Капитан казался удовлетворенным.

– Значит, твой интерес к метафизике мне не помстился. Так же как и способность к фантазиям на эту фундаментальную тему.

Признаться, я чувствую себя неловко, когда речь обо мне заходит в моем присутствии. И вовсе не из скромности, поскольку совершенно неважно, приятные или не очень говорятся слова, а потому, что кто может знать о тебе что-то такое, что самому тебе было бы невдомек?

Тем более если ты умеешь себя не только оправдывать, но пробовал уже по высшей мере осуждать. То есть неловко делается за того, кто говорит. Поэтому я быстро сменил тему:

– Итак, с чего начнем? Будем учиться у коптских адептов плавить в горсти серебро или по заказу французских колонистов поднимем на

Таити надой кокосового молока?

Оказалось, ни то и ни другое. Капитан сказал, что вначале предполагал организовать строительство дамбы от Уэст-Палм-Бич в сторону Большой Багамы. Таким образом можно запрудить западную ветвь

Гольфстрима и заморозить все Восточное побережье Союза Американских

Штатов. Точнее, не запрудить, а отклонить струю на восток, так что весь этот парной карибский бульон потечет к нам в Балтику и

Баренцево море, к нашей селедке, корюшке и треске. Мне ничего не оставалось, как поинтересоваться: так мы хотим заморозить Восточное побережье Союза Американских Штатов или задать треске месоамериканский корм?

– Я изобретаю способ разрушения самого меркантильного человечника, который должен быть наказан. Мы, кажется, об этом говорили.

Что-то такое я действительно припомнил.

– Надеюсь, наказание пойдет им в прок. Европа, как известно, закатилась, а нынешняя одержимость Запада глобальными проблемами – не более чем камуфляжная сеть, скрывающая неумение решать проблемы личные и маскирующая холодный, парализующий страх перед необходимостью эти проблемы все-таки решать. А ведь известно, что именно личные проблемы составляют смысл существования человека в мире: опыт любви, риска, верности и предательства, поиск собственного предназначения… – Рукой Капитан совершил в пространстве неопределенный жест.

Далее он заметил, что для человека нет ничего важнее этих вещей, и даже исторические события по большей части происходят именно тогда, когда непримиримо перехлестываются чьи-то личные интересы. А нынешние наследники Фауста, отвернувшись от личных проблем, сплошь озабочены всеобщим потеплением, политической корректностью и ужасом перед человеческим клоном. Они находят себе Маргарит во Всемирных

Тенетах и говорят о сокровенном только на кушетке у психоаналитика.

Это прогрессирующее тихое помешательство как раз и составляет сущность современной западной цивилизации, кичащейся собственной

цивилизованностью. Куда это годится? Никуда. Так что ничего не остается, как ткнуть их в личные проблемы мордой…

– Ты думаешь, им это поможет? – спросил я больше из вежливости, чем от сомнений.

– По-твоему, они уже законченные хрюшки?

– Нет, я не то имел в виду…

– Ну если незаконченные, то – поможет. Омовение в первичной плазме человеческого бытия, знаешь ли, отрезвляет. Прямое столкновение с опасностью и вовремя отворенная кровь встряхнут их и заставят сбросить наваждение. Не сомневаюсь – уцелевшие потомки современных янки в дальнейшем еще скажут нам спасибо. – Капитан снял с носа очки, покрутил их в руках и снова водрузил на место. – Впрочем, я решил отказаться от плана холодной войны путем отвода от Америки

Гольфстрима. Для наглядного предостережения остальным порок, как унтерофицерская вдова, должен высечь себя сам. А как принудить янки самих же на свою беду затеять эту стройку века, мне что-то в голову не входит. А тебе? – Он подкупающе улыбнулся.

– Я в этом деле полный тормоз, – сознался я, поскольку – а чего скрывать-то?

Капитан меня не услышал.

– И потом, – продолжил он задумчиво, – ну заморозим их, а ведь они и на Аляске воду мутят. Нет, плотина не годится. Работать будем по другому плану – мы распалим их алчность так, чтобы она сама же их сожрала. Вы говорите, ваш мир индивидуалистичен и построен на интересах личности? Ну что ж, посмотрим – действительно ли вы такие эгоисты, что готовы умереть за собственную выгоду.

