Щелк!

И наконец, последний снимок — в фас.

— Я заинтригована, мистер Форстер. Позвольте спросить, как вы намерены помочь своему несчастному коллеге?

— Спросить вы, конечно, можете, но я вам не отвечу. Я просто хочу передать ему снимки, чтобы напомнить, что о нем не забыли на воле.

Щелк!

«На воле! Как это трагично!»

Лесли Мейкле представила себе заключенного, вцепивщегося в прутья решетки и вперившего взор в далекие горы.

— Ваш фотоаппарат, сэр, — сказала она, протягивая Форстеру «Кодак».

— Быть может, — промолвил Форстер со всей застенчивостью, какую способен был изобразить, — мисс Мейкле позволит мне сфотографировать ее на память о нашей встрече?

Зачем пропускать красивое личико, оказавшееся у тебя на дороге?

— Я буду искренне рада.

«Лесли Мейкле». Это имя останется в записной книжке Форстера, не совсем уверенного в правильности написания, зато убежденного в очаровании его владелицы. Позже, глядя на ее улыбающийся образ в сквере Линденхоф, он иногда жалел, что долг перед мистером Пилигримом помешал ему продолжить знакомство.

Что же касается самой Лесли Мейкле, она никогда не забудет Генри Форстера — его котелок, глаза с поволокой, нос, будто выточенный из слоновой кости, и брови вразлет. Его расправленные плечи и тонкую, как у женщины, талию. Его нецелованные губы и то наслаждение, что сулила их влажность.

«Почему мне лезут в голову эти строки?» — подумала Лесли Мейкле.

Она вернется домой. Так и не выйдет замуж. Будет заботиться о родителях, а потом умрет — через сорок лет. Не сказать, чтобы она все эти сорок лет вспоминала авансы Форстера (в мыслях она употребляла именно это слово — «авансы»). Просто он навсегда остался в ее памяти среди других несбывшихся романов — в коллекции теней, как она называла их про себя. В полку джентльменов, которые могли пойти дальше, да не решились.

«Разделите все человечество на две части, — писал Пилигрим о другой многообещавшей встрече, — и вы получите миллионы, которые никогда не встретят друг друга».

Форстер засунет снимок Лесли Мейкле в записную книжку и время от времени будет вынимать его оттуда, вглядываясь в тоскующие глаза и несмело улыбающиеся губы, которые он чуть было не поцеловал. «А что, если бы? — словно вопрошает она. — Что, если бы мы встретились в другое время и в другом месте? И что, если бы…» Увы, не судьба… И ее глаза это знали.

Леди Куотермэн была так любезна, что оплатила Форстеру гостиницу до конца июля. Она не сомневалась в своей скорой и неизбежной смерти, но Форстеру об этом даже не заикнулась. Просто сказала, что ей хочется, чтобы он чувствовал себя независимым, и добавила — хотя Форстер прекрасно знал это сам, — что мистер Пилигрим вернет ей деньги по возвращении в Лондон, как только вылечится. Доктор Юнг непременно ему поможет, заявила она. Это всего лишь вопрос времени.

До того самого мгновения, когда ее накрыло лавиной (день этот казался теперь таким далеким, словно из другого столетия), леди Куотермэн поддерживала с Пилигримом связь, посещая его в клинике и обмениваясь письмами с доктором Юнгом. Сразу же по прибытии в Цюрих ей дважды — а может, и трижды — позволили навестить больного. Форстер же видел своего хозяина только тогда, когда останки леди Куотермэн увозили в Англию. В тот день они не обменялись ни словом. Пилигрим настолько ушел в себя, что, возможно, даже не узнал своего камердинера. Там также был тот, другой — светловолосый развязный швейцарец, перенявший обязанности Форстера, хотя на вид он совершенно для этого не годился. Даже одеться не мог по-человечески!

Форстер пять раз просил разрешения навестить мистера Пилигрима. Ему постоянно отвечали, что хозяин занят: «он проходит курс лечения», «ему ввели сильное успокоительное», «он в купальне»… В какое бы время Форстер ни звонил, ему твердили одно и то же. Оправданий было не счесть. А записки хозяину не передавали. Когда Форстер пытался оставить сообщение, ему говорили: «Пожалуйста, только имейте в виду, что вся корреспонденция пациента просматривается — ради его же душевного равновесия».

