Присутствие здесь женщины меня слегка успокоило, но ненадолго – я давно уже пожалел, что согласился пойти с Некричем, и утешал себя только тем, что денег с собой почти не взял, поэтому если нас решат тут ограбить, я не много потеряю. Вместо блондинки в комнату вошло сразу двое: один, со свернутым набок носом и землистым лицом, встал у двери, другой, в расстегнутом спортивном костюме, распространяя кисло-соленый запах пота, прошел к окну и сел на подоконник. Это выглядело так, точно они перекрывают для нас возможности бегства.

– Выбирай,- сказал стриженый, открыл шкаф и стал выкладывать из него на стол оружие. Один за другим он клал перед Некричем пистолеты различных марок, наши и импортные, ленивым тоном называя их характеристики и цену.

Некрич нерешительно смотрел на оружие, кажется, опасаясь протянуть руку и дотронуться до него.

– Патронов у нас, как грязи,- сказал стоявший у двери,- отдаем считай что даром.

Он поднял левую руку и потер скулу. Тот, что был в спортивном костюме, вытирая пот, провел ладонью по лицу. Стриженый закурил папиросу. Все их действия легко прочитывались, как заранее обговоренные знаки, которыми они обмениваются. Вокруг пластмассового абажура кружилась упрямо жужжащая муха, резкими зигзагами часто меняя направление, словно ища выход из ей одной видимого лабиринта под потолком. Когда стриженый докурил, в комнату вошел и встал у нас за спиной еще один человек, одетый в тренировочные штаны и майку. Его торс выглядел, как мешок из кожи, туго набитый шарами мускулов, так что и совершенно круглая, лишенная волос голова с мелкими чертами лица была похожа на еще один мускульный шар, не уместившийся в мешке и выскочивший наружу на короткой толстой шее… "Денег не жалко, подумал я,- живым бы отсюда выбраться".

Сидевший на подоконнике открыл окно, и стриженый выбросил в него окурок. Человек со свернутым набок носом барабанил пальцами по дверному косяку. Некрич, показалось мне, не столько выбирает оружие, пропуская мимо ушей то, что ему говорят, сколько прислушивается, напряженно застыв, к этой дроби. Пространство в раме окна было так натянуто, что попытавшаяся влететь в комнату бабочка ("К нам на помощь",- отчаянно подумалось мне), спружинив, отлетела назад. Стоявший у нас за спиной, когда я к нему обернулся, осторожно потрогал пальцем ссадину на губе.

Медленная птица, распластав крылья, косо пролетела за окном, барабанная дробь по косяку прекратилась, и в наступившей тишине я увидел, как от замершего Некрича отделился маленький Некрич, не обращая ни на кого внимания, словно загипнотизированный видом оружия, тихо подошел к столу и принялся рассматривать пистолеты.

Детскими пальцами с довольно грязными ногтями он провел по стволу парабеллума, подержался за рукоятку вальтера. Теперь, без усов и бородки, как и нынешний Некрич, он вполне выглядел на свои двенадцать или тринадцать лет, крестьянский армячок был ему, пожалуй, немного великоват, а может, бабушка его специально таким сшила. Взяв в руку тяжелый магнум, он повертел его так и этак и заглянул одним глазом в дуло. Ствол нашего "Макарова" маленький Некрич недоверчиво понюхал, поморщился и положил пистолет на место. Сощурив левый глаз и скривив рот, он прицелился из браунинга в муху под потолком. Никто не мешал ему, потому что никто, конечно, не видел его, кроме меня, во мне же с его появлением почему-то сразу возникла уверенность, что все обойдется и мы выйдем отсюда целые и невредимые – грабить нас никто не будет.

В конце концов Некрич купил себе магнум – самый большой и страшный с виду из предложенных на выбор пистолетов. Кроме того, он приобрел бронежилет и еще одно убойное орудие – телескопическую дубинку с тяжелым железным шаром на пружине, сустав за суставом выдвигающуюся из рукоятки. Среди прочего холодного оружия он отдал ей предпочтение, похоже, благодаря скрытому сходству с самим собой – долговязо-костлявого Некрича, кажется, тоже можно было в несколько раз сложить по тому же принципу. Когда он держал дубинку в руке и убийственный шар жутко раскачивался на пружине из стороны в сторону, представлялось несомненным, что первой его жертвой будет сам

Некрич. Мне он по моей просьбе купил автоответчик, предлагавшийся в нагрузку к оружию,- вещь по тем временам в

Москве еще сравнительно редкую. Конечно, о том, что я каждый день жду звонка его бывшей жены и мне не дает покоя, что она может позвонить в мое отсутствие, я ему не сказал.

