И вдруг, сложив губы словно для свиста, он заговорил на птичьем языке: послышался тонкий посвист куликов, оживленное кряканье уток, пронзительные вопли чаек… Пинэтаун прекрасно подражает птичьим голосам.

Эх, уплыть бы на вельботе по Глухой виске к центру острова! Но делать этого нельзя. У Скалистого мыса нас ожидают пастухи, встревоженные судьбой оленьего стада.

Как заставить оленей плыть на остров?

Ромул соглашается вторично загнать табун на песчаную стрелку у Голубой лагуны и не отступать до тех пор, пока олени не будут оттеснены в воду.

Пора возвращаться.

Пинэтаун шестом отталкивает вельбот от берега, поднимает грот-парус, и «Витязь» с попутным ветерком быстро идет к Скалистому мысу, темнеющему вдали. Вода с журчанием пенится у форштевня, и за кормой стелется длинный след, отмеченный тонкими кружевами пены. «Витязь» выходит на середину Морской протоки.

Тихо переговариваемся, обсуждая завтрашнюю переправу. Ромул курит трубку, оглядывая скалистые берега Восточной тундры, где поднимаются дымки стойбища.

Внезапно скорость вельбота падает. Попутный ветер дует с прежней силой, но вельбот плывет так медленно, словно разрезает килем вязкое тесто. Впереди с шумом бегут крутые гребни волн. Не успев подать команды, наваливаюсь на руль. Пинэтаун прыгает к мачте и отпускает фалы. Парус спускается, вельбот, описав круг, переваливается на своей волне, мягко ударяясь килем о песчаное дно. Уверенные в большой глубине Морской протоки, мы не заметили мели.

Беремся за весла и плывем вдоль мели, исследуя ее. Глубина мелководья посередине Морской протоки меняется от полутора до двух метров.

На карте Седова здесь значатся большие глубины. По-видимому, за тридцать четыре года фарватер Колымы изменился. Крупные реки живут своей, особой жизнью. Отмели рождаются, умирают и возникают вновь в короткие промежутки времени.

Мель приводит нас к Скалистому мысу. Лишь узкий канал глубокой воды отделяет ее от гальки берега.

Вдруг Ромул вскакивает как ужаленный. Его трубка с медным запальником летит за борт.

— Южак!.. — с усилием выдавливает бригадир, не скрывая необычайного волнения.

— Южный ветер! — кричит Пинэтаун, приплясывая на баке.

Так вот где спрятан ключ к переправе оленей на остров.

Сгоняя воду с прибрежных мелководий в море, южный ветер обнажает дно. Уровень воды в низовьях Колымы сразу падает на два-три метра. Подводная отмель у Скалистого мыса станет длинным песчаным островом. По этой дороге можно будет вывести стадо на середину Морской протоки. Олени переплывут оставшуюся узкую ее часть, ориентируясь на близкий берег острова Седова.

Остается терпеливо ждать южного ветра. Но ждать долго мы не можем: у Скалистого мыса оленям хватит драгоценного корма всего на трое суток.

Вельбот встречают на берегу пастухи. Судьба стада волнует их — они не спали всю ночь, ожидая разведку. Известие о подводной отмели мигом облетает пастушеский лагерь. Все обитатели стойбища собираются у Скалистого мыса; каждому не терпится разглядеть спасительную отмель в темной пучине Морской протоки.

Но радость была преждевременной…

Вот уже пятые сутки ждем южного ветра. Дни стоят безветренные, жаркие, душные. Олени объели всю листву карликовой ивы вокруг Скалистого мыса, оставив лишь голые, обломанные веточки; смяли зелень, выбили глубокие тропинки во всех направлениях. Тундра почернела, словно после пожара. Пастухи во главе с бригадиром не спят сутками, перегоняя табун на уцелевшие клочки свежих пастбищ.

Глаза у них покраснели от бессонницы, лица осунулись.

Каждый день жду тревожных событий. И опасения мои подтверждаются. Утром Пинэтаун принес из стада мертвого молодого оленя. Еще накануне дежурный пастух видел его живым и здоровым.

— Копытка пришла, — печально промолвил юноша.

Мы вскрыли труп павшего животного. Зеленоватый гной покрывал околосердечную сумку и легкие, переполнял кишечник.

Осторожно сняв скальпелем пораженную ткань, я перенес волокно на предметное стеклышко и окрасил препарат фуксином. В светящемся поле микроскопа плавали мерцающие клетки с голубоватой зернистой протоплазмой.

