Мысль эту, впрочем, я до конца не додумал, потому что в темноте надо мной звенел убийственный комар (у Артема был только один фумигатор, и он мне не достался) – то приближаясь, то удаляясь, то замолкая, то вновь теребя струну своего изводящего писка. Казалось, этот мерзавец, этот иуда среди инсект, хитрит, коварно играет со мной, берет на измор… Что, и с ним договариваться? Постепенно комар, как некое безусловное зло, принимал в моем воображении черты изощренной индивидуальности, и это было невыносимо – встречи с безликим злом стоят человеку куда меньших нервов.

Глава третья. ООО “ТАНАТОС”

1

Я никогда не спрашивал Капитана, как удалось ему умереть, не умерев, и что покоится в его гробу на кладбище в Комарово? Во-первых, все, что он замышлял, до того, как он это действительно вытворит, казалось невозможным, а во-вторых – мое-то какое дело?

Более того, я вообще никогда не говорил с ним об истории его преображения и ни разу вслух, даже за глаза, не назвал Капитана его настоящей фамилией. Сначала меня так и подмывало это сделать, чтобы увидеть, что получится, и попутно засвидетельствовать свое причастие к тайне, так что сдерживаться стоило труда. Потом общение с живым человеком (не ходячей легендой, не восставшим из пекла духом, а именно живым человеком) стало затмевать даже самые невероятные предположения на его счет. А потом я привык к нему настолько, что он сделался для меня просто тем, кто есть – хотя бы и Абарбарчуком, – поскольку был интересен сам по себе, без мифологии и таинственных предысторий. То есть в жизни как человек он оказался занимательнее персонажа из расхожего предания. В связи с этим невольно приходилось задумываться: нет ли ошибки в том, что я принял пусть и поразительное, но все же только внешнее сходство за свидетельство полного тождества?

Впрочем, как я уже сказал, теперь это меня не очень занимало. В конце концов надо уметь по достоинству ценить настоящее, ведь у него нешуточная миссия – предоставлять нам материал для будущих воспоминаний.

Помещение для филиала сняли на улице Чехова, в доме, построенном в выспреннем стиле русского барокко. Дом был с симметричными причудами – балкончиками, выступами и фигурами восьми аллегорических дев на фасаде, завернутых в какие-то античные хламиды. Каменные барышни предъявляли прохожим различные штучки: невесть какие ботанические стебельки, рог изобилия, сплетенный из цветов венок, лиру, не то дионисийский тирс, не то кадуцей и что-то еще не вполне определенное. Какие именно отвлеченные понятия эти девы олицетворяли, поначалу мне было решительно неясно, а поднимать специальную литературу – как обычно лень. На ум пришло даже, что одна из них изображает смерть. Ведь по античному суждению смерти не обязательно держать в руках косу, довольно порванной пряжи или того же Гермесова кадуцея, поскольку сам олимпиец – не только плут и глашатай богов, но и проводник душ умерших в аид, а жезл его насылает на смертных как сон (последний), так и пробуждение.

(Кстати, кадуцей Капитану тоже пришелся по вкусу, но как аллюзия на

Триждывеличайшего.) Однако позже выяснилось, что некогда здесь был банальнейший публичный дом, а девы, стало быть, – не более чем аллегории земных утех, увеселений и блаженств. Но мысль об осеняющей эти пенаты смерти в мозгу засела.

Моим первым вкладом в деятельность “Лемминкяйнена” стало изобретение названия для петербургского отделения, поскольку ради пущего ералаша – чтобы окончательно все затемнить и запутать – именоваться филиал должен был иначе, нежели головное псковское предприятие. Так на свет явилось общество с ограниченной ответственностью “Танатос”, которое Оля, со свойственной ее натуре резвостью, тут же переиначила в ООО “Карачун”. Что ж, женская власть над мужчинами держится на том, что женщину желают. Ради того, чтобы быть желанной, женщина не постоит за ценой, ничего не пожалеет и через многое переступит. Ради этого она готова сымитировать не только пламенный оргазм, но и блистательное остроумие. Стрекозы лютки это не касается – она другая. Да и вообще надо признать, что большинство обобщений включают в себя предмет, о котором речь, примерно так же, как день недели включает в себя живущего в этом дне человека. Или кошку, которая о днях недели вовсе не осведомлена.

