– Да, Белка всегда умела в прятки играть. Лучше всех во дворе. А у меня никогда не получалось. Я большой, мне нигде не спрятаться.

На другом конце провода послышались глухие удары, вероятно, ломали железную дверь.

– Знаешь, – сказал Сатир, – когда все кончится, мы поедем на одно озеро. Это километров сто пятьдесят от Москвы. Соберем всех наших и отправимся. Ни еды с собой не возьмем, ничего. Будем рыбу ловить, охотиться. Вряд ли ты видел в жизни что-то лучше, чем то озеро.

Вокруг леса, болота на десятки километров, ни людей, ни машин. Никто про озеро не знает. Такая тишина и покой, что кажется, будто вечность уже наступила и времени больше не будет. А может, там действительно нет времени…

Удары участились. Сатир заговорил быстрее:

– Если бы ты видел… Там рыба ходит стаями, сверкая чешуей на солнце, похожая на горсть серебряных монет. Там вода прозрачна настолько, что ее замечаешь, только когда дует ветер и поднимает рябь. Там никогда не сгораешь на солнце. Там песок влажный и упругий, как мышцы вставшего на дыбы коня…

Последние слова он договаривал под грохот рухнувшей двери, стук от падения трубки и чужие крики. Гризли наверняка даже не сопротивлялся. Большой, добрый, ни разу в жизни никого не обидевший и не ударивший.

Квартира в полуподвале старого дома, которую снимал Эльф, превратилась в лазарет. Белка выздоравливала медленно. Много спала и часто стонала во сне, держась за перебинтованное горло. Сатир же спал совсем мало, и днем и ночью с готовностью отзываясь на каждое движение больной. От постоянного недосыпания глаза его покраснели и чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более что в грязное окно, едва-едва выступавшее над тротуаром, скудный ноябрьский свет почти не попадал.

В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу.

Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнес:

– Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что все на свете пустота и прах.

– Может, и так… – Сатир не отрывал взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли. – Ладно, хватит болтать, Белку разбудим.

– Белка – это святое. Пусть спит.

– А я и не сплю вовсе, – раздался сиплый голос. – Можете не стесняться.

– Мы с Сатиром тут решили, что все прах и тлен, – сказал Эльф.

Белка вздохнула:

– Идиоты вы, братцы. Если все вокруг – ничто, идите и бросьтесь с крыши. Или повесьтесь. К чему затягивать бессмысленное существование?

В комнате стало тихо.

– Или все-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну или подозреваете хотя бы, что он есть?

Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма.

– Сатир, – просипела Белка.

– Что?

– И сигареты себе другие купи. Воняют.

– Хорошо, это все на сегодня?

– Нет, не все. Молока с медом мне вскипяти.

– И мне молока. Что-то горло болит. Как бы ангину не подхватить, – подал голос Эльф. – Только мне без меда.

– При ангине – обязательно с медом, – сказала Белка. – Не слушай его.

– С чего это? Не люблю я мед и не буду.

– Эльф, не капризничай, уши надеру.

– Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.

Белка показала ему тощий кулачок.

– Ну так что? Будет молоко? – спросила она.

– Будет, все вам будет, – ответил Сатир, поднимаясь. – Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесет…

– Трупы наших врагов? – попробовал закончить Эльф, весело и злобно поглядывая на Белку.

– Нет, стаканы с молоком и медом.

– Но мне надо без меда, – напомнил Эльф.

– А вот без меда река не принесет, – жестко ответил Сатир. – Все.

Так говорил Заратустра.

На следующий день Сатир, немного заскучав, с энтузиазмом археолога взялся за обследование завалов рухляди, занимающих чуть не половину комнаты.

– Эльф, откуда у тебя столько хлама? – спросил он.

– Это не мой, – отказался тот. – Старуха, у которой я квартиру снимаю, сразу меня предупредила, чтобы я ничего не выкидывал.

Сказала, будет приходить и проверять, не спер ли я чего. Правда, пока, слава богу, не заявлялась.

И Сатир принялся за “разработку недр”. Каждый раз, извлекая очередную находку, он объявлял, что2 попало к нему в руки.

– Ерунда какая-то железная. От машины или от мопеда.

– Выкинь. Дальше.

– Металлофон.

– Давай сюда! – радостно сипела Белка.

– Детское пианино!

– Тоже сюда!

