Часто они видели, как на старое ложились ракеты, выпущенные белокожими людьми из своих самолетов.

Однажды при перемене позиции на майора Казеева упал металлический шкаф с аппаратурой.

Майор потерял способность к нормальному передвижению, а на следующий день к нему приехала инспекция.

Инспекция состояла из пяти генералов, каждый из которых гордо нес на груди по нескольку звезд.

Звезды были большими, а генералы – маленькими.

Они лопотали у майора над ухом, мешая сосредоточиться.

Ракета ушла в молоко, а цель была потеряна, потому что бомбардировщик поставил активную помеху.

Экран перед майором мельтешил точками и линиями, а цель исчезла.

Майор подбирал нужную частоту, генералы говорили о чем-то своем, и вот на экране снова возникла точка отдельно летящего бомбардировщика, по которому он промахнулся. Внезапно точка разделилась на две – одна осталась на прежнем месте, а другая, меньшая, начала путешествие в сторону майора Казеева. Это была самонаводящаяся ракета “Шрайк”, охотница за зенитчиками.

А между тем майор увидел, что весь обслуживающий персонал, пятеро генералов и их спутники, покинули его и бросились к вырытому вдалеке окопчику.

Майор не мог двигаться, и надеяться ему было не на что.

Он стал сбивать ракету с курса, включая и выключая локатор, уводя своего врага в сторону от направления излучения.

Все, кроме азартного состязания, перестало существовать.

Он обманул ракету, она отвернула от комплекса и попала точно в окоп с маленькими желтолицыми генералами.

Когда над окопом взметнулось пламя, он понял, что прежняя его жизнь кончилась.

Его вернули на родину и уволили из армии по здоровью.

Новая жизнь началась для майора. Он вернулся в свою квартиру, оказавшуюся вдруг не вне, а внутри Москвы.

Майор вставал по привычке рано и начинал блуждание по улицам.

Спал он спокойно, и во сне к нему приходили слова из его прошлой жизни.

Слово “дивизион” и слово “станция”. Слово “боезапас”.

Эти слова шуршали в его снах, как шуршат газетой тараканы на ночной кухне.

Медленно проплывало совсем уже невообразимое “фантастрон на пентагриде”.

Майор Казеев любил эти сны, потому что, пока его измученное лихорадкой тело лежало на влажной простыне, рука нащупывала на невидимой ручке управления кнопку захвата цели.

Кнопка называлась “кнюппель”, и это слово тоже приходило к майору Казееву ночью.

Друзья помогли ему устроиться на завод.

Завод был режимный, почтовый ящик, и располагался среди десятков таких же заводов и предприятий.

И еще завод был авиационным.

Сперва майору Казееву было непривычно создавать то, что он привык уничтожать в воздухе, но выбирать не приходилось.

Впрочем, слово “оборона” было не хуже слова “армия”.

Он хорошо работал – руками и головой – и притерся к новой жизни.

Но все же это было что-то не то.

Одинокого, его любили посылать в командировки, теперь уже простые, хотя в его паспорте все время лежала серая бумажка допуска.

Майор любил эти казенные путешествия поездом или военно-транспортным самолетом – обычно на юг, в жару летно-испытательного полигона.

Однажды майор Казеев познакомился с вдовой погибшего летчика и просто сказал ей: “Пойдем”. Женщина легко оставила военный городок посреди степи и выжженное солнцем кладбище у летного поля.

Новые товарищи майора работали хорошо, и многие были влюблены в свои самолеты. Майор был равнодушен к самолетам, но ракет он не любил тоже.

Дело было даже не в том, что, глядя на подвеску самолетов, он примеривал их на себя или на других зенитчиков.

Просто охотники не влюбляются в патроны.

Они любят ружья.

А ракетчики не любят ракет.

Майор Казеев любил не ракеты, а момент ее подлета к цели, когда запущен радиовзрыватель и через несколько секунд зеленая точка на экране начнет уменьшать одну из своих координат – высоту.

