Всю дорогу домой Эмма боролась со слезами. Кэб оказался двухколесной коляской, и Эмма уставилась на конягу, трусившую развалистой походкой.

А может, Карл Густав сошел с ума? Свихнулся, сам того не подозревая?

Его обвинения не лезли ни в какие ворота. Никто на пароме не обратил ни малейшего внимания на ее «вид». Да, обычно женщины — особенно женщины ее круга — не появлялись на публике, когда беременность становилась заметной. Но это не правило! Исключений становилось все больше и больше. Бывали ситуации, когда выход в свет считался вполне приличным. Званый ужин, прием…

Эмма старалась не думать о женщине, стоявшей на коленях между ног ее мужа.

Я ее не видела. Ее там не было. Человек не может просто взять и исчезнуть. Это невозможно.

Но она ее видела.

Видела.

И знала это.

Когда она села в кресло, потрясенная яростными нападками Карла Густава, то заметила женский силуэт, скорчившийся под столом и тщетно старавшийся спрятаться.

Она видела ее волосы в отблесках света, падавшего через распахнутую в коридор дверь.

Она видела, чем они занимались.

Она видела, как муж отчаянно старался привести в порядок одежду — и как он промахнулся с пуговицами.

Она видела руку женщины, на которую та опиралась, сидя под столом.

Она видела ее ногти.

Она почуяла запах ее духов и заметила женскую шляпку возле стопки книг на столе мужа.

«Боже правый, моя жизнь кончена», — подумала Эмма.

Я умираю. Я уже умерла.

Не важно, кто она такая, эта женщина. Какая разница, как ее зовут? Она была — а все остальное не важно. Интересно, когда это началось?

Обеды в одиночестве напротив пустующего мужниного стула. Ночи, когда она ложилась спать до его приезда… А по утрам он уходил до ее пробуждения. Сколько это длилось? Недели? Месяцы? Разве вспомнить? Откуда ей знать?

В любом случае, все уже кончено. Все вообще кончено.

В тот вечер — то есть в пятницу, тридцать первого мая Юнгу позвонил из Кюснахта лечащий врач Эммы доктор Ричард Вальтер.

— С Эммой произошел несчастный случай, Карл Густав.

Советую вам вернуться домой как можно скорее.

Одевшись к ужину, Эмма упала с лестницы, и в результате у нее случился выкидыш. Ребенок умер, Эмма была в коме.

10нг приехал только через два часа. Ему пришлось рассказать все любовнице и на время отослать ее. Об инциденте в его кабинете никто не должен был упоминать.

В 1910 году, когда у него был роман с Сибил Шпильрейн, Юнг написал Фрейду об Эмме: «Она устраивает беспочвенные сцены ревности. Она не понимает, что условием удачного брака — во всяком случае, так мне кажется — является разрешение на неверность». И позже добавил: «Я, в свою очередь, тоже многому научился».

Он действительно научился контролировать свою жену — но не мать своих детей.

Эмма лежала так недвижно, что Юнгу на миг почудилось, будто она мертва.

Он взял ее за руку.

Доктор Вальтер стоял рядом.

-..:.. Она сможет еще иметь детей? — спросил Юнг.

— Не исключено, когда-нибудь. Однако боюсь, что ей больше не захочется.

— Пожалуй. Пожалуй. — Юнг сжал руку Эммы и положил ее обратно на покрывало. — Скажите, какого пола был ребенок?

— У вас должен был родиться второй сын.

— О Боже!

Юнг отвернулся от кровати.

Доктор Вальтер нанял сиделку — на неопределенный срок, пока будет необходимость. По крайней мере на неделю. Звали ее Берта. Schwester Берта. Высокая, спокойная и молчаливая, она все время читала книги и долгими часами, пока Эмма лежала без чувств, услаждала себя «Смертью в Венеции» (Роман немецкого писателя Томаса Манна (1875–1955). Когда доктор Юнг и доктор Вальтер вышли из спальни, Берта села в кресло в ногах кровати, так, чтобы видеть свою пациентку, и с размаху открыла тоненький томик, разорвав переплет в трех местах. Поднесла книгу к носу, принюхалась… Типографская краска. Запах бумаги, клея — Венеция. А больше ничего и не надо.

Спустившись вниз и велев налить им бренди, Юнг спросил у доктора Вальтера:

— Что в таких случаях делают с останками?

