Итак, на следующий день, 15 октября 1944 года, я как раз делал доклад Беле Миклошу о текущих делах, когда приблизительно в полдень по радио прозвучало воззвание регента к венгерскому народу.
А я, начальник штаба 1-й венгерской армии, которая вела бои с частями Красной Армии, практически ничего до этого не знал о готовящемся перемирии. Точнее, как я говорил выше, до меня доходили кое-какие слухи, да еще накануне я кое-что узнал от генерал-майора Карлоци.
Как это произошло?
Я был начальником штаба армии в звании полковника генерального штаба. А командиры дивизии и корпусов нашей армии все до одного были генералами. Когда они обращались ко мне лично, я старался их принимать сразу же, не заставляя сидеть в приемной, кто бы ни был у меня в кабинете. Мой адъютант имел четкие указания на этот счет: пришел генерал, его надо тут же провести в мой кабинет и усадить. Обычно я в подобных случаях извинялся и просил генерала подождать две-три минуты, пока закончу разговор со своим собеседником. Утром 15 октября у меня в кабинете был генерал-майор Вашвари. И вот мой адъютант впускает в кабинет генерал-майора Карлоци, только что прибывшего из Будапешта принять на себя командование одной из дивизий нашей армии. В этот момент раздался телефонный звонок, я снимаю трубку. Генералы приветствуют друг друга. Еще со времен своей дипломатической работы я усвоил правило: разговаривая по телефону, прислушиваться к тому, что происходит вокруг. Поэтому я невольно слежу за тем, как ведут себя генералы. Они здороваются, и между ними начинается разговор! И что же я слышу?!
Карлоци: «Фараго уже в Москве для подписания соглашения о перемирии».
Вашвари: «Где?»
Карлоци: «Значит, ты не знаешь?»
Вашвари: «Мы здесь ничего об этом…»
Карлоци: «Но ведь в Пеште весь город говорит, что Фараго в Москве. Ведет переговоры о заключении перемирия. Насколько мне известно… Разумеется, неофициально и от неофициальных лиц».
Тут я быстро закругляю разговор, поворачиваюсь к Карлоци и спрашиваю: «О чем это ты рассказываешь, Франци?»
Он отвечает: «Я ведь сюда прибыл для того, чтобы принять командование 24-й дивизией. Из Будапешта я выехал утром, и мои сведения вполне надежные. На самом деле Фараго ведет в Москве переговоры о перемирии».
Причем по лицу Карлоци я вижу, что он удивлен, что мы здесь ничего не знаем…
Утром мне предстояло отправиться в Берегово, куда Бела Миклош перебрался на рассвете с частью людей штаба армии. После обычного дневного доклада я намеревался сообщить командующему армией о том, что услышал от Карлоци. Когда я делал свой обычный доклад, в кабинете у Белы Миклоша работал радиоприемник. И мы услышали, что диктор зачитывал обращение Хорти к народу. О чем же в нем говорилось? О том, что «я просил русских о перемирии». Но в обращении не было сказано, что наместник получил их согласие. Ничего не говорилось и об условиях, на которых регент собирался заключить перемирие…
Я лихорадочно обдумываю ситуацию. Если регент обратился к русским с просьбой о перемирии и получил их согласие, то очень скоро к нам в штаб должна поступить информация об условиях перемирия. Ведь без нее мы ничего не можем предпринимать. Должен быть получен и специальный приказ от регента — верховного главнокомандующего. Наконец мы должны получить и приказ начальника генерального штаба Яноша Вёрёша о конкретных действиях армии в данной ситуации. Причем обо всем этом прежде всего необходимо было знать мне, начальнику штаба.
…После того как по радио прозвучало воззвание, Бела Миклош вопросительно посмотрел на меня, явно ожидая моей реакции на услышанное… Я торжественно произнес: «До прибытия соответствующих приказов я в штабе буду решительно пресекать все попытки неповиновения воле регента».
После моих слов Бела Миклош встал и пожал мне руку. Я попрощался с ним, чтобы спешно отправиться в Хуст. Но интересно, что Миклош отпустил меня, не дав никаких указаний. Даже в такой чрезвычайной ситуации он по-прежнему ни о чем не рассказал мне. Не упомянул он, в частности, и о том, что у него на случай разрыва с немцами есть конкретные указания наместника. И что к нам может прийти зашифрованная телеграмма, вслед за которой должны последовать быстрые и конкретные действия с нашей стороны!
