У Николая II были неплохие личные данные: образованный, воспитанный, добрый, хороший семьянин, муж и отец, глубоко религиозный человек. Но с этими данными трудно управлять гигантской страной. Особенно если представления о царском ремесле ты черпаешь из сказок братьев Гримм. К тому же почти дословно повторилась давняя французская любовная история. Хороший король-гражданин Людовик XVI, тихий и скромный человек, во многом погиб из-за того, что был под каблуком у нескромной и блестящей Марии-Антуанетты, которая тоже руководствовалась в жизни теми же сказками братьев Гримм. Французская несчастная чета кончила на гильотине. И у нас тихий Ники был немножечко под каблуком у блестящей и восторженной Аликс. Только российские якобинцы переплюнули французских: Марат, Робеспьер и Сен-Жюст не отправили на эшафот дочь короля и маленького Людовика XVII; его отдали в учение к сапожнику. На перевоспитание, так сказать. Ребенок быстро умер от тоски и тяжелой работы, да и кормили его плохо. Но хотя бы расстрела не было. И не было долгого ожидания смерти, как у несчастных узников Тобольска и Екатеринбурга. «Какие прекрасные лица, и как они странно бледны: царевич, императрица, четыре Великих Княжны…» В России нельзя жить в мечтах, нельзя жить вне реальности. Реальность, страшная и косматая, рано или поздно приходит за тобой. С ордером на арест, с трехлинейкой, с «маузером». Рано или поздно. Для несчастной царской семьи это случилось скорее рано.
Вначале все было не так уж и плохо. С.Ю. Витте проводил хорошие реформы, малоземельные крестьяне отправлялись в Сибирь. Это дело продолжит и Столыпин. В Сибири крестьян ждала бесплатная земля, ссуда в 300 рублей (по тем временам – большие деньги), льготный проезд в «столыпинском» вагоне (у П.А. Столыпина в этих вагонах ехали «делать жизнь», зарабатывать деньги; у советской власти «столыпины» стали способом доставки на Архипелаг ГУЛАГ, чаще всего – к смерти. Я сама поездила в таких вагонах, и участь крестьян-переселенцев казалась мне завидной и счастливой). Среди сибирских фермеров, свободных наконец от протоколхоза: от общины – тот, кто имел всего сорок коров, считался бедняком. Надо было только работать, как папа Карло: вкалывать, не щадя себя. Но вкалывать хотели не все. Тридцать процентов переселенцев возвращались обратно, предпочитая ненавидеть помещиков и будущих «кулаков». Эти будущие комбедовцы, которые станут ходить на «раскулачку», утруждать себя не любили. Их аграрная программа была очень проста: устроить бунт, запахать помещичью землю, поджечь и разграбить чужое имение. И именно этот «контингент» собиралась представлять и защищать формирующаяся партия эсеров, социалистов-революционеров, или «серых». Времена народовольцев прошли: лидер правых (!) эсеров Чернов террор негласно признавал, но партия формально в нем не была замешана, а держала для грязной работы Боевую организацию. Курировал ее Борис Савинков. Он мог сделать вещи совсем уж неблагородные: толкнуть Ивана Каляева на то, чтобы он бросил бомбу в великого князя Сергея Александровича, мужа святой Елизаветы, основательницы Марфо-Мариинской обители. А потом написать роман от имени писателя Ропшина («Конь вороной») и уехать за границу, оставив жертв своего «красноречия» умирать на «царских» виселицах. Мог бежать из тюрьмы перед казнью, оставив товарищей в руках палачей.
