Нет, именно это вы и сказали. Я вообще не про вас говорил. Я вообще говорил.

Почему-то мы идем в сторону кладбища. Вечно меня тянет на кладбище, а может, ее тянет. К своим родным на могилы никогда не ходил, даже когда не переехал еще. К чужим – сколько угодно. Здесь всегда много разных растений, больше – только в дендрарии. А вы, Тамара, почему сюда хотите? Здесь спокойно. А там что, беспокойно? Я устала. Нужно было остаться, вы ведь не отдохнули с дороги. А что дорога, я всю дорогу преспокойно сидела, спала даже. Все равно от нее устаешь.

Трясет и мотает. Трупы на дорогах. Два с половиной часа. Ну, если хотите – только не сюда, здесь слишком импозантное надгробие. Вот как смотрит. Лучше куда-нибудь, где крест простой. А я вот знаете что сейчас подумала? Я вот так много знаю всего, что это другие, что это невозможность более любить, что это ewige Wiederkehr, а вдруг окажется, что там просто черти с крючьями? Ну, чтобы черти – это вряд ли. А вот что боль вроде зубной, только везде, – это может быть. Я больше всего на свете боли боюсь, самой обыкновенной. Кто из нас это сказал? В любом случае могу подписаться. Действительно, больше всего. Больше всяких приступов хандры и

“не-знаю-больше-для-чего-жить”. Ангел в белом халате. Благословенное кресло, где, сквозь муки очищенный, я выйду, сплюнув в белый сосуд остатки своих грехов. Рай, Тамара, – это новокаин. От новокаина у меня музыка в голове. А каждую ночь, то есть каждое утро, перед тем как проснуться, я познаю истину, лежащую в основе всего. Жалко, что я не умею этого описать. Лучше всего удалось де Куинси – про тиранию лица. Хотя это был совсем не рай. Интересно, почему это описывать неприятные ощущения всегда получается лучше, чем приятные? Могу вам на это ответить: приятные так прекрасны, что не нуждаются в трансформации и фиксации. А какая-нибудь дрянь всегда наилучший материал, чтобы преобразовать в нечто замечательное. Дрянь так и просится на холст. На бумагу. Хотя не в музыку. Ужасных звуков не бывает, или нет, бывают, но с ними уже ничего не поделаешь. Квартет для четырех кирпичей о стекло. Квинтет для четырех собак и младенца.

Впрочем, кому-то и сие может понравиться. Отчего вы так не любите детей? Лучше я вам объясню, почему я не люблю собак, вам тогда сразу станет ясно, почему я не люблю детей. Собак я не люблю потому, что они меня не любят. Большие и маленькие, все равно – всегда норовят меня укусить. Вот видите, трижды прокусили руку, заметьте, без малейшего с моей стороны повода. У меня у самого была собака, такса.

Ой, я их люблю. Я их тоже люблю. Ее смешно было мучить: дразнишь, дразнишь, а она не сердится, клацает зубами для вида, и вдруг в какой-то момент у нее становятся очень мягкие губы и стеклянные глаза, и вот тогда она как цапнет. И никогда не знаешь, когда настанет этот момент. Вам не надо было ее дразнить. Ничего, других я не дразнил, они сами подходили и кусали без звука. Но какое отношение к этому имеют дети? А они еще хуже.

Этого Тамаре говорить не стоит. Тамара любит детей. Тамара знает, что они у нее обязательно будут. По крайней мере один. Дочь. Мария.

Нет, лучше Анна-Мария. Тамара, назовите ее сразу Дездемона, пусть мучается. Вы, Тамара, ее все равно не доносите. Вы свою собачку выкинули, японскую вишню выкинули, пластинки Перголези выкинули. Вы вашу Анну-Марию непременно выкинете тоже, когда у вас будет плохое настроение. Зря вы так. Пластинки были от него. Ну и что. Анна-Мария тоже от какого-нибудь него. Не берите пример с моих родителей, они тоже все делали абы как. Погодите, но если бы не они, вы бы сейчас со мной не разговаривали. Только по этой причине я их прощаю.