Я отправился обратно в Хуст, не располагая никакой новой информацией (кроме, разумеется, воззвания регента). Вскоре после моего возвращения в Хуст офицер штаба нашей армии принес телеграмму, в которой 1-й отдел генерального штаба снова предписывал нам вступить в бой с противником (?).
Но у меня в комнате уже собрались офицеры штаба. Разумеется, все слышали о воззвании наместника и хотели знать, что происходит.
В тот напряженный (а для меня еще и мучительно сложный) момент я со всей очевидностью начинал понимать: что-то здесь не так. Я оказался в кухне, где заваривали какую-то подозрительную кашу, что уже началась тайная война амбиций, каждый стремится хотя бы на шаг обойти другого… В этой ситуации у меня была одна мысль: необходимо сохранить единство армии…
Между прочим, такая же мысль мелькнула и у твоего отца. На своем месте, в соответствии со своими возможностями он пытался делать то же самое…
Тогда я быстро продиктовал приказ, по которому наши части должны были удерживать свои позиции, откуда бы против них ни начали наступление. Приказом предписывалось, чтобы наши военнослужащие избегали провокационных действий в отношении частей Красной Армии. Как мне представлялось, после воззвания и телеграммы-приказа 1-го отдела генерального штаба, я ничего другого поделать не мог. Проект приказа я, естественно, посылаю в Берегово Беле Миклошу, который без всяких исправлений ставит на нем свою подпись.
В это время мне по телефону начинают названивать командиры корпусов и дивизий с просьбой рассказать, что же на самом деле происходит в стране. Я честно отвечал, что знаю не больше их. Но вскоре понял: они мне не верят, считая, что я посвящен в какую-то тайну, замешан в какой-то заговор, а их обошли.
Я говорил им, что наверняка вскоре последуют новые приказы, чтобы они ждали их. И действительно, из Будапешта вскоре пришел совершенно недвусмысленный приказ, который предписывал нам «продолжение борьбы на стороне немецких войск». И это после того, как совсем недавно прозвучало обращение регента…
Снова вопросы. Так прошла вторая половина памятного дня.
Именно в это время вследствие отданного ранее приказа в нескольких местах произошло несколько вооруженных столкновений с немцами. После того как Бела Миклош побывал в Будапеште, началась Дебреценская операция советских войск. Я располагал информацией, что немцы откатываются назад, и считал, что отойдя за Тису и двигаясь на север, они перерезали пути отступления нашим войскам. Это отступление — совершенно независимо от воззвания регента — мы наметили и начали осуществлять, несмотря на резкие протесты немецкого командования…
После поражения немцев в танковом сражении под Дебреценом нам приходилось считаться с возможностью того, что части Красной Армии, продвигаясь со стороны Дебрецена (то есть с юга) и через Дуклинский перевал (то есть с севера), обойдут и попытаются окружить нашу армию. В ловушку нам попадать не хотелось, ведь мы собирались во что бы то ни стало сохранить армию, а не сдаваться в плен в Карпатах. Отступающие немецкие подразделения легко могли помешать нашему отходу. Подобные попытки немцы делали по ранее разработанному методу: они оставляли за собой в качестве заслона венгерских солдат, которые должны были продержаться на позициях хотя бы несколько дней, пока немцы благополучно и со всеми удобствами отойдут на заранее подготовленные позиции. Исходя из своего горького опыта, мы, не ставя в известность немцев, объявили линию реки Тисы перекрытой.
Чтобы ты правильно понял ситуацию, повторяю: части 1-й армии по тогдашним стратегическим представлениям «героически» обороняли восточную границу страны. Шли ожесточенные бои, но одновременно уже начались переговоры, обмен приветствиями, попытки обменяться пленными и трофейным оружием. В этот момент из войны вышла Румыния, и Красная Армия за несколько дней достигает границ Венгрии, определенных 2-м венским арбитражем. Возникла реальная опасность, что 2-я венгерская армия попадет в окружение.
