Все это Тереса знала. Больше того: она не хотела быть святой. Она просто мечтала познать Его Величество и исполнять Его волю, в чем бы та ни заключалась.

Девушка уже столько раз страдала от чудовищных нервных срывов, что поражалась собственной живучести. И не могла не задумываться о том, почему ей удалось выжить. Ее объяснение было простым: «От меня чего-то хотят. Не ждут, а именно хотят».

Заключалось ли это «что-то» в том, чтобы она подарила Маноло возможность ходить и пользоваться руками, как все нормальные люди? Вряд ли.

Не то чтобы нужды Маноло казались ей незначительными или он был недостоин такого дара. Нет людей незначительных, когда они корчатся от боли. И нет людей недостойных. Тереса верила в это всем сердцем. Но…

Должна ли она стать посредником? Действительно ли это ее судьба? Такую судьбу отвергал даже Иисус Христос… Чудеса он творил неохотно, не без внутренних колебаний. Чудо не во мне, а в вере молящегося, что Господь может сделать все.

Она посмотрела на Маноло.

Вот он, омытый светом зари, коленопреклоненный, с пушистыми волосами, весь такой чистенький… Пальцы скрючены и все время дергаются в бессмысленных жестах. Белая рубашка, подаренная доньей Аньей, намокла от пота из-за искреннего волнения. Глаза похожи на кусочки янтаря, вот-вот готовые заняться огнем. Думать о его мучениях было невыносимо, смотреть на них — тем более.

Маноло вдруг подполз на коленях к ее кровати. Вид у него был как у ребенка, собравшегося помолиться.

— Благослови меня, — сказал он, — чтобы я мог ходить, как другие люди. Как я ходил во сне.

Благословлять могли только помазанники Божьи! А женщин никогда не удостаивали такой чести. За исключением, естественно, Святой Девы… Хотя сегодня, неожиданно вспомнила Тереса, праздник Богоматери на горе Кармиле. Она могла наложить на увечного руки. Она — но не Тереса.

— Я не могу. На мне нет благодати.

— Тогда почему Ты пришла ко мне ниоткуда? Я нашел Тебя молящейся на дереве.

— Я не знаю.

Тереса испугалась. Ей навязывали роль, которую она толком не понимала и никогда не хотела играть. Да, она может накормить, одеть и до какой-то степени защитить Маноло, однако не в силах исцелить его.

— Ты меня не любишь? — спросил Маноло.

Как ответить на такой вопрос?

— Люблю. Ты мой друг в пустыне.

— Что такое пустыня? — спросил он.

— Я думаю, она нигде — и везде, — ответила Тереса.

— Значит, Ты не знаешь?

— Она повсюду, — решительно сказала Тереса.

Маноло посмотрел на нее с разочарованием и досадой.

— В моем сне были священники и кресты, младенец Христос и ангелы. Это было знамение. Но Ты не хочешь привести ко мне своего Бога. Ты не хочешь отвести меня к своему Богу. Я ненавижу Тебя.

Тереса застыла как была — завернутая в ночную рубашку и простыни. Она отвела от Маноло взгляд. Ее трясло от страха и дурного предчувствия.

— Я плохо себя чувствую, — прошептала она, но так тихо, что Маноло ее не расслышал. — Ты можешь найти мою тетю и привести ее ко мне?

Затылок у нее начал гореть, как в лихорадке. В голове шумело.

— Пожалуйста!

— Я не могу привести Твою тетю, — заявил Маноло. — Я не умею ходить.

Он отвернулся и пополз к другой стене.

— Ты должен! Я больна! — взмолилась Тереса.

— Ты должна! Я болен! Разве я не говорил Тебе то же самое?

— Да, да. Но я не в силах тебе помочь! Не в силах!

Она разрыдалась. В голове зазвенело еще сильнее. Там словно кто-то пилил двора, которые вопили от ужаса, как живые.

— Нет! Нет! — крикнула Тереса. — Не надо!

Маноло сел рядом со своими костылями.

— Я не в силах Тебе помочь, — сказал он. — Я ходить не могу, понимаешь? Ты сама оставила меня в таком состоянии.

И тут началось. Кровать затряслась. Тереса сунула кончик простыни в рот и упала на подушки.

Прибежали люди. Горничная. Кузина. Мальчик-конюший, услышавший крик через окно, и, наконец, донья Анья.

Она подошла к кровати. Остальные испугались, поскольку никогда не видели приступов Тересы. Донья Анья подошла к горничной и шлепнула ее по щеке.

— Иди сюда! Сию же минуту!

