По крайней мере в данный момент…

— Я просто… Я просто хотел сказать, что, признавая правильность теории Геккеля, нельзя не думать о другой возможности. Если онтогенез повторяет филогенез в биологическом смысле, почему это не может происходить на уровне психологии? Быть может, каждый индивидуум наследует сознание или же часть коллективного сознания — всего человечества? Понимаешь? Если Геккель прав — а он прав, — разве этот принцип не предполагает нечто большее, нежели просто физический процесс отражения и повторения другого физического процесса? А может, природа индивидуума, хоть она и уникальна, также до определенной степени отражает и повторяет природу и опыт своих предшественников? Или всего человечества… Почему бы и нет? Почему? Разве не бывает так, что мы знаем то, чего никогда не учили? Эмма! Эмма…

Поздно. Она уснула.

Юнг с силой ткнул сигару в пепельницу, подбежал к письменному столу и нашарил среди завалов блокнот и ручку.

В ванной комнате он сел на закрытую крышку унитаза и, положив дневник на колени, написал:

«Я — воплощение мечтаний моей матери. Я — атавистические страхи моего отца. В этой пещере, где я сижу…»

Он посмотрел вверх и сощурился. Лампы над зеркалом и вокруг него светили прямо в глаза, отражаясь в каждой плитке кафеля и во всем стекле и металле.

Какая пещера?

Почему он написал «в пещере»?

В этой пещере, где я сижу…

Ему вдруг непонятно отчего захотелось плакать.

На него нахлынуло вдохновение.

Интеллектуальная эрекция.

И власть ее была так же непреодолима, как сила эрекции, натянувшей тонкий белый хлопок пижамных брюк.

Излей ее! Излей!

Интересно, существует на свете такая штука, как интеллектуальная эякуляция?

Почему бы и нет?

Не вмешивайся!

Я не могу не вмешиваться. Я часть тебя. Твое сознание. Ты помнишь? Сознание и помять, Напрягающие тонкую белую мембрану твоего мозга. Эта пещера, в которой ты сидишь, Карл Густав, — твое сознание. Посмотри вокруг. Что тут нарисовано? Какие животные? Какие люди?

Юнг уставился на потолок.

Чей это отпечаток? Чьи боги были здесь? Чьи тотемы, эмблемы, знаки и символы?.. Не бойся! Встань и посмотри.

Блокнот упал на пол. Ухватившись за раковину, Юнг встал и уронил ручку, не закрытую колпачком, в пещеру белой эмалированной чаши.

Он стоял на крышке унитаза, воздев руки.

В углах были тени, на потолке — трещины. Что это — образы существ, которых он никогда не видал? Или карты рек и горных кряжей — маршруты путешествий, начертанные теми, кто ушел до него?

Юнг будто молился — руки подняты, пальцы раздвинуты, глаза затуманены слезами…

«Я прошел такой длинный путь, — услышал он незнакомый голос. — Мы прошли такой длинный, длинный путь. И я могу его вспомнить…»

Я могу вспомнить…

Онтогенез только что повторил филогенез — голосом столь отчетливым и ясным, словно он произнес эти фразы вслух.

Я могу знать то, чего никогда не учил. И могу вспомнить то, чего никогда не пережил сам.

Юнг слез с унитаза и заплакал.

Он никогда уже не будет прежним.

«Есть люди, чей жизненный опыт столь далек от нашего, что мы называем их сумасшедшими. Это чистая условность. Мы называем их так, чтобы не брать на себя ответственность за их место в человеческом сообществе. Поэтому мы запираем бедолаг в сумасшедших домах, с глаз долой, не желая слышать их зова из-за закрытых дверей. Но для них нет разницы между снами, кошмарами и миром, в котором они живут каждый день. То, что мы называем видениями и приписываем мистике: чудеса Христа, жизни святых, апокалиптическое откровение Иоанна, — для них всего лишь обыденная реальность. По их мнению, деревья и жабы тоже могут быть святыми, в огне и воде живут боги, а у водоворота есть голос, который, стоит нам только пожелать, они помогли бы нам услышать. Таковы условия существования тех, кто страдает душевным расстройством. Они не живут в «других мирах» они живут в других измерениях нашего мира, которые мы из страха отказываемся признать».