На миг я закрыл глаза и увидел, как по зимнему полю несется большая собака, на бегу хватая горячей пастью снег. Миг вышел – в свитере маренго передо мной сидел Капитан. Остро отточенным воображением я сбрил ему эспаньолку и усы, после чего внезапно понял, что с середины девяностых он почти не изменился, будто последние пятнадцать лет пребывал в какой-то предохранительной спячке. Или просто давно уже сплавил свои сухую и мокрую души в чудотворный магистерий.

– Ну что же, я готов. А как мы будем распалять их алчность?

Ответ можно было бы предугадать, если б только заранее сопоставить все его речи.

Итак, нам надо было сделать малость: убедить мир новыми резонами в одной довольно старой бредне – в том, что на глубинах свыше четырнадцати километров в земной коре находится изрядный пласт чистого золота. Ну если и не убедить, то заронить на этот счет существенные подозрения. Естественно, американцы первыми забурятся в свои непаханые недра – вот тут-то им и крышка.

– Почему же крышка? – не понял я. – Они всего лишь не найдут там золото.

– Нет, не всего лишь, – возразил Капитан и пояснил, что, возможно, золото они там и в самом деле не найдут, но даже если найдут – кердык им выйдет стопудовый. Китайцы вот вроде умный народ, они зубную щетку изобрели, а все равно попались – еще в начале тринадцатого века они ударно-катаным приемом пробили землю на версту с четвертью, и тут же их отплющили монголы. Это раз. Британцы на индийских золотых рудниках в Коларе прорубили забои вглубь на пару километров и получили восстание сипаев. Это два.

– Честно говоря, доказательная база слабая. Какая здесь связь?

– А у нас? – Капитан набирал критическую массу небылиц, которым следовало качественно перейти в реальность. – Едва Кольская скважина перевалила за двенадцать километров, как мигом объявили перестройку.

Теперь наша дыра самая глубокая в мире – двенадцать километров двести шестьдесят два метра. До этой отметки добрались к концу девяносто первого. Какая страна тогда скоропостижно протянула ноги, ты, надеюсь, помнишь. Слава Богу, работы заморозили и перевели скважину в режим геолаборатории. А ведь проектная глубина была пятнадцать тысяч метров!

Мы помолчали. Я – осмысляя услышанное, он – неизвестно почему.

– Ты знаешь, что там случилось? – наконец спросил Капитан. – Ну после чего ее заморозили?

Я не знал.

– После того, как все службы рабочей смены полным составом на три часа заснули и увидели один сон на всех – адское пекло. Сон был таким ярким, что люди проснулись ослепшими.

Мы опять помолчали, после чего паузу прервал уже я:

– Почему же китайцам хватило версты, а нам понадобились все двенадцать?

– Да потому, что тайны преисподней охраняются от человека так же бдительно, как тайны неба. Они открываются постепенно – по мере того, как люди перестают быть людьми. И все попытки взять эти тайны штурмом караются безжалостно и скоро – Господь перешибает нас, как лом соплю.

Капитан откинулся на спинку кресла и оглядел кабинет, как серафим оглядывает страны мира от полуночи до полудня.

После осмотра он высказался в том духе, что, мол, цивилизации древних слишком легкомысленно относились к насекомым, поскольку никто, кажется, кроме египтян, не изображал их в сакральных иероглифах и пиктограммах. Я сказал, что воины-тольтеки наряжались шершнями, а пришедшие им на смену ацтеки чтили кузнечика, в минойской же культуре золотые женские цацки часто делались в виде ос…

Тут появилась Капа с подносом, и кабинет заполнил чудный аромат живого, сваренного в турке кофе. Капитан раздул ноздри, потянул воздух и вздернул бровь. Вместе с двумя миниатюрными чашечками на подносе стояла тарелка с рыжей горкой мандаринов.

– И все же – в чем тут фокус? – Я еще не понимал задачу до конца.