Галантность – не только поэтому. Ну, согласен, в моей жизни имелись и другие положительные моменты. Но, знаете, не много. Чуть ли не каждую ночь, например, мне снится, что он размахивается и меня бьет, а она смотрит. И я не чувствую боли, вообще редко снится боль, хотя иногда бывает. Но обычно я ее не чувствую, только пытаюсь крикнуть, а крикнуть не получается, вместо крика я сам выхожу из своей глотки и понимаю: это был сон, и чтобы проверить, пытаюсь закричать, но у меня опять ничего не выходит, так несколько раз кряду. В конце концов мне удается проснуться от собственного крика, но нет никакой гарантии, что так будет всегда. Стойте, вы ведь говорили, что каждую ночь постигаете главную истину, лежащую в основе всего? Ну да, просыпаюсь в холодном поту, курю, засыпаю, а к утру мне является главная истина, только я никогда не могу ее запомнить, а этот кошмар, как видите, помню прекрасно. О, я знаю, как сделать так, чтобы вы меня никогда не забывали. Я вам буду делать много гадостей.

Столько у вас все равно не получится.

Они очень загадочно поблескивают, эти венки. Темнеть начало: когда темнеет, всегда так. Белым крашенные колышки на оградах, белые ободки на керамических фотографиях, эти грустные гирлянды. Что-то в них новогоднее. И венчальное. Самое распространенное объявление в местной газете: продаю свадебное платье. Красивое свадебное платье из салона: декольте, на обручах, корсет. Эксклюзивное свадебное платье и фату. Свадебное платье. Шикарное свадебное платье из салона. Красивое свадебное платье. Свадебное платье, фату, перчатки, венок. Набраться наглости и пропечатать раз десять объявление про саван: продается саван, мало б/у, белый, венок, ленты. Тьфу. Почему просто нельзя сидеть на кладбище и не думать про это вот. Тамара.

Лицо в полутьме удивительно изменяется. Не только у нее, между прочим. Брови становятся очень темными, вокруг глаз глубокие тени.

Кожа начинает светиться. Истончается нос. Как это глупо прозвучало бы: Тамара, вы такая красивая в темноте. Глупо, но правда. В темноте, вернее, в полутьме лицо приобретает мраморное свеченье.

Такие мраморные головки, где глубина взгляда передается выемками по форме блика на зрачке. Если чуть-чуть темно, то тень дает ощущение радужной оболочки, а вот если осветить прямым светом, окажется, что глаз с червоточиной. Полутьма скрывает все червоточины, сгущается в настоящий теплый цвет. Цвет есть результат преломления света. Не обязательно. Чирк, зажигалка. Внезапно высветляется подбородок и рот и сразу исчезают. А вы, Тамара, что видите, когда в темноте смотрите? В какой темноте – полной или такой? В любой. Что я могу видеть, лиловые пятна, синие пятна, а иногда – звездное небо, всего несколько секунд, потом затягивается рыжим таким туманом. А если смотрите на чье-нибудь лицо, то не видите, как оно меняется, ну, что у него отрастает нос, или шерсть на лбу, или еще что-нибудь? Ну нет, у вас нос не отрастает. Вот если в зеркало долго смотреть, тогда бывает. Но это страшно. Правильно, Тамара, на вашем месте я тоже смотрел бы в зеркало, а не на кого попало. Вы зря смеетесь, мне иногда кажется, это мне показывают, как я буду гнить. Нет, нам определенно пора отсюда уходить, это совершенно не место для живых людей. А мне иногда кажется, что это уже случилось. Вы, Тамара, слишком много читаете этого, вашего любимого. Ну, вы же сами мне его посоветовали. Я не для того вам советовал. И вообще, не вижу никакой существенной разницы. Это вам сейчас так кажется, а потом придут эти, с крючьями, и устроят вам. Не сегодня.

Пойдемте домой, Тамара, домой они не придут. Скоро в подъезд поставят железную дверь, чтобы не ходили всякие, с крючьями. Ну, от этих никуда не денутся. Вы думаете? Всегда сами впускают. Кого только не впускают. Почитайте криминальную хронику в “Неделе” – каждую неделю кого-нибудь впускают. Цыганки, не цыганки. Вам,

Тамара, по-настоящему нужно бояться только торговых агентов. Они лишат вас не только денег, но и свободного места в квартире. А у вас здесь много преступлений? Да так, не очень. Чаще всего убийства.

Пьяный человек убивает другого пьяного человека. Тоже крадут коров.

Изнасилований не бывает почти никогда. Задержан двадцатилетний гражданин с пятью граммами маковой соломки. Задержан тридцатидвухлетний гражданин с полутора граммами героина. Задержана двадцатидевятилетняя гражданка с двенадцатью миллиграммами чего-то еще. Дорожно-транспортные происшествия. Это по области, а в самом городе – того меньше. Хорошо вам здесь жить. Не знаю, не знаю.