Завелись и эсеры-максималисты, совсем уж обезумевшие шахиды. Именно они взорвут чуть ли не весь остров с дачей Столыпина, причем погибнут гости премьера, останется калекой его дочь, а сам Петр Аркадьевич не пострадает. Максималисты, кажется, считали, что имеет смысл уничтожить мир, раз он несправедлив. «Fiat justicia, pereat mundi» («Да погибнет мир, но свершится правосудие») – это им бы подошло. Если, конечно, кучка бомбистов может вообще претендовать на осуществление правосудия. Это был, скорее, Страшный Самосуд. К которому приводят все попытки добиться полной справедливости. Он состоится в России в октябре 1917 года. Мир действительно погибнет, причем вместе с эсерами, как правыми, так и левыми, вот только справедливости не прибавится. Формирующаяся из рабочих и их опекунов (отнюдь не Кос-Коровцев) социал-демократическая партия (эсдеки, «седые») вынашивала еще более чудовищные, еще более хладнокровно-эгоистичные планы. Они, кстати, их осуществят: вытрясут из деревни все до зернышка, а городские «десятитысячники» даже участвовали в «раскулачке». Кормить стоит только рабочих, да и то если не надо вывозить пшеницу под индустриализацию, – так будут поступать большевики. Но в террор они не пойдут. Ленин и его компания всякую лирику вроде самопожертвования считали глупостью. Что там индивидуальный террор и почти неизбежная расплата на виселице! Сначала надо захватить власть, а потом уже начать террор. Массовый. И полезно, и безопасно. Страшная, все предвидящая, неумолимая, почти нечеловеческая сила, сила злого ленинского гения, Антихриста, аватары Зла, готовились к безошибочному прыжку.
Куда там было Ники и Аликс пытаться ей противостоять! Они, наверное, только в ипатьевском подвале поняли, с чем имеют дело. Большевики были как нож из стали, который вошел в мягкую, непричесанную, расхристанную, ленивую и неорганизованную Россию, как в кусок масла.
А между тем русская интеллигенция совершила свой самый страшный грех. Пока народники и народовольцы вели с властью свою одиночную молчаливую герилью, непонятые и отталкиваемые народом, страна еще могла жить. Но горе тому, кто снимет крышку с колодца бездны и выпустит на волю таящихся там демонов; он обречет страну на гибель и заслужит вечное проклятие. Вместо демонов в нашем колодце сидели люмпены, как некие новые морлоки. Горьковские Челкаши, бродяги и пропойцы; сапожники Орловы, которым легче драться и пить, чем копить деньги, «бывшие люди» из горьковского эпоса. Вся эта «пена дней» и составила будущий костяк Красной гвардии. С 1874 года (время начала «хождения в народ») работая над народом, раскачивая ордынскую традицию ненависти к цивилизации и желания не заработать, а отнять, разрушить, а не построить; и традицию Дикого поля, разгульную, хмельную традицию ненависти к труду и порядку, стремления «пускать красного петуха», скифского стремления к смертельной схватке, вечной дороге под звездами и дележу добычи, – интеллигенты, на горе себе же, преуспели к 1905 году вполне. Мирный поселянин, несколько тупой, недалекий, уважающий начальство послушный раб превратился не в свободного, ответственного, гордого и достойного человека, готового стоять на собственных ногах и зарабатывать самому себе на жизнь, но в хищного зверя, храброго, но полубезумного, готового умирать и убивать во имя неосуществимой утопии. «Ты, конек молодой, передай, дорогой, что я честно погиб за рабочих». «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это».
Горе той интеллигенции, которая научит свой народ социальной зависти и строительству баррикад во имя социального протеста, а не политических прав и свобод. Интеллигенция не может отказать себе в удовольствии опровергать власть и свидетельствовать против нее. В конце концов, это ее обязанность и право. Но это ни с кем нельзя делить. Этот жемчуг диссидентства и эту святыню вызова не следует давать ни свиньям, ни псам; словом, всем, кто надеется найти в этом выгоду: пойло получше, хлев попросторнее. Власть имеют право опровергать только аристократы духа. Оранжевая революция в России начала XX века не просматривалась (так же, как и в России начала XXI века). Велика была вина интеллигенции, которая довела народ до баррикад, не научив его абстрагироваться от зависти к чужому добру. Ведь эсеры и эсдеки решали аграрный вопрос очень просто: взять помещичью землю и поделить. Даром. На баррикады 1905 года, воспетые русскими писателями, пошли Шариковы под командой Швондеров. Февраль начался с очередей за хлебом и выламывания стекол в кондитерских; просто Швондеры уже были признанными политиками. Да пропади она пропадом, такая революция.
Власть, кстати, пеклась о рабочих и крестьянах больше, чем о бизнесе. Для рабочих делалось все: кассы взаимопомощи, клубы трезвости, спектакли, религиозная литература, чайные; все, вплоть до организации «зубатовских» профсоюзов. А вот патернализма было многовато: добрый царь и рабочие, а бизнес – стяжатели и хапуги. Ни народ, ни власть до конца, до Потопа так и не поняли, что их спасение было в бизнесе, в той свободной, трезвой, рациональной среде, которую он создавал.
