Дальше Чехов горячо заговорил о положительной роли Суворина в русской жизни.

— Кто поднял гонорар газетного работника? — говорил Чехов. — Кто первый стал давать русским писателям такую плату, при которой культурному человеку сделалось возможным целиком отдаться газетной работе? Это сделал именно Суворин. Вы скажете, что просто-напросто он применил правильный коммерческий расчет. Да. Пусть так. Но другие не хотели, да и сейчас не хотят применять этот «правильный расчет».

Кто вообще относился к своим сотрудникам с исключительной заботливостью? Старик Суворин! Загляните в его конторские книги, вы увидите, какие колоссальные суммы розданы Сувориным сотрудникам в виде безнадежных авансов. Кто первый стал обеспечивать своих сотрудников пенсиями? Суворин!

Знаете ли вы, например, дело с У.?

Этот человек был когда-то полезным работником. Суворин его ценил. Хорошо платил. Потом У. заболел нервным расстройством и работником быть перестал. Суворин назначил ему месячное жалованье — двести рублей. Зная гордость У., Суворин отдал приказание в редакции:

— Пусть У. постоянно пишет. Принимайте его вещи, но не печатайте. Ссылайтесь на цензурные условия, на недостаток места, на что хотите. Ссылайтесь на меня лично: говорите, что данная вещь мне не понравилась и я не позволил ее печатать! А деньги платите!

И вот У. продолжает годами присылать свой материал, в большинстве случаев являющийся сумбуром, — а Суворин продолжает выплачивать ему гонорар и от времени до времени дает ему отпуск и на поездку выдает отдельную сумму…

Кто по-человечески обставил своих типографских рабочих? Кто для типографского персонала создал отличную профессиональную школу, эмеритальную кассу и т. д.? — Суворин.

Кто из русских господ издателей, придя к убеждению, что данный начинающий писатель обещает со временем развернуться, — берет этого писателя к себе, любовно за ним ухаживает, бережет его, направляет его талант? Суворин.

Кто, наконец, из русских издателей способен, заранее зная, что данная книга пойдет туго, будет залеживаться десятилетиями, — все же издать такую книгу и затратить на издание многие десятки тысяч? Только Суворин!

У кого из этих русских издателей в душе живет жилка жажды творчества и кто занимается издательством не столько ради возможных выгод, сколько ради того, что этим создаются культурные ценности? Это — А. С. Суворин.

И вот когда история будет судить его, — пусть она не забудет и этих сторон жизни Суворина…

Таков был отзыв А. П. Чехова об А. С. Суворине. Живя на чужбине, я вспомнил этот отзыв в те дни, когда старик Суворин сошел в могилу…

Зимою 1902–1903 года в маленьком кружке ялтинской молодежи, богатой, увы, только мечтами о служении обществу идейно, возникла мысль об издании в Ялте литературного ежемесячника. Инициаторы обратились ко мне, приглашая принять участие в создании нового журнала, а услышав от меня признание их затеи симпатичною, но практически нелепою, пожелали, как говорится, перенести дело в высшую инстанцию — и потревожили Чехова. Я участвовал в завязавшихся переговорах и вот вспоминаю: то, что было высказано тогда Чеховым по частному поводу, — имеет даже и теперь, столько лет спустя, большое общее значение.

Чехов внимательно выслушал достаточно сбивчивую речь инициаторов, только что соскочивших со школьной скамьи, и все время был очень и очень серьезным и даже как будто угрюмым. А потом неожиданно улыбнулся милою, доброю улыбкой, встряхнулся и сказал:

— Говорят, один еврей, которого знакомые просили о каком-то одолжении, ответил им: «Я, господа, могу помочь вам — только вздохом сочувствия!»

Ну, вот видите ли, так и я — могу помочь вам исключительно вздохом сочувствия!

Какой журнал? Ради бога, господа! Для кого журнал? Зачем журнал?

Попробуйте организовать любительский спектакль — и вы увидите, как это отчаянно трудно. А ведь журнал, да еще не просто журнал, а толстый журнал, да еще журнал политико-экономически-литературный и так далее, — ведь это — огромное предприятие, для создания которого нужно чудовищное количество знаний, опыта, энергии, таланта и… и денег!