И теперь он спокойно смотрел на самолеты и на те тонкие длинные тела, которые крепились у них под крыльями.

Его дело было – сбивать самолеты, а не строить.

А ракет он не любил.

Зато он любил работу на стенде, то, когда он спокойно глядел в окошечко шлейфового осциллографа и щелкал тумблерами.

Надев маску с лупой на глаза, он сидел в канифольном дыму.

Точность вернулась в его руки – вернее, в кончики пальцев. И вернулись некоторые слова – не все. Но вернулся даже странный фантастрон.

Эта точность нашла вдруг странное применение.

Друг попросил его сделать колечко из старого полтинника. Для того чтобы переплавить монетку и отлить колечко, понадобилось всего полтора часа.

Через месяц-другой приятель принес серебряный стаканчик. На стаканчике ящерица гналась за паучком. Паучок не мог убежать от ящерицы – лапки его уничтожило время.

Майор Казеев оснастил паучка лапками, и теперь они с ящерицей совершали вечное перемещение по стенкам стаканчика.

Работа с серебром нравилась майору все больше и больше.

Хозяева брошей и колец откупались от него водкой, которую он приносил нам.

Майор по-прежнему не пил.

Если работы не было, он сидел и рисовал закорючки на листе бумаги. Они соединялись в кольцо или ожерелье, и это соединение должно было быть точным. Тонкие нити серебряной проволоки, как и линии вольт-амперных характеристик, были понятны майору Казееву.

Это был его язык, родной и простой, но не было в его работе опасности. Линии не состязались с майором в уме и проворстве.

Однажды друг привез к нему женщину в шубе.

Женщина положила на стол ожерелье.

Экзотический сувенир, память о туристической поездке, серебряное ожерелье было сделано на Востоке.

Маленькие Будды были его звеньями, они улыбались маленькими губами и сводили по-разному маленькие тонкие руки.

Но цепь разорвалась, и один из человечков отлучился навсегда.

Майор Казеев несколько часов смотрел на тридцать серебряных человечков. Он смотрел на них не отрываясь.

Ночью майор снова искал рукой ручку с кнюппелем, и перед его глазами стояли деревни с отрывистыми названиями да разбитые, но улыбающиеся каменные Будды.

Жена печально клала ему ладонь на лоб, и тогда он успокаивался.

Следующим днем было воскресенье.

Майора позвали к телефону.

Что-то изменило ему, и он, привыкший все делать сам, попросил жену кинуть цепочку в чашку со слабым раствором соляной кислоты.

Майор хотел просветлить серебро и убрать грязь.

Он ушел, а его жена перепутала бутылки и погрузила ожерелье в царскую водку.

Тридцать маленьких Будд все так же улыбались, соединяясь с HCl и HNO^3.

Вернувшись, майор Казеев сразу понял, что произошло.

Голова его заработала ясно и четко, будто он увидел на экране радара американский бомбардировщик.

Он сел за рабочий стол и положил перед собой чистый лист бумаги.

Занеся над ним автоматический карандаш, он несколько раз нажал на кнопку, будто бы захватывая цель, и начал рисовать.

В понедельник он пошел на заводскую свалку. Там, со списанной электроники, он почти не таясь ободрал серебряные контакты и вернулся домой.

Через неделю приехала заказчица.

Она не заметила подмены и долго не понимала, почему ювелир не хочет брать с нее денег.

В этот момент майор Казеев понял, что он снова нашел нечто важное – уверенность.

Он сразу же забыл лицо заказчицы, потому что главное было найдено, это было ему ясно видно, как попадание в цель на экране радара, – уверенность в себе не покинет его никогда.

И вот теперь он сидел за столом вместе с нами.

Бортстрелок надел песочную куртку от своей старой формы, и я представил, как потом он будет дергать струны и серебряно-голубой рыбкой будет биться у него на груди медаль.

Устраиваясь поудобнее на своем унитазе, я знал уже, как хозяйка будет сыпать по тарелкам картошку.

В этот момент, думая о Казееве, я понял, что его отличало от многих людей, виденных мною в жизни.