В результате раскопок Белка, помимо металлофона и пианино, приобрела еще пластмассовую флейту и гитару с шестью сильно потертыми струнами и проломленным в нескольких местах корпусом.

– Не Белка, а человек-оркестр, – заметил на это Сатир.

Чуть позже она разжилась немного потрепанным пледом в черно белую клетку, пионерским галстуком и большой репродукцией

Сикстинской мадонны в деревянной рамке.

– А это тебе зачем? – поинтересовался Сатир, указывая на картину.

– Не знаю, но мне всегда нравилось смотреть в глаза мадонн.

– Ты же говорила, что не любишь попов!

– Правильно, Христа и мадонн люблю, а попов недолюбливаю. Слишком уж они люди. Обычные люди. Христос и Дева Мария мне ближе.

Белка занялась разглядыванием флейты.

– Кстати, вы знаете, что Ветхий Завет – это Откровение Отца, Новый

Завет – это Откровение Сына, – словно вспомнив что-то, продолжила она. – А это значит, что грядет новое Откровение – Откровение

Святого Духа! Ведь он, Святой Дух, единственный из троих, кто еще ничего нам не открыл. Так, может быть, попы проповедуют уже отжившую религию или просто не знают всей полноты Замысла? Что, если именно мы – провозвестники новой религии? Очень несовершенные, многого не понимающие, о многом не догадывающиеся, но именно мы несем ее зачатки и семена? Что, если именно мы – маленькие дырочки в новую

Вселенную?

Она вернулась к флейте и принялась наигрывать какие-то воющие пастушеские мелодии. Через полчаса упражнений Сатир не выдержал. Он тихо подошел к Белке и ловко вырвал из ее рук инструмент.

– Быстро отдал! – потребовала та.

– Прислушайся, по всей округе собаки воют.

Белка привстала на диване, попыталась выхватить флейту, но промахнулась и в отместку со всей силы влепила увернувшемуся Сатиру ладонью по спине. Тот потер ушибленное место и заявил:

– Все, я, как лечащий врач, выписываю тебя, ты здорова. Больные так драться не могут. Подъем и марш на кухню еду готовить.

Белка попробовала возражать, но “доктор” был непреклонен. Он рывком поднял девушку с дивана и опустил ее ноги на пол. Колени у Белки от слабости чуть подрагивали, она схватилась за плечо Сатира, и они втроем с Эльфом отправились на кухню чистить картошку.

После этого Сатир время от времени возвращался к раскопкам, но ничего интересного ему до поры не попадалось, пока под завалами пыльной чепухи он не обнаружил стопки древних самиздатовских книг.

Сатир тихо присвистнул, поняв, что попало к нему в руки. На свист, словно собаки, подтянулись остальные обитатели квартиры. Белка, радостно потирая руки, тут же оттеснила Сатира в сторону и занялась изучением библиотеки.

– Ишь какие запасы, на целую районную библиотеку хватило бы. Куда только КГБ смотрел? – бормотала она, с интересом разглядывая кое-как отпечатанные и переплетенные стопки пожелтевших листов. – Вот оно, идеологическое оружие победителей. Смотрите и учитесь. Так-так, посмотрим. “Мастер и Маргарита”, ну это и официально в Союзе выходило. В “Москве”, кажется. “Скотный двор” Оруэлла. Н-да, мерзкая книжонка. “Собачье сердце” – прямая идеологическая диверсия, ничего более. С оруэлловским “Скотным двором” – близнецы-братья. И идеология у обоих гаденькая донельзя: если ты скот и быдло, то и будь всю жизнь скотом и быдлом. И не пытайся стать кем-то еще, не пытайся жить лучше. Копайся в помойках, мерзни в подворотнях или работай на хозяина, который тебя потом на живодерню сдаст. В общем, не нарушай порядок вещей, даже если он тебе не по нраву. Мерзость. Ладно, далее. Олдос Хаксли, “Двери восприятия”. Не читала, но слышала хорошие отзывы. О, Солженицын, “Архипелаг ГУЛАГ”. Ну, тут вообще говорить не о чем. “Роковые яйца” Булгакова. Тут тоже все ясно. О, гляньте-ка! Константин Леонтьев, “Средний европеец как идеал и орудие всеобщего уничтожения”. Блеск, одно название чего стоит. Как оно сюда попало? Это надо в первую очередь прочитать.