Вальтер, пользовавший Эмму с того самого времени, когда она вышла замуж и поселилась в Кюснахте, ответил:

— С вашего позволения, простейшим выходом было бы сжечь их.

— Понятно. Могу я посмотреть на плод?

— Не советую, Карл Густав. Это слишком грустно.

— Он был здоровенький? И правильно сформировался?

— Да.

— Сын, вы сказали?

— Да.

— Скажите откровенно, Ричард… Как по-вашему, это действительно был несчастный случай?

— Откуда мне знать?

— Кто ее нашел?

— Фрау Эмменталь.

— И что она говорит?

— Она услышала звук падения и сразу же прибежала. Ваша жена была без сознания. Фрау Эмменталь вызвала меня. Выкидыш случился при мне, быть может, часом позже. Я боялся этого и был готов. Эмма ничего не почувствовала.

— Где сейчас ребенок?

— Я велел завернуть его в полотенце и отнести на кухню, чтобы сжечь в плите. С ним фрау Эмменталь и горничная.

— Сжечь. — Юнга передернуло. — Сжечь.

— Ребенок был слишком мал и выжить не мог, Карл Густав.

— Может, кремируем его вместе? Я хочу быть уверен, что с этим покончено.

— Воля ваша.

Фрау Эмменталь сидела на кухне с завернутым в полотенце ребенком на коленях и бокалом рислинга под рукой. Тишина стояла мертвая. Лотта, нарыдавшись, притулилась в углу. Когда на кухню зашли мужчины, обе женщины встали и присели в реверансе.

— Ах, доктор Юнг! Мне так жаль! — сказала фрау Эмменталь.

— Благодарю вас, — откликнулся Юнг. — Благодарю. Можете сесть.

— Нет, мы постоим, — заявила фрау Эмменталь. — Этак будет приличнее.

Юнг повернулся к доктору Вальтеру:

— Могу я это сделать? Хочу подержать его хоть минутку.

— Разумеется.

Доктор Вальтер спросил у фрау Эмменталь, хорошо ли разгорелся в плите огонь. Она ответила утвердительно.

Юнг взял из рук кухарки безмолвный сверток и прижал его к груди.

«Мне некому молиться. Некому. И я впервые в жизни жалею об этом».

— Бедный малыш! — прошептал он. — Прости, пожалуйста, что мы так тебя подвели. Мы тебя никогда не забудем.

Он стоял, убитый горем, зная, что должен отпустить сверток. Высоко на стене тикали часы. Больше не было слышно ни звука.

Юнг повернулся и подошел к плите.

— Ладно, — сказал он. — Мы готовы.

Доктор Вальтер открыл крышку над огнем. Оттуда вырвались искры, послышался треск дров.

Юнг нагнулся и трижды поцеловал завернутый в полотенце плод. Потом поднял его над огнем, закрыл глаза и отпустил.

Тот беззвучно упал вниз.

Доктор Вальтер задвинул крышку и сказал фрау Эмменталь:

— Я вернусь через полчаса.

Мужчины ушли. Фрау Эмменталь налила себе еще бокал вина.

Лотта села за стол, и они молча стали ждать возвращения врача, отводя глаза от плиты.

Форстер коротал время в отеле «Бор-о-Лак», изобретая способы встретиться с мистером Пилигримом.

Он мог замаскироваться, поскольку лицо его было слишком хорошо известно в клинике, и сделать вид, что приехал навестить друга из Лондона. Он мог прикинуться посыльным, которому велели передать сообщение исключительно в собственные руки мистера Пилигрима. Он мог принести подарок, переодеться женщиной и выдать себя за сестру мистера Пилигрима… Он мог… Он мог… Нет, ничего он не мог. Дело в клинике поставлено туго. Люди там бдительные, и никакими фокусами и маскировками их не проведешь.

Форстер купил бинокль и осмотрел фасад Бюргхольцли. Хорошо, что окна номера выходили как раз на клинику. «Я не нашел бы окна лучше, даже если бы попросил, — подумал Форстер. — Надо использовать это преимущество».

Утром первого июня 1912 года, в субботу, Пилигрим вышел на балкон покормить своих птиц.

Форстер мигом его засек.

— Как же я сразу не догадался! — воскликнул он вслух.