— Похоже на то, — откликнулся Фуртвенглер. — Оба обследовавших его врача подписали свидетельство о смерти и уехали. Как вдруг — часов через пять, или шесть, или семь после повешения — он ожил.

— Возможно, на самом деле он не хотел умирать, — предположил Менкен.

— Но вы говорили, он хотел покончить с собой и до того. То есть были другие суицидные попытки? — спросил Юнг.

— Да.

— Тоже повешение?

— Нет. Другими способами. Он топился. Принимал яд. Все как положено.

— Потрясающе! Хотя, быть может, Менкен прав, и парень просто плохо старался?

— По-моему, для того чтобы пролежать семь часов без дыхания и пульса, нужно как следует постараться, — возразил Фуртвенглер.

— А теперь Блавинская думает, что он явился к ней с Луны.

— Увы…

Блавинская не относилась к числу любимых пациентов Фуртвенглера.

Юнг сел и решительно хлопнул себя по колену.

— Когда мы можем его повидать?

— Сейчас, если хотите.

— Очень даже хочу. Давайте выпьем! Мы все отправимся вместе. На Луну, господа! — Юнг поднял стакан и опустошил его. — На Луну — и в темпе!

Фуртвенглер крепко сжал в руке стакан. По предварительной договоренности с леди Куотермэн и с одобрения Блейлера Мистер Пилигрим был его пациентом. Тем не менее, когда Фуртвенглер поставил стакан и пошел, догоняя коллег, его кольнуло нехорошее предчувствие. Он уже не раз терял своих пациентов из-за Юнгa — как, например, Блавинскую. Именно поэтому его так возмутил рецидив ее болезни. Бьющий через край энтузиазм Юнгa порой сводил на нет все усилия других врачей. За ним нужен был глаз да глаз.

Поворачивая ключ в двери, Фуртвенглер подумал: «В один прекрасный день я вышвырну его из клиники! Надо только придумать как».

Пилигрим, беспомощный, словно ребенок, стоял посреди комнаты. Кесслер, обливаясь потом, пристегивал к его рубашке воротничок.

— Он что, не может сделать это сам? — осведомился Фуртвенглер.

От неожиданности непослушная застежка выскользнула из рук, и у Кесслера аж дух перехватило от обиды.

— Он пытался, сэр. По-моему, он хотел бы одеться сам, но где-то на полу валяются еще три застежки. Он уронил их. Я завяжу ему галстук, если вы не против.

Санитар уже выбрал великолепный голубой шелковый галстук, который висел у него на плече. Он кивнул двум другим врачам, молча стоявшим в белых халатах возле двери.

— Доброе утро, господа, — сказал он. А затем, глянув на Пилигрима, продолжил: — Мы уже прогулялись, а теперь ждем обеда. — Обернув галстуком шею пациента, Кесслер принялся завязывать узел. — Мы плохо спали, все стояли у окна и смотрели на небо. В шесть утра, за час до рассвета, мы сели и отвернулись к стене, крепко прижавшись к ней коленями. В четверть восьмого мы признали, что нам надо в туалет, сходили и вернулись к окну. Когда взошло солнце, мы подняли руку и помахали ему. Удивительно, да? И больше никаких жестов. Руки почти всегда опущены, и орудует он ими неуклюже, чему свидетельство — три потерянные застежки.

Кесслер приготовился затянуть узел галстука, но тут Пилигрим вдруг поднял руки и оттолкнул его.

Кесслер отступил назад.

— Ну что ж. Еще одна попытка.

Пилигрим закончил узел и сдвинул его набок.

Фуртвенглер подошел к нему по ковру.

— Мистер Пилигрим! — сказал он, сияя отшлифованной годами улыбкой. — Я привел к вам познакомиться своих коллег — доктора Юнга и доктора Менкена.

Пилигрим, опускавший кончики воротника, повернулся к зеркалу над комодом.

— Мистер Пилигрим!

Фуртвенглер протянул к нему руку, но не успел он коснуться пациента, как Юнг воскликнул:

— Нет, не надо! Оставьте его в покое. Ладони Пилигрима упали вниз.

Кесслер подошел к нему с твидовым пиджаком фирмы «Харрис» в руках.

Юнг, приложив к губам палец, взял у него пиджак. Кесслер отошел и встал, наблюдая вместе с остальными.

— Ваш пиджак, мистер Пилигрим, — сказал Юнг.

Пилигрим повернулся чуть-чуть — так, чтобы не встречаться с Юнгом взглядом — и сунул руки в рукава с сатиновой подкладкой.

