Семеновна новые сапоги купила, семь штук перемеряла, сам видел.

Неделя прошла однообразно. Я вставала по будильнику, – так и продолжала спать на кухне. Ставила чайник. Мальчик просыпался – от щелчков выключателей, моих шагов, от шума воды. Брел в ванную.

Завтракали лениво, поглядывая на часы. Радио сообщало нам о погоде.

Он просыпался и вставал легко, но еще долго пребывал как бы в сомнамбулическом состоянии. Точно как я. Да, оставшись с ним один на один, осознав, что у этого ребенка никого нет на свете, кроме меня, я стала искать и находить у него общие со мной черты.

Он тоже почти ничего не ел на завтрак. Но с удовольствием пил черный кофе. Уходя, мы оба боялись оставить невыключенными свет, утюг, газ.

Несколько раз обходили дом, проверяли, все ли в порядке, прежде чем покинуть его, оставить жить невидимой нам жизнью.

Обед я варила поздним вечером, уложив мальчика. Но он еще долго не спал и читал в постели, близко придвинув стул с настольной лампой.

Или включал, очень тихо, телевизор. Он обожал его смотреть, переключая каналы, ни на чем не останавливаясь подолгу, интересуясь то тем, то этим, всем подряд. Я захватывала пульт только во время сериалов, сразу после ужина, а так, если смотрела, то вместе с ним, подчиняясь его прихоти.

Скоро я уже не расспрашивала его за ужином о новостях, он сам мне их рассказывал. Начинал всегда с мировых, дальних. Но его рассказы о жизни нашего дома оказывались для меня новостями, пожалуй, еще более дальними, чем новости из Парижа или с Марса. До сих пор я почти ничего не знала о жизни нашего дома. Пять этажей, шесть подъездов -

“загадочная земля”. Конечно, кое-кого из соседей я помнила: в лицо и даже по именам. Но не более. Это были не живые люди с характерами и судьбами, а бесплотные тени. В отличие от Артура я была нелюбопытна, в мать. Она никогда не любила лезть в чужие дела, а чтобы не влезть нечаянно, предпочитала не знать.

Постепенно Артур тесно населил для меня этот дом. Большую часть жизни я прожила в нем, почти тридцать лет, и все тридцать – в пустоте. Существа, которыми он заполнял эту пустоту, оказывались иногда фантастическими, почти невероятными, но усомниться в их существовании было невозможно.

Он все видел, все слышал, всем интересовался, все подмечал. Его мир должен был быть заселен. Так некоторые люди становятся путешественниками, исследователями близких и дальних земель, чтобы их планета стала чем-то действительным, конкретным, иначе они и ее, и себя на ней ощущают призраками.

Люди нашего дома не просто поселились в моем сознании, я их стала видеть, узнавать, встречать: на рынке или в очереди к терапевту, в аптеке. Я и сама обрела зрение Артура; я прислушивалась, присматривалась к окружающим, поражаясь иногда увиденному и услышанному. И вот уже я делилась впечатлениями с мальчиком, и он их с восторгом разделял. Порой он дополнял мои представления о той или иной фигуре, расцвечивал ее еще ярче. Его искренне интересовали все эти люди, живущие в конце пихтовой аллеи, на месте замка – осуществленной фантазии богача. Дом унаследовал от замка не только подъезд – по-северному мрачную аллею, но и обособленность: весь остальной поселок располагался за железнодорожной линией, на месте деревни, принадлежавшей когда-то фантазеру.

Кстати, существовало предание о создании нашего замка. Его записал в конце девятнадцатого века школьный учитель и даже опубликовал в сборнике для домашнего чтения. Человек, купивший эту землю вместе с деревней, собирался то ли строить на ней завод, то ли разводить сады. Но, едва совершил купчую, стали ему сниться сны, в которых появлялась какая-то удивительная, прекрасная женщина. Видеть ее он не видел, но казалось, что еще чуть-чуть, еще немного, и она покажется. Он слышал шелест ее платья, чувствовал ее присутствие, а видел только то, где она жила, комнаты, по которым она ходила, окна, в которые она выглядывала, аллею, по которой возвращалась откуда-то домой. Он просыпался и зарисовывал то, что видел. Из его ночных видений и сложился образ замка, в котором обитала невидимая красавица. Он решил его построить. Нанял архитектора, предоставил рисунки. В том числе и подъездной аллеи от станции. При строительстве добивался полного соответствия. Наверное, он верил, что, войдя в замок, найдет в нем свою красавицу. Увидит наконец.

