У вегетарианцев, как замечал Бернард Шоу, единственная проблема – с энергией. Ее так много, что не знают, куда девать. Что касается физических нагрузок, то здесь, судя по Вадиму, растительная пища себя оправдывает. У меня уже язык на плече, а ему хоть бы что – копает себе и копает. Писать, к сожалению, а может, и к счастью, мой товарищ-поэт перестал. Видимо, мозг требует более разнообразной пищи, чем тело, которое всегда готово к рабству и способно терпеть все что угодно. Но, разумеется, с набитым желудком – набитым чем угодно. Просто эту дыру надо чем-то заткнуть. В сущности, борьба за разнообразие и является борьбой за свободу. Не исключено, что поедание низших существ и есть наш эволюционный долг. Если, конечно, понятие эволюции имеет право на существование. А также тесно связанное с ним и, безусловно, гибельное понятие прогресса.

Там, где вегетарианство – ограничение в материальном потреблении мира, там и религия – вегетарианство духа. Оно часто доходит до голодания, но с ощущением сытости – за счет того, что живот туго подтянут. Сужается круг переживаний и размышлений, но за счет сужения обретается некая глубина и прочность. Этакая вторая пуповина, соединяющая с Богом – искомым смыслом мира. За него хватаются, как за поручень, чтобы не кружилась голова. В том числе и от недоедания. Так что религиозность Вадима тоже вполне логична. Или, наоборот, вегетарианство – следствие религиозности?

Мы беспомощно висим меж бесконечно-звездными безднами. Занятие это очень энергоемкое. А посему должны потреблять всю таблицу Менделеева. Только благодаря всеядности мы и стали царями природы. Но, возможно, именно сейчас и нужно умерить свои аппетиты. Ведь скоро мы можем остаться без подданных. Видимо, эволюция и прогресс – именно те каналы, по которым природа сплавляет свои опасные и дурно пахнущие отходы.

Помню, как ел мой дед – всего понемногу, но не меньше пяти-шести блюд. Вот примерное меню его завтрака: горячий овсяный кисель, заправленный поджаренным на сале луком. К нему картошка в мундирах. Потом «яешня» – пышный омлет с ветчиной или хорошим куском сала. С пылу с жару, еще дышащий на сковородке. К ветчине соленый огурец. К омлету обязательно блины. Потом подсоленный свежий творог со сметаной. Тоже с блинами. Ну и чем-нибудь закусить. Каким-нибудь молочным супом. Самый любимый – «затирка»: заваренные мелкие комочки муки, растертой с яйцом. И все должно быть максимально горячим (однажды своей любимой затиркой дед обварил себе язык – бабушка забелила ее кипяченым молоком вместо холодного). После такого завтрака можно немного и передохнуть поспать часика два-три до обеда – на ногах с шести утра.

Шелтон и Брег получили бы инфаркт от одного знакомства с этим меню. Но в отличие от господ, превосходивших и в разнообразии, и в количестве пищи, и помиравших безвременно от апоплексических ударов, мой дед Василь еще в 87 косил чище и быстрее, чем я. Был крепким и стройным, собирался жить до ста. Секрет прост: сколько получил энергии, столько и отдай. Мы бы жили вечно, если бы соблюдали этот закон. И, по здравому размышлению, что может быть богом свободного человека? Пища. Именно поставщики пищи и становились первыми богами – быки, коровы, бараны. Так это и до сих пор. Чего бы мы из себя ни изображали, какими бы духовными и просвещенными ни казались сами себе, наш единственный бог, явленный в виде привычного и будничного идола – Жратва. Именно ей мы поклоняемся по несколько раз на дню. Очень незначительная часть человечества ест для того, чтобы жить. Идолопоклонники, которые составляют большинство в любой религии, живут для того, чтобы жрать. Или вегетарианствовать. Это всего лишь рафинированная, интеллигентная форма того же идолопоклонства.

