— Действительно, металл будущего!

— Да! — гордо ответил Мальков. — И это еще не все! Ленинградский онколог профессор Петровский использовал для лечения раковой опухоли радиоактивные свойства Алого камня и получил хороший результат. Конечно, до полной победы над раком еще далеко, но не исключено, что именно Алый камень спасет жизнь людям, умирающим от этой тяжелой болезни…

Егорышев слушал затаив дыхание.

— А, ведь когда-то этот металл считали ненужным, даже вредным. В восемнадцатом веке на одном шведском медноплавильном предприятии плохо выходила медь из печи, несмотря на богатое содержание ее в породе. Медь исследовали и обнаружили посторонний, до сих пор неизвестный металл, который и мешал нормальному течению плавки. Раздосадованные рабочие назвали открытый металл Злым духом, и это название, собственно, сохранилось до сих пор. Но Злой дух оказался добрым!

— Он может быть, наверно, и злым, раз его так назвали? — улыбнулся Егорышев.

— Разумеется. Все зависит от того, как использовать этот металл. Поэтому-то он и считается сейчас стратегическим сырьем.

— А кто первый придумал такое чудесное название?

— Гольдберг. Он ведь был романтиком, любил стихи и даже сам писал их, только скрывал от всех… Собирал в горах цветы, любовался звездами… Металл, о котором идет речь, в чистом виде почти не встречается. На вид он белого цвета, с розоватым оттенком. Вот Гольдберг и придумал — Алый камень… Алый камень был мечтой всей его жизни, его страстью. Он сорок лет искал его.

— И не нашел?

— Этот металл очень редок, — уклончиво ответил Мальков. — Крупные месторождения имеются лишь в Канаде и в Центральной Африке. Вновь открытые месторождения на Западе держатся в строгом секрете. У нас в Советском Союзе Алый камень добывается в небольшом количестве. В нем постоянно испытывается нужда… Но мы с вами отвлеклись. Вернемся к Матвею Строганову. Что вы хотели бы еще узнать о нем?

Егорышев понял, что Роман Сергеевич не желает больше говорить об Алом камне.

— Где сейчас находится Строганов? — спросил он.

— Этого я не знаю, — ответил Мальков. — После окончания летней кампании Строганов остался в Красноярске, а мы вернулись в Москву. Той же зимой я ушел на пенсию, заболел, и дочка увезла меня к себе в Среднюю Азию. Она тогда работала в алма-атинском театре… В прошлом году ее перевели в театр Вахтангова. Гольдберга уже не было в живых, Паторжинского, Коровина и Николаенко я в Москве не застал. Я больше не встречался с ними. Поэтому затрудняюсь вам ответить. Думаю, впрочем, что Матвей Михайлович остался где-нибудь в тех краях. Он ведь художник, любит природу. Тамошние места ему очень понравились. Да и для геолога там работы предостаточно.

Поблагодарив Романа Сергеевича, Егорышев поехал на дачу. Он добрался туда незадолго до полуночи, голодный и усталый, с жестокой головной болью. Он вскипятил чайник, жадно выпил несколько стаканов, заедая чай черствой булкой, и до рассвета расхаживал по веранде, спускался с крыльца под моросящий теплый дождик и пытался привести в порядок мысли. Он был взбудоражен тем, что услышал от Малькова.

Раньше он ничего не знал о Матвее, о его профессии и не думал, что он собой представляет, как выглядит, какие у него голос, характер, привычки. Матвей для Егорышева был бесплотным, отвлеченным понятием, чем-то вроде призрака. С призраком нельзя было спорить, считаться, к нему нельзя было даже ревновать. Ревновать, вообще говоря, было можно, но сама ревность тоже оказывалась бесплотной и какой-то отвлеченной.

После разговора с Мальковым все стало по-другому. Егорышев был потрясен величием тех целей, которые поставили перед собой эти люди, ищущие Алый камень, металл будущего. В его представлении и сами эти люди должны были быть какими-то особенными, не такими, как все. Дело, которое они делали, было прекрасным, важным, государственным делом, достойным мужчины. И Матвей Строганов был причастен к этому прекрасному делу. Он тоже искал Алый камень, тоже был в числе избранных, он был одним из тех, кому завидовал и перед кем всегда преклонялся Егорышев.

