Умиротворенно прикрыл глаза. А они стали с тревогой смотреть на

Кира: ты тогда ответь. Но Кир сидел отрешенно-умиротворенно – мол, я свое сделал. Дальше – он. Почему это? Туман стал абсолютно непроницаемым, глухим, сипенье двигателя доносилось еле-еле. Ощущение, что и он куда-то уходит от нас, а мы тут остаемся. За что? Тут, я думаю, каждый, и крещеный и некрещеный, тайно молился: вывези куда-нибудь! Молитвы были услышаны – туман стал лететь отдельными клочьями, потом из мглы вылезло окно.

Мотор, хрюкнув, замолк. Двери с шипением разъехались. Куда прибыли? Похоже, Богун этого тоже твердо не знал. Выпрыгнув из кабины, закинул руки за голову, несколько раз прогнулся, потом огляделся. Потом стал подниматься – видимо, на крыльцо: голова скрылась. Исчез.

Нашего человека, тем более на Кавказе, трудно чем-нибудь испугать. Народ стал выходить, закуривать – но разговаривали негромко, словно кого-то побаиваясь. Вошли в туманный зал.

Нормальная как бы станция. Предлагаю считать ее нормальной! Вон даже буфетчица, буфет!

Показывая всем пример, взял чаю, уверенно сел за стол. Никакой мистики… Нормальный ход. Впрочем, все и беспокоились об обычном:

– Чего встали? Надолго? Ну а что нам туман?

Водитель сидел не отвечая, грел руки о стакан. Потом снаружи приблизился ритмичный стук. Оборвался. И тишина. В окне появился белый череп. Мотоциклетная каска. Вошел гаишник в белых нарукавниках. Оглядевшись, увидел Богуна, подсел к нему и что-то шептал ему на ухо. Шепот шелестел на всю комнату, но был неразборчив. Все смотрели туда не отрываясь. Шепот оборвался.

Богун сидел неподвижно, опустив голову. Потом поднял глаза, поглядел на милиционера. Потом встал. Гаишник как-то слишком радостно похлопал его по плечу. Так радуются, когда снимают с себя ответственность и вешают на другого.

– Поехали, – вяло сказал Богун и вышел, стукнув дверью.

На ощупь нашли автобус. Влезли в него. Молча расселись. Тихо задребезжало.

– Просьба пристегнуть ремни! – рявкнул Жоз, и все неуверенно хохотнули.

Самым правильным, конечно, было остаться. Все это понимали… но почему-то все послушно поехали. Завывание мотора, тихое, осторожное, то выныривало, то куда-то проваливалось. Вдруг пролетело “окно” – и лучше бы оно не пролетало: все увидели, что мы катимся по краю пропасти с еле видной пенистой речкой на дне.

Все рванулись в эту сторону – поглядеть, также дружно испуганно отпрянули.

– Сидеть… твою мать! – рявкнул водитель.

И слева “окно” показало пропасть! В обычную погоду это привычно… но сейчас!

Вдруг все явственней стала проявляться какая-то гирлянда – словно повесили в облаках огромную елку. Прояснялось: скопление машин! Что случилось? Мы въезжали в “гирлянду”… Пожарные!

“Скорые помощи”! Все ринулись к правым окнам. Автобус явственно накренился, легко и головокружительно.

– Сидеть, твою мать! – заорал Богун.

Все отпрянули, но успели увидеть: на дне пропасти, уткнувшись в речку, лежал автобус. Уткнулась, точней, лишь задняя половина – передняя валялась отдельно. Мощные струи лупили вниз, рассеиваясь на склоне, – и это, похоже, было единственной пока связью между теми, кто наверху, и теми, кто внизу. Все застыли в креслах: больше заглядывать туда никто не хотел. Под нашими окнами проплыл гаишник, равномерно размахивающий палочкой: проезжайте, проезжайте! Он проплывал медленно, его палка успела помахать во всех окнах. Проехали. Потускнели сзади огни, и снова вокруг не было ничего, лишь тихое, сиплое, настойчивое, иногда как бы вопросительно замедляющееся зудение мотора. Он словно спрашивал: может, дальше не стоит? Ведь не видно же ничего! И

Богун словно подстегивал его: надо!

Во я влип. Ехал бы один – другое дело. А так – Соня с надеждой вцепилась в руку! Кир глядел строго и требовательно: ну, мол, показывай себя! Но я бы предпочел сохранить конспирацию: даже перекреститься – не поднималась рука! И никто не крестился. Во люди! Отчасти это восхищало меня.

