— Ну и на кой черт нам знать все эти аристократические подробности? — раздраженно спросил Гош.
— Я обратил внимание, что о своих предках и о старших б-братьях обвиняемый рассказывает с гордостью, о себе же предпочитает не распространяться. Я д-давно заметил, что для выпускника Сен-Сира мсье Аоно удивительно несведущ в военных делах. Да и с какой стати его стали бы посылать во французскую военную академию, если он сам говорил, что японская армия строится по г-германскому образцу? Мое предположение сводится к следующему. Следуя веяниям эпохи, своему третьему сыну Аоно-старший решил дать сугубо мирную профессию — сделать его врачом. Насколько я знаю из книг, в Японии не п-принято оспаривать решение главы семейства, и обвиняемый покорно поехал учиться на медицинский факультет. Однако чувствовал себя при этом глубоко несчастным и даже опозоренным. Он, отпрыск воинственного рода Аоно, вынужден возиться с бинтами и к-клистирными трубками! Вот почему он назвался нам военным. Ему просто было стыдно признаться в своей нерыцарской профессии. С европейской точки зрения это, возможно, нелепо, но постарайтесь взглянуть на дело его г-глазами. Как чувствовал бы себя ваш соотечественник д'Артаньян, если б мечтал о мушкетерском плаще, а вместо этого попал в лекари?
Гош увидел, что в японце произошла перемена. Он открыл глаза и смотрел на Фандорина с явным волнением, а на щеках выступили багровые пятна. Краснеет что ли? Бред!
— Ах, какие нежности, — фыркнул Гош. — Но не буду придираться. Расскажите-ка мне лучше, месье защитник, про эмблему. Куда ее дел ваш застенчивый подзащитный? Постыдился надеть?
— Вы абсолютно правы, — невозмутимо кивнул самозваный адвокат. Именно п-постыдился. Вы видите, что написано на этом значке?
Гош взглянул на лацкан.
— Ничего тут такого не написано. Только три начальные буквы пароходства «Джаспер-Арто партнершип».
— Именно. — Фандорин начертил в воздухе три большие буквы. — J-А-Р. Получается «джап». Это презрительная кличка, которой иностранцы называют японцев. Вот вы, комиссар, согласились бы носить на груди значок с надписью «лягушатник»?
Капитан, Клифф запрокинул голову и зычно расхохотался. Улыбнулись даже кисломордый Джексон и чопорная мисс Стамп. Зато у японца багровые пятна расползлись еще шире.
Сердце Гоша сжалось от недоброго предчувствия. Голос подернуло несолидной сипотцой:
— А сам он не мог все это объяснить?
— Это невозможно. Видите ли, насколько я мог понять из п-прочитанных книг, главное отличие европейцев от японцев состоит в нравственной основе социального поведения.
— Что-то больно мудрено, — заметил капитан. Дипломат обернулся к нему:
— Вовсе нет. Христианская культура построена на чувстве вины. Грешить плохо, потому что потом б-будешь терзаться раскаянием. Чтобы избежать ощущения вины, нормальный европеец старается вести себя нравственно. Точно так же и японец стремится не нарушать этических норм, но по другой причине. В их обществе роль морального сдерживателя играет стыд. Хуже всего для японца оказаться в стыдном п-положении, подвергнуться осуждению или, того хуже, осмеянию общества. Поэтому японец очень боится совершить какое-нибудь непотребство. Уверяю вас: в качестве общественного цивилизатора стыд эффективнее, чем совесть. С точки зрения мсье Аоно было совершенно невообразимо говорить о «стыдном» вслух, да еще с чужаками. Быть врачом, а не военным стыдно. Признаваться в том, что солгал, еще стыдней. Допустить, что он, японский самурай, может придавать хоть какое-то значение обидным кличкам, — это и подавно исключается.
— Спасибо за лекцию, — иронически поклонился Гош. — А сбежать из-под стражи ваш подзащитный пытался тоже от стыда?
— That's the point,[20] — одобрил Джексон, из врага вновь превращаясь в союзника. — The yellow bastard almost broke my wristI[21]
— Вы опять угадали, к-комиссар. Бежать с парохода невозможно, да и некуда. Считая свое положение безвыходным и предвидя впереди лишь новые унижения, мой подзащитный (если уж вам угодно так его называть) наверняка хотел з-запереться у себя в каюте и покончить с собой по самурайскому обряду. Не правда ли, мсье Аоно? — впервые обратился Фандорин напрямую к японцу.