– Ответь мне честно, ты стрелять-то умеешь? – спросил я Некрича в баре, куда мы зашли передохнуть от жары.

– Плевое дело, научимся.- Он положил локти на стойку и небрежным тоном заказал виски со льдом, подмигнув официантке,- усталый ковбой с Дикого Запада, Буффало Билл проездом в Москве. Главное, ствол есть, это самое важное. Если есть ствол, все равно, как ты стреляешь, к тебе и так никто не сунется. Вся эта шушера,- он кивнул в сторону пяти или шести человек, сидевших в баре,- ствол на расстоянии чует, подсознательно, яйцами. Видишь, как сразу зашустрила,- сказал Некрич про поставившую перед нами два стакана официантку, очевидно, и ее расторопность приписывая магическому действию "ствола".

– Вон тому я всадил бы пулю прямо в брюхо.- Некрич показал на вошедшего в бар отдувающегося толстяка.- В такое не промахнешься.

К полным людям он испытывал классовую ненависть болезненно худого человека.

– Второй пулей я разбил бы эту пакость на стене.- Андрей отхлебнул виски, прищурился и, выставив вперед подбородок, сделал вид, что целится в направлении безвкусных настенных часов.- Третьим выстрелом я убью телевизор.- Он повернулся на крутящемся табурете к телеэкрану в углу бара, на котором плясала и пела какая-то эстрада.

После каждого глотка виски, целясь то одним, то другим глазом,

Некрич намечал себе новую мишень. Разлетались вдребезги одна за другой расстрелянные с близкого расстояния разноцветные бутылки за стойкой, падали сбитые с крюков картины доморощенных сюрреалистов, сидевшие за столиками роняли прошитые пулями головы в тарелки с недоеденной пищей, цветочные горшки взрывались фонтанами земли, из расколотого аквариума хлестала вода, и на мокром полу, прилипая к нему плавниками, трепыхались золотые рыбки. Изображая выстрел, Некрич произносил себе под нос: "Дж. Дж. Дж.". Из всех, кто был в баре, он пощадил одну официантку, пожалев ее за родинку над губой – такую же, как у Ирины.

Звонок был не междугородным, поэтому я не ожидал, что в трубке раздастся Иринин голос. Значит, она уже вернулась. Голос был таким, точно она стоит возле аппарата на цыпочках, вытягиваясь как можно выше.

– Ты меня слышишь?

– Да-да, слышу! – В аппарате скрипело и шуршало, но не настолько, чтобы я не мог разобрать ее слов.

– Слышишь? Слышишь? – почему-то она никак не могла в это поверить.

– Я тебя отлично слышу.

– Они его убили…

– Кого? – спросил я, хотя сразу понял.

– Они убили Некрича! Коля с Толей. Гурий сказал, что они не хотели, но он оказался вооруженным, первым достал пистолет, им пришлось стрелять. Они его застрелили. Его больше нет! Слышишь?

Слышишь меня?!

– Не может быть… Как они его отыскали? – спросил я, чтобы не имеющими никакого значения обстоятельствами происшедшего загородиться от разрастающегося смысла ее слов.

– Какая-то Жанна его выдала, шлюха вокзальная. Они же чуть ли не всех шлюх в Москве обошли! Некрич у ее подруги отсиживался, она адрес им назвала, когда ее спросили. Я ему всегда говорила:

Некрич, погубят тебя бабы! Я его предупреждала…

Она говорила еще что-то, я молчал. Никогда не знаю, как реагировать на известие о смерти. Жалеть умершего поздно – некого больше жалеть, оставшихся – неуместно, все-таки они живы.

Единственным несомненно подлинным ощущением становится эта невозможность адекватной реакции, чувство запертости и тупика при столкновении с событием, о котором необходимо что-то сказать, но сказать нечего. Потом вдруг в тупике распахивается дверь в пустоту, к которой прислонился, приняв ее за стену,- так понимаешь наконец, что случившееся имеет прямое отношение к тебе, потому что и с тобой абсолютно неизбежно произойдет то же самое – раньше или позже, таким способом или иначе, но, главное, будет тем же. Тогда уже рад ухватиться за первые попавшиеся случайные слова ("Я только сейчас, только теперь поняла, что он для меня значил!" – доносился из трубки Иринин голос), лишь бы не вывалиться в распахнувшуюся пустоту. Не вывалишься, но из-за этой двери еще долго будет тянуть сквозняком, делающим любые слова случайными. Умершие уходят, оставляя за собой двери открытыми.