Егорышев разыскал экскурсовода, сонного старичка в пенсне, и спросил, какое место Красноярского края изображено на картине, висящей в коридоре.

Экскурсовод, взглянув на полотно, ответил:

— Это не Красноярский край. Это типичный пейзаж горной Торжи.

— Торжи? — переспросил Егорышев.

— Именно Торжи, — подтвердил старичок. — До революции Торжа входила в состав Красноярской губернии, поэтому музей и приобрел эту картину у известного в те годы торжинского художника Никитушкина.

— Благодарю вас, — сказал Егорышев.

Он вышел на улицу, ноги сами принесли его к вокзалу. Опомнившись, Егорышев с удивлением заметил, что запыхался. Он бежал почти всю дорогу. Еще не зная, как поступит, он взял из камеры хранения чемодан и спросил у кладовщика, долго ли ехать поездом от Красноярска до Улуг-Хема, главного города Торжи.

— До Торжи поезда не ходят, — ответил кладовщик. — Туда только на вертолете можно добраться.

«Полечу», — подумал Егорышев. Ему стало легко и немного страшно, как лыжнику, избравшему для спуска крутой, опасный склон. Но лыжнику по крайней мере известна дорога, а Егорышев не знал ничего. Он не имел никаких оснований предполагать, что Матвей Строганов находится в Торже. Он принял свое решение по какому-то странному наитию, сердцем, а не разумом.

Это было, наверно, так же легкомысленно, как ехать из Москвы в Красноярск, но Егорышев не стал колебаться. Подозвав такси, он попросил отвезти его в аэропорт.

По дороге он попытался уверить себя, что его поступок вполне логичен и даже необходим. Если Матвей Строганов участвовал в Красноярской экспедиции Гольдберга, почему он не мог поехать с Гольдбергом в Торжу? Картина, подаренная Гольдбергу, как раз говорит о том, что Матвей побывал там вместе с ним. А если так, почему он не мог навсегда остаться в Торже? Мог, безусловно мог остаться. Но мог и уехать!.. Егорышев вынужден был признать, что все это, в общем, довольно неубедительно.

Однако раздумывать была уже некогда.

Егорышев впервые летел на вертолете и с любопытством смотрел в окно. Земля под ним горбилась, выгибая спину, покрытую густой шерстью тайги. Горы были совсем рядом. Казалось, что машина вот-вот зацепит их колесами.

Через два часа горы расступились, блеснула голубая лента реки, и вертолет пошел на посадку.

— Торжа! — весело сказал молодой летчик, высунувшись из кабины.

Егорышев взял чемодан и спустился по трапу.

Возле одноэтажного домика областного геологического управления стоял маленький каменный столбик с заостренной шестигранной вершиной. Сбоку на столбике темнели старинные славянские буквы: «Центръ Азиатского Материка». Этот «Центръ», как утверждали географы, находился именно здесь, в заросшем лопухами, нагретом солнцем дворике.

Егорышев стоял возле столбика и сосредоточенно смотрел на белые домики Улуг-Хема, рассыпавшиеся на берегу реки. В одном из этих домов, за номером шестьдесят восемь, на Центральной улице, жил геолог и художник по имени Матвей Строганов, муж Наташи.

Да, он жил в Улуг-Хеме! Об этом только что сообщил Егорышеву начальник управления Ройтман. Матвей приехал сюда в пятьдесят седьмом году с Гольдбергом и после смерти Гольдберга остался тут навсегда.

В Улуг-Хеме, да, пожалуй, и во всей Торже Строганова хорошо знали. Он исколесил этот край вдоль и поперек, меняя молоток геолога на кисть художника. Его картины висели в правлениях колхозов, в юртах скотоводов, в кабинетах секретарей райкомов. В местном этнографическом музее для его этюдов был отведен специальный зал. Он находил в этом суровом горном крае живописнейшие уголки.

Туристы и командировочные, приезжавшие в Улуг-Хем, расспрашивали местных жителей о достопримечательностях края. Жители хвастались горами, яками, металлургическим заводом, футбольной командой, выигравшей недавно у монгольских спортсменов, и непременно упоминали о геологе Матвее Строганове, который за короткий срок создал галерею картин о Торже.

За четыре года пребывания в Торже Матвей успел стать достопримечательностью. Отчего это произошло, Егорышев так и не понял, хотя Ройтман пытался ему объяснить.

Он был так ошеломлен и растерян, что с трудом удержал в памяти адрес и совет поторопиться, так как Строганов недавно взял отпуск и собирался отправиться в очередное путешествие по Торже.