Душевное равновесие. Методы и приемы психиатрии были для Форстера загадкой. Он считал их чистым шаманством. Его хозяина как бы похитили и завлекли в паутину сеансов, гипноза и самых темных ритуалов вуду. Кроме того, Форстера мучило ужасное подозрение, что Пилигриму удалось наконец свести счеты с жизнью, а врачи, опасаясь за свою репутацию, объявят, что он умер в результате какой-нибудь болезни. Все это приводило верного камердинера в отчаяние. Он все более убеждался, что должен взять дело в свои руки.

Хотя Форстер не был заядлым книгочеем, он любил рассказы о Шерлоке Холмсе. Книги отнюдь не являлись постоянными спутниками Форстера. Но Холмс — дело другое. Мастерство великого сыщика в области маскировки приводило Форстера в восторг. Каждый ребенок мечтает побыть кем-то другим, и Форстера это желание не покидало до сих пор.

«Человек может стать кем угодно при условии, что поверит в это сам». К такому выводу пришел Форстер, читая о Шерлоке Холмсе.

Вот в чем заключался великий секрет Холмса! Внешняя маскировка — ничто. Форстер понял, что просто отрастить усы и покрасить волосы — бессмысленно, сели человек при этом остался рыжим хвастуном, либо приторно любезным участником индийских кампаний, либо опустившимся выходцем из высшего света, который скатился вниз по социальной лестнице из-за пристрастия к кокаину и опиуму. Он пытался играть все три роли и, к своему разочарованию, обнаружил, что ему куда больше подходит четвертая — роль банковского клерка, проводящего отпуск за границей. Такое перевоплощение давалось ему легче всего, в чем он убедился во время встреч с людьми, например, с Лесли Мейкле, хотя подчас ему ужасно хотелось стать банковским служащим, укравшим миллион фунтов.

Итак, Форстер рыскал по городу в образе клерка, по крупицам собирая информацию о Бюргхольцли и пытаясь сообразить, как увидеться с хозяином, не выдав себя.

Кроме того, он почти три недели со всех доступных точек наблюдал за Пилигримом в бинокль и записывал, когда тот выходил на балкон.

Но начиная с субботы первого июня Пилигрим перестал мелькать за окнами и показываться на балконе, и через три дня Фостер так встревожился, что стал изобретать план побега.

Ему необходимо было как-то проникнуть в клинику в обличье банковского служащего. Внимательно прислушиваясь к разговорам в ресторане, баре и комнатах отдыха гостиницы, он узнал фамилии шести других пациентов из Англии. Форстер мог выдать себя за брата или кузена кого-то из них.

А потом — словно по своей обычной договоренности со смертью — Пилигрим восстал из мертвых и в понедельник, десятого июня, вновь показался в окне.

В четверг на той же неделе Форстер встретился с Лесли Мейкле. Снимки, которые она сделала, должны были подготовить Пилигрима к изменениям во внешности его камердинера, когда они встретятся.

Форстер уже размышлял над тем, как организовать эту встречу. Теперь, когда Пилигрим появился вновь, следующий шаг должен быть практическим, хотя осуществить его будет не так-то легко. Установить связь.

Помимо книг Артура Конан Дойла, Форстер читал лишь брошюры о голубях. В Лондоне, на Чейни-Уок, он попросил разрешения построить голубятню — и получил его. Там он разводил голубей разных видов, кормил их и ухаживал за ними. Во время его отсутствия за птицами присматривали экономка и кухарка миссис Матсон и ее племянник, парнишка четырнадцати лет по имени Альфред.

Альфред работал в саду и спал в каморке под черной лестницей. Черноволосый и угрюмый на вид подросток, он любил своих подопечных и инстинктивно понимал их нужды и желания. Он точно знал, когда надо — а когда не надо — ухаживать за голубями, время от времени предоставлял им свободу и непременно закрывал на ночь ставни, чтобы уберечь их от ястребов, сов, грачей и даже хорьков.