Сомнений не было: микробы копытки! Олень погиб от молниеносного заражения крови.

Нужно немедленно переводить оленей на свежие пастбища, но гнать табун некуда. Стихли песни, смех и шутки в пастушеском лагере. Даже малыши примолкли, точно птицы перед бурей.

Южный ветер подул неожиданно в полдень. Слабые его порывы ласкают лицо, рябят широкие плесы Колымы, освежая душный воздух нагретой тундры.

Поднявшись на вершину скалы, не узнаю Морской протоки. Коричневые отмели появляются по обоим ее берегам. Песчаная стрелка у Голубой лагуны соединилась с берегом. Посередине широкой протоки, словно хребет подводного чудовища, чернеет длинная узкая отмель, она уходит к острову Седова.

Открывалась дорога к спасительной переправе.

Лагерь ожил. Пастухи с арканами в руках бегут в тундру сгонять оленей к переправе. Женщины, старики и дети поспешно одеваются, собираясь идти загонщиками.

Пастухи быстро собирают трехтысячный табун и спускают оленей на галечный берег, к подножию Скалистого мыса. Там стоит, опираясь на весло, Ромул. Он похудел за эти трудные дни.

Высокие стены базальтовых утесов служат естественной преградой. Повернуть обратно олени не могут, и мы легко заставляем их переплыть на отмель через узкий канал глубокой воды. Воздух на реке чист и прохладен. Олени охотно идут по отмели, уводящей их от зноя и духоты континентальной тундры.

Взявшись за руки, следуем позади стада. Странная процессия медленно двигается посередине широкой протоки. Река переливается серебром, на горизонте мираж поднимает голубоватыми столбиками дальние острова Колымской дельты. С каждой минутой чудесная песчаная дорога приближает нас к острову.

Наконец песчаная отмель оканчивается. Стадо, заполнив последний клочок суши, останавливается. Мы наступаем сомкнутой цепью. Олени взволновались и, сбившись в плотную кучу, медленно закружились. Брызги мокрого ила летят в лицо. С трудом вытаскивая ноги из грязи, тесним табун все ближе и ближе к воде. Животные входят в воду, но плыть к острову не решаются.

Бригадир, привязав к лодке арканом верховых оленей, выплывает вперед. Наваливаясь на весла, он гонит лодку к острову Седова. Крайние олени табуна стоят по брюхо в воде; нерешительно вытянув морды в сторону плывущих учагов, они колеблются. Затем, осторожно ступая, идут вглубь.

Долгожданная минута наступает!

Продолжаем теснить стадо. Заметив движение табуна, Ромул с необычайной силой наваливается на весла. Табун двигается. Олени, погружаясь в воду, плывут к острову плотной кучей.

И вдруг — несчастная случайность! — аркан лопается у кормы лодки. Ремень, с треском ударившись о воду, поднимает веер серебряных брызг. Испуганные верховые олени поворачивают навстречу плывущему стаду. Передние олени дрогнули и также повернули обратно.

Паника мгновенно охватывает трехтысячный табун. Передние животные, сталкиваясь с напирающими задними, плывут по кругу. Табун закружился в воде. Волны, окутанные пеной, бурлят в кипящем котле гигантского водоворота. Стесненные, обезумевшие олени лезут друг на друга, бьют копытами по спинам более слабых. Рокот воды, тревожное хрюканье важенок, глухие удары копыт сливаются в грозный шум.

Бледные, грязные люди в молчаливом отчаянии толпятся на берегу отмели. Словно во сне вижу землистое лицо Пинэтауна, окаменевшие лица пастухов…

Табун кружится в воде быстрее и быстрее. В брызгах и пене исчезают головки оленят. Их было около тысячи, но сейчас не видно ни одного. Мертвая петля водоворота стягивает табун все туже и туже. Многое мы сделали для успешной переправы оленей на остров, и все рушилось теперь на наших глазах.

Бригадир стоит в лодке и, бешено размахивая веслом, кричит. Голоса его никто не слышит.

Но вот все мы, как по команде, ринулись в кипящий водоворот пены и клином врезаемся в плывущий табун. Не обращая внимания на удары копыт, захлебываясь и глотая воду, толкаем и бьем обезумевших оленей по мокрым мордам. Крайние животные, сталкиваясь с полуголыми рассвирепевшими людьми, поворачивают обратно. За ними устремляются важенки. Табун разворачивается, словно стальная пружина.