Егорышев стоял на той точке земного шара, где находился «Центръ Азии», и глядел на веселый, разноцветный Улуг-Хем, как будто переселившийся сюда откуда-нибудь с берегов Черного моря. Легкий и праздничный облик города плохо гармонировал с угрюмыми сопками и свинцовой водой реки Унги.

Егорышев был, наконец, в нескольких шагах от цели, но сделать эти несколько шагов оказалось труднее, чем доехать от Москвы до Красноярска.

Пока он ехал, он мог не думать о том, что будет после встречи с Матвеем. Ему удавалось прогонять такие мысли. Теперь предстояло переступить последнюю черту. И Егорышев знал, что сделает это, но ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с силами.

Он вспомнил голос Наташи по телефону, тихонько сказал ей: «Все в порядке, лада!» — и отправился на Центральную улицу разыскивать дом под номером шестьдесят восемь.

Это был довольно невзрачный дом с тремя окнами и низкой крышей. Егорышев постоял еще немного на крыльце, чтобы справиться с дыханием. Ему показалось, что он справился, никто ничего не заметил. И тогда он постучал.

Долго никто не открывал Затем дверь скрипнула и на пороге показался мальчуган лет четырнадцати. Он удивленно посмотрел на Егорышева большими карими глазами и спросил:

— Вам кого?

— Матвея Михайловича, — ответил Егорышев.

— Войдите, — подумав, пригласил мальчик и отступил.

За его спиной Егорышев заметил тоненькую фигурку в розовом платье. Это была девочка лет десяти с косичками. И мальчик и девочка были очень похожи на Матвея, это Егорышев решил сразу, хотя никогда Строганова не видел и знал его лишь по описанию Наташи. Но именно таким — кареглазым, с упрямым лбом — он его и представлял.

— Вытрите, пожалуйста, ноги, а то мы вымыли пол, — тоненьким комариным голосом попросила девочка.

Пол действительно был мокрый и чисто выскобленный.

Егорышев послушно вытер ноги о половик и оглянулся. Он находился в крохотной передней, загроможденной деревянными ящиками. Наглухо забитые ящики были сложены друг на друга вдоль стен.

— Отец уехал и вернется не скоро, — сказал мальчик.

— Да, он вернется не скоро, — жалобно пискнула девочка и доверчиво посмотрела на Егорышева карими, бархатными глазами. — А вы его товарищ, да?

— Что же вы стоите, войдите в комнату, — пригласил мальчик.

Нужно было уйти, но непреодолимое любопытство охватило Егорышева. Он почувствовал, что не сможет уйти, не заглянув в комнату, где жил Матвей Строганов, настоящий, живой Матвей, который был мужем Наташи — как дико, нелепо это звучало, — да, он был ее мужем, целовал ее и говорил ей какие-то неведомые, нежные слова, наверно, более нежные и ласковые, чем те, что говорил ей Егорышев… И Егорышев должен был вдохнуть воздух, которым дышал этот незнакомый, чужой и странно, болезненно близкий человек…

Мальчик открыл дверь, и Егорышев вошел в комнату. Он переступил порог, и что-то как будто толкнуло его в грудь, он зажмурил глаза и отшатнулся… Он ждал и чувствовал, что увидит в этой комнате что-нибудь особенное, но он увидел… Наташу!

Он увидел Наташу. Она стояла напротив двери, опершись плечом о ствол тоненького деревца, и задумчиво смотрела куда-то мимо Егорышева. Она была одета в ситцевое гладкое платье, которого Егорышев никогда на ней не видел. И прическа — тоже гладкая, с косичками вокруг головы — была ему незнакомой.

Картина занимала весь простенок между двумя окнами. Наташа была точно такого же роста, как в жизни. Егорышев перевел дыхание и сделал шаг вперед. Теперь, когда он лучше рассмотрел картину, Наташа показалась ему какой-то не такой… Что-то чужое было в ее чертах. Лицо ее на картине было более худым, чем на самом деле, нос и губы имели немножко другую форму… Портрет не был точной копией оригинала, но чем больше всматривался Егорышев, тем яснее понимал, что художник и не стремился к абсолютному сходству. Он, по-видимому, сознательно уложил по-своему волосы Наташи, мягче очертил ее нос и губы, сделал тоньше фигуру, но зато глаза были совершенно Наташины и особенный, застенчивый и упрямый поворот головы был тоже ее…