— Я знаю, кто вы, — сказал Юнг.

Пилигрим попытался застегнуть пуговицы.

— Меня зовут Карл Юнг, и я читал вашу книгу о Леонардо да Винчи. Превосходно написано, поверьте! Великолепно. И…

Пилигрим внезапно повернулся, прошагал мимо врачей и санитара, вошел в ванную комнату и захлопнул за собой дверь.

— Там есть ключ? — спросил Юнг.

— Нет, сэр, — ответил Кесслер. — Все ключи у меня в кармане.

— А бритва?

— Я ее убрал. Я сам побрил его сегодня утром.

— И как он отреагировал на то, что вы его бреете?

— Сперва терпел, а потом выбил бритву у меня из рук. Точно так же, как только что вырвал у меня галстук.

— Он попытался ее поднять?

— Нет, просто смотрел, как я ее поднял. А потом позволил себя добрить без всяких фокусов.

— Как он к вам относится? — спросил Юнг. — Он вас ненавидит?

— Понятия не имею. Пару раз я поймал его взгляд, устремленный на меня, совершенно непроницаемый. Похоже, мистер Пилигрим знает, кто я такой и что я приставлен, чтобы помогать ему, однако он меня практически не замечает.

— Он закрывался в ванной раньше?

— Только когда ходил в туалет. А когда он мылся, я был с ним. Я не оставляю пациентов одних во время мытья. Никогда.

— Ну и правильно. От греха подальше. Даже если больной покушается на свою жизнь, может произойти несчастный случай. И он не сказал ни слова?

— Ни единого, сэр.

— А завтрак? Он поел?

— Да, съел половину грейпфрута, тост с маслом и выпил чашечку кофе.

— И все?

— И все.

Юнг посмотрел на дверь ванной комнаты и повернулся к Фуртвенглеру. В конце концов, тот был лечащим врачом Пилигрима.

— Вы не против? — спросил Юнг.

Фуртвенглер постарался подавить раздражение.

— Что вы намерены делать?

— Войти туда. И, с вашего позволения, закрыть за собой дверь.

Фуртвенглер покосился на Менкена.

— Похоже, я теряю еще одного пациента, — пробурчал он. затем обернулся к Юнгу — Только не забывайте, что он мой, Карл Густав.

— Конечно! — откликнулся Юнг. — Я просто хочу установить с ним контакт.

— Что ж, отлично. Раз такое дело — дерзайте! — Фуртвенглер снова посмотрел на Менкена. Тот отвернулся к окну. Мы подождем вас здесь.

— Благодарю.

Юнг смиренно поклонился и подошел к ванной комнате.

Медленно и тихо стукнул три раза — и вошел.

Света не было. Ванная комната утопала во мгле. Поскольку Юнг никогда здесь не бывал и не знал, где что находится, он прислонился к двери, придерживая ручку.

— Вы не хотите, чтобы я включил свет, мистер Пилигрим? Никакого ответа.

Юнг замер, не шевелясь.

Он пытался уловить дыхание Пилигрима, но не слышал ни звука.

— Меня всегда интересовала тьма, — сказал он. — В детстве я, конечно, боялся ее, как многие ребятишки. Мой отец был священником, пастором швейцарской реформистской церкви. Я часто видел его на местном погосте, когда он совершал заупокойную службу. А поскольку мальчик я был впечатлительный, мне нередко снилось, что он стоит там, однако в моих снах никогда не было света. Они были сумрачные, унылые… темные. Очевидно, меня пугали могилы, да и сама заупокойная служба. Тебя опускают во тьму и оставляют там одного. Что-то вроде того. Возможно, вы тоже видели в детстве такие сны. Или похожие. Они снятся многим детям.

Юнг помолчал.

— Мистер Пилигрим!

Тот по-прежнему не отвечал. Юнг ничего не слышал, кроме отдаленного журчания воды где-то в здании.

Он отпустил дверную ручку и шагнул вперед. Никакой реакции.

Он сделал еще шаг и снова подождал.

Опять ничего.

— Позже, когда я достиг половой зрелости, тьма наполнилась для меня новым смыслом. Я больше не боялся — я жаждал ее. И перестал видеть во сне могилы. Они теперь мне очень редко снятся. Не исключено, что в будущем, когда я постарею, сны вернутся. Но пока могилы сменились колыбелью — так сказать, символом жизненной силы. В сущности, акт продолжения рода, как правило, происходит во тьме…