Кончил он сумасшедшим домом. Ему казалось, он слышит шелест ее платья. Он просил ее показаться, сжалиться, но она не сжалилась. В начале двадцатого века замок был еще цел, сохранились фотографии.

Наследники сновидца съезжались в замок на лето, устраивали театральные представления. В восемнадцатом году его сожгли. Наш дом поставили в конце шестидесятых, ровно на месте замка из сна.

Поговаривали, что иногда и в наших убогих стенах слышен шелест платья. Но мне не доводилось.

Как-то раз в выходной день я сняла пену с закипевшего бульона, уменьшила огонь и подошла к окну. У нашего подъезда стоял похоронный автобус. Несколько человек топтались. Курившие вдруг отбросили свои сигареты. Мужчины сняли головные уборы. Вынесли гроб. Я была дома одна, Артур слушал новый диск у приятеля; я все никак не могла накопить на музыкальный центр, то новые башмаки срочно надо было покупать, то за квартиру платить. Я смотрела из окна очень внимательно, чтобы все запомнить и рассказать потом мальчику.

Хоронили Колю. Того, чье имя не умещалось в моей памяти. Прожил он двадцать три года. Умер не своей смертью. Убийцу не нашли. Бабка причитала и выла над гробом единственного своего внука. И это меня потрясло.

Дело в том, что “познакомилась” я с ней вот при каких обстоятельствах: я шла из булочной, была ранняя весна, кое-где, на припеке, снег уже стаял. Передо мной тащилась бабка, я не могла ее обогнать, мы шли очень узкой асфальтовой дорожкой, густо обсаженной колючим кустарником. И я внимательно рассмотрела и ее палку, и ее сумку, и ее розовую косынку, и ее бедное пальтецо. Дорожка оборвалась, я полетела вперед бабки, чтобы успеть через переезд до электрички: шлагбаум уже был опущен, и машины ждали перед ним. Дома я занялась какими-то делами, то ли стиркой, то ли глажкой. Артур готовил уроки. Телевизор я не стала включать, чтобы ему не мешать.

Выглянула в окно. Бабка сидела на взгорке, подставив солнышку лицо.

Сидела она на складной брезентовой скамеечке, которую, как объяснил

Артур, всегда таскала с собой в сумке. Артур сказал мне, что это

Колина бабка, что Коля ее выгоняет из дома, и она бродит, то здесь, то по поселку за линией. Устанет, поставит свою скамеечку, сядет.

Просидела она, пока солнышко не ушло, глазея на ребятишек во дворе, на птиц, на собак, на кошек, на прохожих. С тех пор я нередко ее замечала то тут сидящей, то там, иногда в самых неожиданных местах.

Бывало, она просила у людей деньги, Коля отбирал пенсию. Иногда сидела на своей скамеечке ночью под собственной дверью, за которой камнепадом обваливалась музыка: Коля принимал гостей. Кто-то из этих гостей его и убил в пьяном угаре.

Меня поразило не только то, что бабка выла и причитала по своему мучителю. Меня поразило и то, что я, увидев его мертвым, тут же вспомнила его настоящее имя и больше уже не забывала никогда.

На кладбище его могила оказалась недалеко от могилы матери, и мы с

Артуром к его могиле тоже подходили, смотрели на фотографию. Но это уже напоследок, перед уходом. Иногда там сидела бабка на своей скамеечке. Мы здоровались.

Артур любил и помнил мою мать, я немого его ревновала. Он молчал перед ее надгробием, а мне казалось, он что-то говорит ей, лежащей в земле, рассказывает, что нового тут у нас произошло, так, как только он умеет.

Однажды я осознала, что смертельно боюсь его потерять.

Это было в Москве. Утром я спешила на работу, опаздывала, электричка пришла позже. Укорачивая путь, я неслась дворами. На одном из мусорных баков я вдруг увидела знакомое пальто. Все серое, и пуговицы все серые, кроме двух, зеленой и красной, прямо смотревших на меня. Я так и остановилась под их взглядом. День был солнечный, ясный, тихий.