Все боги, к сожалению, превращаются со временем в бесчувственных истуканов и требуют замены. Неизбежная осень и зима идолов. Бог – это постоянно ускользающий из всех религий живой и влажный смысл мира. Его не существует в природе, но этот несуществующий смысл нам почему-то необходим. Только этому смыслу я готов поклоняться. Не склоняя головы. Ведь пока я жив, я тоже хранитель этой драгоценной влаги. Аминь. Хотя, видимо, это тоже один из дренажно-канализационных каналов мироздания. Все, что подлинно вечно, обходится без всякого смысла. Как сине-зеленые водоросли. Не исключено, что именно они и направляют равнодушно в канализацию все, что не нужно и вредно для них.

Самое любимое занятие – сидеть в кресле под яблоней. Подняться никак невозможно. Да, повторяю уже вслух, блаженное одиночество и одинокое блаженство. На латыни это звучит очень красиво. Забыл как. Только помню, что хорошо. Сидел бы и сидел на ласковом весеннем солнышке, потихоньку испаряясь, поднимаясь влажным облачком к голубому небу. Как хорошо ничего не делать. Лучше только самое последнее – не быть. Это как десерт нашей жизни. «Без сладкого не останется никто» – название для детектива. Когда мы говорим «умирать от счастья», то невольно и мудро сближаем счастье и смерть. Даже мгновенье счастья исчерпывает смысл жизни. А смерть дарит счастье даже тем, кто не отыскал его в жизни.

Однажды я отважился взять кресло с собой на речку, благо оно складывается. Поставил в укромном месте возле бурлящей воды. Был такой же мягкий, молочно-солнечный день. Кресло на берегу реки – это, конечно, вызов деревне, ее извечному «что люди скажут?» Но люди копались в грядках. Да и мама, к счастью, была в отъезде. Засек меня Юзик, только что приехавший с друзьями и горделиво знакомивший их с нашими красотами. Вода донесла до меня реплику: «Писатель балдеет!» Прозвучало не осуждающе и не завистливо. Что же еще делать писателю в этом мире, где все плотно заняты своими делами? Солнце светит, водопад шумит, соловьи поют, народ работает. А писатель, конечно, балдеет. Возможно, это самое лучшее, на что он способен. Тем более что никаких писателей тут практически не читают. Так что любой член творческого союза разделяет судьбу самого прославленного классика.

Раздевшись до пояса, с непокрытой, коротко остриженной и уже серебрящейся головой, несколько великоватой для его роста, сосед мой копает свою грядку. Жены не видно. Она живет в особом ритме: сутки дежурит, трое отдыхает. На лоне природы и тоже с лопатой в руках.

Да, трудовой союз Беларуси и России. Она с Брянщины, энергичная, боевая, постоянно пришпоривает своего Юзика – не столько для пользы дела, сколько для удовольствия. Как известно, способы извлечения их в семейной жизни бесконечно разнообразны. Подгоняя мужа, заводится и сама, не удержать – и то давай сделаем, и это. Самая главная пчелка. Похожа на сильную и прихотливо играющую струю, что неутомимо бьет в перегородивший ее валун. Но убери его – и она тоже пропадет.

– Валя, ну как твой «валюн»? – спрашиваю иногда, когда удается застигнуть ее в какой-нибудь статической позе.

– Какой же он мой? Жениться на мне не хочет. Говорит, молодую найду, без детей. Зачем, говорит, мне столько дармоедов.

Решая свои квартирные дела, трудовая многодетная парочка в свое время развелась и пока еще не воссоединилась на бумаге. Видно, у Юзика есть какие-то далеко идущие планы, а может, ему так психологически комфортнее. Как в том анекдоте, муж заводит себя перед близостью: «Не моя жена, не моя жена!»

– Партизан-подпольщик! – поправляет она локтем упавшую прядку, руки в земле. – Все что-то придумывает, но никогда словом не обмолвится.

– А что – тебе обязательно надо в те же оглобли?

– Так не отпускает! Пашу на него как проклятая!

Хлебом не корми, а дай пококетничать.

Настоящий валун лежит на куче щебня у стены и спокойно ждет своего часа, чтобы занять достойное место в китайской стене пана Юзика.

Я как-то заметил, что тут без крана не обойтись. Сосед возмутился: «Я его один уделаю!» Я недоверчиво глядел на камешек ростом с нашего пана, но раз в десять тяжелее. Сомневаться далее не отважился – вдруг Юзик возьмется за это дело на моих глазах и мне невольно придется принять посильное участие. Заработать грыжу особого желания нет.