Помимо меня, как главы филиала, в штат “Танатоса” вошли бухгалтер, секретарь, очередной компьютерный титан, у которого кадык рвал на горле кожу, и четыре вахтера-сторожа, оберегавшие гробовую тишь конторы посменно сутки через трое. Кроме того, на полставки в

“Танатос” оформили Олю и полиглота-переводчика с четырьмя языками в глотке. Зачем нужны Оля и переводчик, было не совсем ясно, но

Капитан объяснил, что это – стратегический резерв, и он довольно скоро будет пущен в дело. Сомневаться в его правоте у меня не было оснований, тем более что финансирование полностью шло через

“Лемминкяйнен”, который, может, и прикидывался “безбашенным трикстером”, но уж никак не скупердяем. Вероятно, Капитану каким-то образом удалось-таки заработать довольно денег, чтобы бескорыстно жить внутри культуры, – ведь все, что предполагалось сотворить, как ни крути, было чистой воды “поэзией поступка”.

2

За хлопотами незаметно наступил нешуточный октябрь. Осень упала на город спелой антоновкой, погода раскляксилась, с небес все чаще поплескивал серый дождик, а клены в Михайловском саду отважно предались самосожжению. По утрам уже ударяли легкие заморозки, так что у каркающей за окном вороны из клюва шел пар. В мою парадную в

Графском переулке намело ворох желтых листьев, и ночи стали так глубоки, что мы с Олей порой сомневались: а не утонем? выплывем?

Когда офис “Танатоса” был наконец отремонтирован и заселен, с визитом из Пскова прибыли директор головного предприятия и гвоздобой

Василий с волосяным хвостиком за ухом. Я представил сотрудников,

Капитан сказал оптимистичную, но не совсем прозрачную по смыслу речь

(“Мы стоим на передней кромке бытия, поскольку то, что мы собираемся делать, – проект будущего, и по достоинству ему отдадут должное только лет через семьсот…”), после чего все выпили по бокалу шампанского и приступили к службе.

Василий – мастак в темном деле электронного разбоя – отправился инструктировать программиста “Танатоса”, в чьем горле уже упомянутый выше кадык гнездился, как отдельный живой организм, как потревоженная куколка, как рвущийся вовне зародыш. Впрочем, эта неприятная, но вполне половозрелая деталь была ему, если можно так выразиться, даже к лицу, потому что, несмотря на подчеркнуто суверенные ухватки, в остальном парень имел настолько детские, мягкие черты, что его то и дело хотелось угостить мороженым. Мы с

Капитаном направились в мой кабинет. Оля и переводчик ввиду временной невостребованности отсутствовали.

Надо ли говорить, что стены директорского кабинета ООО “Танатос” были украшены жесткокрылыми, среди которых почетное место занимал китайский ветвисторог, приобретенный по случаю у курносого служки заезжего инсектария?

Я попросил секретаршу Капу (мою давнюю знакомую – когда-то у нас случилось с ней небольшое эротическое приключение, сделавшее нас добрыми товарищами), тридцатилетнюю девицу, падкую до кошек и прочих мягких игрушек, сварить нам кофе, после чего мы с гостем разместились в легких креслах у совещательного стола.

– Евграф, не сочти за снобизм, но знаешь ли ты, – мы еще в августе на берегу Великой как-то незаметно под арбуз и водку перешли с

Капитаном на “ты”, – что в человеке обитают две души – мокрая и сухая? Коптские адепты герметизма прямо в собственном теле, как в тигле, сплавляли их в чудесный магистерий, тем самым обеспечивая себе жизнь вечную во плоти.

– Примерно тот же результат давали и даосские практики. – Я сделал серьезное лицо. – Кроме того, обретая бессмертие, даосские праведники завещали нерадивым ученикам собственную тень, так что лжемудрецов в Китае от воистину просветленных отличали по раздвоенной тени. – Невозмутимо закурив сигарету, я взял высокую ноту молчания.