Девушка подошла к краю кровати и послушно остановилась.

— Мы должны держать ее за руки, — велела донья Анья. Чтобы она не поранила себя.

Они так и сделали.

— Тихо, тихо, — предупредила донья Анья. — Осторожненько…

Постепенно кровать перестала ходить ходуном. Маноло, глядя из угла, увидел зеркальное отражение собственной немочи.

Когда все закончилось и Тереса откинулась на кровать, держа тетю за руку, Маноло подумал: «Ее Бог приходит и успокаивает Ее, а я останусь калекой навеки».

И тем не менее Маноло все еще любил ее — хотяон никогда больше не скажет этого вслух.

Воставшиеся летние деньки и ранней осенью Тереса по-прежнему ездила в ла Сьерра де Гредос и сидела на берегу лас Агвас. Пикаро стоял в тени чахлых дубов и пробковых деревьев. Пожелтелые пеликаны, утки и ласки по-прежнему приходили к озеру, а вот косуля с оленями, цапли и зимородки больше не показывались. И Маноло тоже. Он увел свою отару на границу la tierra dorada, так что золотая земля с се хромым пастухом скоро должны были превратиться в воспоминание.

Тереса никогда их больше не видела. Однако во сне обнаженный мужчина на костылях стоял под ветками, где она молилась, и спрашивал, знает ли она путь к Господу. За ним вилял хвостом запорошенный золотистой пылью пес; глаза у него были веселые и какие-то понимающие, что ли. Люди не сидят на деревьях — там сидят только ангелы и существа из мира иного.

Что же касается пути к Господу, Тереса как-то записала в дневнике: «Бог приходит к тебе, только когда ты перестаешь быть Богом».

Этому научил ее Маноло, невежественный и несчастный, И это была правда. Не существует других чудес, кроме дара простоты, который, когда ты его принимаешь, становится для тебя образом жизни.

Как всегда, в небе кружили голубки. Как всегда, стрекотали цикады. Как всегда, Тереса ждала появления Бога — но казалось, что Он тоже чего-то ждет.

Два года спустя у ворот Авильского монастыря кармелиток появилась молодая женщина двадцати лет и попросила взять ее послушницей. Было это в 1535 году. В течение жизни она многое изменит в своей религии. А ровно через сто лет после ее рождения Тереса де Сепеда-и-Ахумада будет признана святой за сотворенные ею — в качестве посредницы Божьей — чудеса».

Эмма сунула дневник обратно в ящик и повернула ключ. Трогательный и волнующий эпизод, описанный Пилигримом, закончился, и Эмма не могла себя заставить читать дальше. Пожалуй, сегодня ей стоит погулять на свежем воздухе и сделать какие-нибудь упражнения. Доктор Вальтер будет доволен. Совсем недавно он корил ее за то, что она мало двигается.

«Движение ускоряет кровообращение, — сказал он. — И укрепляет мышцы. Сидячий образ жизни вреден для спины, и вы сами будете рады, если примете меры предосторожности».

Эмма все это знала, и ей было немного не по себе оттого, что доктор Вальтер считал необходимым говорить столь очевидные вещи. Можно подумать, она никогда раньше не рожала!

Сунув ключ в карман, Эмма пошла на кухню и предупредила фрау Эмменталь, что собирается прогуляться.

Она надела легкое пальто, шляпу и, прихватив тросточку, пошла по садовой дорожке к озеру, намереваясь пройтись по берегу. «Я буду искать круглые камушки и думать о Тересе Авильской».

Через десять минут, отыскав круглый камень, который как раз помещался в ладонь, она остановилась и посмотрела на противоположный берег.

«Я хочу туда. Хочу переплыть озеро».

Она глянула в сторону города. Вон пристань, а вдалеке паром, возвращающийся из Цюриха.

Эмма выудила из кармана часы. Если поторопиться, можно успеть на паром, который должен отплыть в город ровно в три.

Очутившись на палубе и встав у перил, она почувствовала себя заново рожденной. Ветерок доносил запахи леса, несколько чаек с криками летели за паромом в надежде, что пассажиры бросят им кусочек хлеба или булочки из буфета. Дети часто кормили их, но у Эммы не было настроения. Ей хотелось просто стоять и смотреть на воду, думая о Маноло и о том, как могла сложиться его жизнь, если бы чудо произошло и он обрел власть над своими непослушными членами. Фраза «он всего лишь пастух» не выходила у нее из головы — и Эмма не понимала, почему. Неужели это так важно, что он всего лишь пастух? Нет, конечно. И все же…