Это было написано в 1901 году человеком, о чьем существовании редко вспоминали в году 1912-м и позже. Родные сменили фамилию, считая его позор столь ужасным, что даже говорить о нем было неприлично. Его падение и гибель стали катастрофой для всех, кто так или иначе былс ним связан.

Американец Роберт Даниэль Парсонс изучал психологию. В 1898 году он приехал в Европу, чтобы продолжить занятия под руководством тогдашних корифеев психиатрии Пьера Жане в парижской лечебнице Сальпетриер и Эйгена Блейлера в цюрихской клинике Бюргхольцли.

Ученики относились к Жане и Блейлеру не иначе как с благоговейным трепетом. Вместе с австрийцем Крафт-Эббингом они прорвали занавес, отделявший психиатрию от других медицинских специальностей. Фрейд еще не написал свое «Толкование сновидений», предоставив таким образом поле деятельности в основном Жане и Блейлеру. Между ними существовали разногласия, не доходившие, однако, до раскола. Они были основателями не столько разных теорий, сколько различных школ.

Юнг, еще в бытность свою студентом, ознакомился с учениями обоих «гигантов». Впрочем, для своего времени они действительно были гигантами. То, что Юнг превзойдет их, до 1912 года никому ив голову не приходило. Но позже Юнгу стало совершенно ясно — и его учителям тоже, как бы они это ни отрицали, — что они с Фрейдом станут главными светилами двадцатого века в области психиатрии и психотерапии. В то время как Жане и Блейлер прятались в безопасной тени своей репутации, Юнг бесстрашно шагал вперед к тому, что он позже назовет бесконечно расширяющейся сферой понимания — порой пугающей, порой даже ужасной, но тем не менее никогда не отвергаемой им. С той майской ночи 1912 года, когда он пережил «ванное откровение», для него не было возврата назад. Ужас — да, и это слово, как мы увидим, отнюдь не является преувеличением, — но только не отступление.

Что же до Роберта Даниэля Парсонса и его места в истории, он стал адвокатом «несчастной массы умалишенных», которым посвятил свою жизнь, а впоследствии и мученическую смерть.

В 1901 году он пережил в Париже откровение, сравнимое с откровением Юнга в 1912 году, но более глубокое и революционное с точки зрения политической.

Утверждение Парсонса, что «помешанные не безумны — они просто другие», было своего рода анархией в психиатрии. Если анархия — вера в то, что любое правительство должно быть свергнуто, то, по версии Парсонса, нужно было свергнуть любое насилие над душевнобольными. «Долой лечебницы, долой санитаров и психиатрические эксперименты!» А также долой все лекарства, сеансы и ограничения. Долой опийную настойку, эфир и хлоралгидрат. Долой водолечение. Долой смирительные рубашки, запертые двери и зарешеченные окна.

Вначале Роберта Даниэля Парсонса воспринимали как забавного маньяка. Ему только что исполнилось двадцать два года. Высокий, стройный, курчавый американец из Вайоминга немедленно привлек внимание сокурсников безупречной фигурой и «ангельским личиком», как выразился кто-то. Студенты были в восторге от шутовских выкриков, которыми он прерывал лекции профессора Жане, и даже сам мэтр находил его очаровательным. Сперва.

Но идеи Парсонса были столь пылкими и зажигательными, что не могли удержаться в рамках нескольких эксцентричных выкриков в студенческой аудитории. Они просочились в коридоры и прорвались сквозь двери Сальпетриер на улицы. Они овладели умами студентов в кафе и бистро. Они начали мелькать в прессе. Вскоре у Парсонса появились ученики и собратья-адвокаты, среди которых было немало женщин. «У сумасшедших тоже есть права!» — с таким кличем группы порсонитов пытались освободить умалишенных из «тюрем и пыточных камер».

В конечном итоге Парсонса благополучно выгнали из лечебницы Сальпетриер, запретив появляться в ее стенах. От него отреклись как персонал больницы, так и члены факультета. Профессор Жане не признавал его своим студентом, заявляя, что знает о безумных эскападах лишь понаслышке.