuse. И даже хуже: в этот тихий омут текут немереные деньги, я выполняю все ее желания, совершенно ясно, что отчетность в ее руках, в ее ведении касса, банковский счет, на который я выписал ей доверенность, – я уже спел «кукареку» учителя Унрата, уже я пропащий человек, не имеющий выхода, – может, благая болезнь меня спасла? Может, нет худа без добра?..