Из рассказов Наташи, из того, что он узнал сегодня от Малькова, в душе Егорышева возник живой образ Матвея Строганова — коммуниста, искателя, настоящего человека. Этот образ был таким привлекательным, чистым и благородным, что Егорышев чуть не заплакал от любви к Матвею, от жгучей ревности и от зависти к нему.

На следующий день, явившись на работу, Егорышев дождался, когда за стеклянной перегородкой мелькнул бежевый плащ Лебедянского, и мимо Зои Александровны, не обращая внимания на ее изумленный и негодующий взгляд, прошел в кабинет.

— Здравствуйте, Евгений Борисович, — сказал он Лебедянскому. — Не можете ли вы мне предоставить сейчас очередной отпуск?

— Почему такая срочность? — спросил заведующий отделом, мельком взглянув на Егорышева и с досадой шаря рукой по письменному столу.

— Дело в том, что я нашел своего друга… Он участвовал в экспедиции Гольдберга и сейчас, видимо, находится где-то в Красноярском крае… Я хочу поехать туда.

Лебедянский сел в кресло. Скулы его обтянулись, а коричневый нос заострился. Несколько секунд он сверлил Егорышева своими черными пронзительными глазками, потом со скрежетом отодвинулся вместе с креслом от стола и сказал:

— Все это прекрасно, но у нас существует график. По этому графику вы должны идти в отпуск в декабре.

— Я попробую с кем-нибудь поменяться, — сказал Егорышев.

— Ну кто же с вами поменяется? — пожал плечами заведующий отделом. — Сейчас начало августа, сами должны понимать, курортный сезон… Но дело даже не в этом. В ближайшее время я никак не смогу вас отпустить. Вы мне скоро понадобитесь. Я хочу поручить вам одну очень важную работу.

— Я вас очень прошу, — тихо проговорил Егорышев.

— Нет, нет, это невозможно, — развел руками Евгений Борисович. — Послушайте, а почему бы вам туда не написать? Напишите в адресный стол, и вас свяжут с вашим другом… Так будет гораздо разумнее. А ехать наобум… Вы рискуете потерять зря время и деньги.

— Я тоже сначала думал написать, — ответил Егорышев. — Но это займет очень много времени, а ждать я не могу… И потом он, может быть, не живет в Красноярске.

— Тем более, тем более, — сказал Лебедянский и встал. — Мне очень жаль, товарищ Егорышев, но я вынужден отказать вам.

Он пожал плечами и вздохнул. Зоя Александровна остановила Егорышева, когда он проходил мимо:

— Прекратите ваше самоуправство. Я не желаю из-за вас получать выговоры. Вы обязаны соблюдать установленный порядок!

— Зачем ты ходил к Лебедянскому? — спросил у Егорышева Долгов во время обеденного перерыва. Тот ничего не ответил. Он чувствовал себя совсем разбитым.

После работы Егорышев поехал на дачу, но в вагоне метро обнаружил, что сел в поезд, следующий в обратном направлении. Пересаживаться на встречный поезд он не стал и вышел из метро на станции Университетская. Он давно не был в своем районе и решил немного погулять. Дело было, конечно, не в прогулке. Прогуляться Егорышев мог отлично и за городом. Просто ему захотелось увидеть Наташу. Он должен был взглянуть на нее, именно для этого он и приехал сюда и знал все время, что едет для этого, а вовсе не для того, чтобы прогуляться по Ленинскому проспекту.

Прийти к ней просто так, без всякого повода показалось ему неудобным, и он решил, что расскажет ей про Гольдберга, про Малькова и про Алый камень.

Он сел в лифт и зажмурился, чтобы не видеть стенок, которые сдавили его со всех сторон.

Он постоял немного на площадке и вставил ключ в замок.

В прихожей тревожно и нежно пахло ландышем. Егорышев на цыпочках прошел через столовую и осторожно приоткрыл дверь спальни.

Наташа стояла у окна и задумчиво смотрела на картину Матвея, которую она положила перед собой на подоконник. Егорышев кашлянул, но Наташа не обернулась, хотя ему показалось, что она заметила его и знает о его присутствии. Оставив дверь полуоткрытой, он повернулся и вышел из столовой. В прихожей по-прежнему пахло ландышем.