Нет, не возражайте, господа! Ну, да! И я, будучи гимназистом, тоже издавал всяческие журналы и мечтал организовать настоящий ежемесячник. Но это — детство, совершенное детство!

Вы думаете «начать с маленького»? Вздор! «С маленького» вообще начинать в наш век — вздор. «Маленькое» так навеки маленьким и останется. И притом, если бы вы изобрели что-либо новое, небывалое, такое, что может всех ошарашить именно новизною. Ну, тогда кривая и вывезет: «маленькое» вдруг разрастется в большое. Но ведь «издавать журнал» — это старо, старо! Ведь журналов у нас — хоть реку гатить, хоть болото мостить!

Кто-то робко заикнулся, что, напротив, серьезных литературных журналов у нас мало. «Вестник Европы», «Русское богатство», «Русская мысль», «Мир божий».

— Не в том дело, — возразил Чехов, — сколько их, а в том, как они идут. Если взять эти журналы, то едва ли их общий тираж превысит пятьдесят тысяч. В России — сто пятьдесят миллионов человек. Значит, одна книжка журнала фактически приходится на три тысячи человек. В России есть целые города, куда не выписывается ни единый ежемесячник, хотя там имеется и интеллигенция, хотя туда игральные карты выписываются чуть ли не вагонами. В России, правда, в Сибири, но все же — там есть целые колоссальные губернии и области, куда, например, «Вестник Европы» испокон веков выписывается в едином экземпляре. На всю область, величиною с пол-Европы!

Поймите же, господа! Потребительницею журнала служит только наша интеллигенция. Народу журнал не нужен. А интеллигенция образует не только тонкий, но тончайший, местами даже невидимый слой на народной массе. Она сама не образует потребительской массы.

Да сама эта интеллигенция — разве она читает? Вот вам пример: года четыре назад заехал я…

Тут Чехов назвал имя какого-то живущего бойкой жизнью приволжского города. Имя это у меня ускользнуло из памяти.

— Заехал я в этот город. Электрическое или газовое освещение, магазины, бульвар, гимназисты и гимназистки роями вьются по берегу. А зашел в общественную библиотеку да взял просмотреть завалявшийся номер толстого ежемесячника, — книжка и наполовину не разрезана. Ее некому читать, господа!

Нет! Затевайте, что хотите, но не затевайте одного — издания журнала. Из этого ничего не выходило и не выйдет, господа, особенно вне Петербурга. Даже Москва, и та не место для издания ежемесячника. Один Петербург!

А в Петербурге, там, знаете ли, как надо к изданию приступить? Ассигновать триста тысяч. И то — на первые расходы. На три года, что ли. Да держать в запасе еще двести тысяч.

И знаете, что будет, если вы размахнетесь полумиллионом? Вы оттянете у каждого существующего журнала по тысяче или полторы подписчиков да, может быть, «создадите» новых пять тысяч. Вот и все, чего вы добьетесь.

Сконфуженные инициаторы журнала, при словах Чехова о полумиллионе чуть не упавшие в обморок, убрались. Но затронутая ими тема, по-видимому, заинтересовала Чехова, и, покашливая, он долго еще говорил на эту же тему:

— Да, толстый журнал… Ах, как мило! Ах, как хорошо! Да, знаете! Но это продукт старой России. Той России, когда, знаете ли, еще дворянские усадьбы процветали и когда культурный владелец одной из оных, вспоминая о тоскливых зимних вечерах, осенью, продав урожай или заложив липовую рощу в Дворянском банке, выписывал сразу три или четыре журнала. А ежели он был из бюрократов, то непременно — «Русский архив».

Ах, мило! Ах, хорошо!

Зимою, знаете, гудит вьюга. Все снегом занесено. А какой-нибудь Никифор или Пантелей со станции прет в мешке ворох «Нового времени» да две, а то и три кирпичины — свежие книжки толстых журналов. И в семье идет даже ссора из-за того, кому первому проглядывать журналы. А тощая гувернантка тоскливо поглядывает на толстенную кирпичину — «Вестник Европы». Там — переводной роман этакого, знаете ли, Гэмфри Уорда, что ли! Герцог, член палаты пэров, графиня, неземная красавица, ну, и еще артист-итальянец и непременно англиканский пастор…