Беременная женщина у заднего стекла вдруг заговорила и говорила уже непрерывно. Никто не перебивал ее, хотя впечатление было жуткое. Никто и не вслушивался в смысл, да смысла и не было, что-то вроде: “Закрой форточку, Валя простудится! Опять ты поздно пришел”… Мы плыли в этом ужасе, и никто не решался его прервать: казалось, от резкого движения и даже звука можем опрокинуться. Наступило полусонное успокоение: пока говорит – едем… едем, пока говорит! Туман стал вдруг оседать, лежал волнами под окнами. Или, может, это мы взлетаем? Вид как из окна самолета! Под тучами – гигантская пустота? Женщина вдруг умолкла, и по салону словно прошла волна холода. И тут же из тишины вынырнул мотор – бодро сипящий и словно бы отдохнувший!

“Молоко” было разлито абсолютно ровно, но что в нем скрывалось?

Даже в затылке водителя мне почудилась неуверенность: каких это просторов мы достигли? Не бывает – во сне даже – дорог такой ширины!.. Не дорога это!.. А что? Тем не менее мы тихо катились.

Какая-то уже апатия: будь что будет! Вдруг водитель приглушил двигатель, остановил автобус, сцепил кисти на затылке и сладко потянулся. Мы стояли.

– Что там… что еще? – понеслось по салону. И – волна счастья!

Под нашими окнами из тумана торчали кудрявые бараньи головы, похожие на маленькие завихрения тумана, готовые вот-вот рассеяться. Но они не рассеивались! Они обтекали нас с двух сторон, причем широкой полосой. А там, в отдалении, торчит голова лошади… Ровное место!

Лошадь дважды неуверенно прыгнула… Стреножена?

– Доктора!.. Есть тут доктор? – заговорили сзади.

Беременная женщина вырубилась, повесив голову.

– Откройте двери! Все из салона! Нужен воздух… или помогите вынести! – Соня уже командовала вовсю.

Когда мы подъехали к Морскому вокзалу, было уже темно – и словно огромный яркий дом опускался за горизонт: паром полчаса уже как ушел!

Поглядев ему вслед, все потянулись к вокзалу: придется тут ночевать, следующий – утром.

Но у входа в эту величественную стекляшку возникла вдруг статная женщина в форме с погончиками – и никого не пускала внутрь.

– У нас дневной вокзал, у нас не ночуют! – горделиво говорила она, будто бы звание дневного вокзала дается за выдающиеся заслуги и ей есть чем гордиться. – Я же объяснила вам! – корректно повторяла она особенно непонятливым.

“Неужто эта темная масса не может отличить дневной вокзал от ночного? – В глазах ее была скорбь. – Когда же мы воспитаемся?”

Автобус стучал мотором, но почему-то не уезжал. Я представил его ночное странствие – и не позавидовал ему.

И тут, впрочем, было несладко. Пошел дождь – сперва отдельными каплями, потом сплошной.

“Говорящая женщина”, видно не очень все понимая, полезла под протянутой рукой “стерегущей”, которой та перекрывала дверь.

– Остановитесь, гражданка, имейте же человеческое достоинство! – гордо произносила “стерегущая”, но потом, “потеряв всяческое терпение”, крикнула: – Вася же!

“Вася же” выскочил, натянул покрепче милицейскую фуражку, потом взял голову лезущей напролом женщины, резко сжал ее под мышкой, явственно что-то хрустнуло – может быть, его кость? Потом мильтон поднял руку, чуть отстранился и пихнул ее в лоб – она попятилась и безжизненно упала.

– Я говорила же вам! – торжественно произнесла дежурная, указывая на упавшую тетку как на неоспоримое доказательство собственной правоты.

– Ну вот… – проговорил кто-то рядом.

Я и сам чувствовал, что “ну вот”. Господи, если бы я не крестился, не взял бы на себя эту радостную ношу… сказал бы что-нибудь и ушел! А так… я тяжко вздохнул, нагнулся, взял с пляжа (тут все было пляжем) мокрый булыжник, поднял в руке, завел его за спину… Какой-то участок мозга работал трезво, насмешливо спрашивал: “Ну и что? И куда?.. В дежурную?.. В мильтона? Просто в стеклянную стену?” На краю плоской крыши стояли буквы “СЛАВА КПСС!”. Ну уж точно, что не туда! Но обратно его уже не положишь! А-а-а! Куда бог пошлет, как говорили мы в детстве, кидая мячик. Куда бог пошлет! Но просто так здесь стоять мне уже нельзя!