Тот не ответил, однако опустил голову.
— Вас ждало бы разочарование, — мягко сказал ему дипломат. — Вы, должно быть, прослушали: ваш ритуальный к-кинжал был изъят полицией во время обыска.
— А-а, вы про это, как его, хиракира, харикари, — ухмыльнулся в усы Гош. — Ерунда, не верю, чтобы человек мог сам себе вспороть брюхо. Сказки. Если уж приспичило на тот свет, лучше расколотить башку об стенку. Но я и здесь не стану с вами препираться. У меня есть улика, против которой не попрешь — отсутствие среди его инструментов скальпеля. Что вы на это скажете? Что настоящий преступник заранее стащил у вашего подзащитного скальпель, собираясь совершить убийство и свалить ответственность на Аоно? Не вытанцовывается! Откуда убийце было знать, что профессор вздумает делиться с нами своим открытием именно за обедом? Да Свитчайлд и сам только-только сообразил, в чем фокус с платком. Помните, каким встрепанным он вбежал в салон?
— Ну, отсутствие скальпеля мне объяснить п-проще простого. Причем это уже не из области предположений, а п-прямой факт. Вы помните, как после Порт-Саида из кают вдруг загадочным образом стали исчезать вещи? Потом это т-таинственное поветрие прекратилось так же внезапно, как началось. И знаете когда? После смерти нашего чернокожего б-безбилетника. Я долго размышлял, почему и каким образом он оказался на «Левиафане», и вот моя версия. Этот негр, вероятнее всего, был вывезен из глубин Африки арабскими работорговцами, причем в Порт-Саид его привезли водным путем. Почему я так д-думаю? Потому что сбежав от своих хозяев, негр забрался не куда-нибудь, а на корабль. Видимо, он верил, что раз к-корабль увез его из дома, значит, может и доставить обратно.
— Какое это имеет отношение к нашему делу? — не выдержал Гош. — Ваш негр погиб еще 5 апреля, а Свитчайлда убили вчера! Да и вообще ну вас к черту с вашими сказками! Джексон, уводите арестованного!
Он решительно двинулся к выходу, но дипломат вдруг крепко взял комиссара за локоть и с отвратительной вежливостью сказал:
— Дорогой мсье Гош, я хотел бы д-довести свою аргументацию до конца. Потерпите еще чуть-чуть, осталось недолго.
Гош хотел высвободиться, но пальцы у молокососа оказались стальными.
Дернувшись раз, другой, сыщик решил не выставляться в смешном виде и обернулся к Фандорину.
— Хорошо, еще пять минут, — процедил Гош, с ненавистью глядя в безмятежные голубые глаза наглеца.
— Б-благодарю. Чтобы разрушить вашу последнюю улику, пяти минут вполне хватит… Я знал, что у беглеца на пароходе где-то должно быть логово. В отличие от вас, капитан, я начал не с трюмов и угольных ям, а с верхней п-палубы. Ведь «черного человека» видели только пассажиры первого класса. Резонно было предположить, что он прячется где-то здесь. И в самом деле, в третьей от носа шлюпке по правому б-борту я нашел то, что искал: Объедки и узелок с вещами. Там было несколько цветных тряпок, нитка бисера и всякие блестящие п-предметы — зеркальце, секстант, пенсне и, среди прочего, большой скальпель.
— Почему я должен вам верить? — взревел Гош. Дело прямо на глазах рассыпалось в труху.
— Потому что я лицо незаинтересованное и г-готов подтвердить свои показания под присягой. Вы позволите продолжать? — Русский улыбнулся своей тошнотворной улыбочкой. — Спасибо. Очевидно, бедный негр отличался хозяйственностью и собирался вернуться домой не с пустыми руками.
— Стоп-стоп! — нахмурился Ренье. — Однако почему, мсье Фандорин, вы не сообщили о своей находке нам с капитаном? Какое вы имели право ее утаить?
— Я ее не утаивал. Узелок я оставил на т-том же месте. А когда наведался к шлюпке через несколько часов, уже п-после окончания поисков, узелка там не обнаружил. Я был уверен, что его нашли ваши матросы. Теперь же получается, что вас опередил убийца профессора. Все трофеи негра, включая и скальпель господина Аоно, достались ему. Вероятно, п-преступник предвидел возможность… крайних мер и на всякий случай, носил скальпель при себе — чтобы увести следствие по ложному пути. Скажите, мсье Аоно, у вас выкрали скальпель?
