— Осмотрите штемпель! — попросил Мун. — Когда письмо отправлено?
— Четыре дня тому назад.
— В дневнике должна быть запись по этому поводу, — предположил Дейли. — Найдите дату.
— Ничего нет! — Фредди пробежал глазами страницу. — Ах, черт! Нашел! Только несколько строчек. «Письмо шантажиста. Говорил с Дитером. Он утверждает, что меня кто-то разыгрывает. Он таких писем не получал». — Фредди машинально перелистал тетрадь. — Еще одно вложенное письмо! — Он показал голубой листок с отпечатанной золотыми буквами шапкой.
— «Отель Карлтон, Мадрид», — прочел Дейли через его плечо. — Письмо написано, кажется, по-испански. Енсен, надо немедленно вызвать переводчика.
— Я изучал язык, — отозвался Фредди. — Владею им, конечно, куда хуже Мэнкупа, но достаточно, чтобы объясниться.
— Давайте! — нетерпеливо пробурчал Мун.
— Это все же не по-немецки. — Фредди внимательно изучил текст, пару раз чертыхнулся, потом объявил: — Несколько слов я не понял, но это медицинские термины, так что, по сути, неважно. — Он быстро записал перевод в блокноте и подал Енсену: — Читайте сами, а я бегу к телефону. Даже если наш главный редактор уже лежит с инфарктом, это его быстро оживит.
Письмо, приведшее репортера в такое возбуждение, было написано неким профессором Контисола.
«Дорогой господин Мэнкуп!
После вашего визита ко мне прошло уже два года. С прискорбием я узнал из газет, что у моего дома вас поджидали полицейские, чтобы арестовать. Мне совестно, что я испанец. Но вы, должно быть, уже сами заметили, что между нашим правительством, выдавшим вас западногерманским властям, и испанским народом есть разница. Вы, должно быть, догадываетесь, что пишу я не для того, чтобы выразить вам свои симпатии. Если я не сделал это сразу же, то тем более неуместны такие запоздалые эмоции сейчас. У меня есть для вас отличная новость, которая стоит намного больше самого искреннего сочувствия. Уже тогда, после тщательного осмотра и изучения рентгенограмм, я подал вам некоторую надежду. Обещать вам жизнь я не мог. Мои опыты еще не были закончены. Сейчас могу сообщить вам, что в результате восьмилетнего труда мне удалось выработать сыворотку, которая даст вам возможность прожить еще минимум десять лет, а может быть, и куда больше. Лечение придется провести в моей частной клинике под Валенсией, и будет оно вам стоить, заранее предупреждаю, весьма дорого. К сожалению, опыты отняли у меня целое состояние. Будет только справедливо, если я переложу часть своих расходов на своих будущих пациентов. К тому же жизнь такая штука, которая стоит многого. На днях я улетаю в Париж, на международный симпозиум онкологов, чтобы доложить коллегам о своем открытии. По дороге специально заеду в Гамбург, чтобы встретиться с вами лично и договориться обо всем.
Всецело ваш, профессор Мануэл Контисола».
— То-то наш Фредди повис на телефоне! — радостно засмеялся Дейли. — Все подтверждается! Мы почти у цели… Енсен, почитайте дневник, начиная с места, из которого выпало письмо.
— Дайте мне отдышаться! — взмолился Енсен. — Я еще не пришел в себя от изумления. Сейчас полдвенадцатого, а я здесь с половины первого ночи.
— Ну и что? — проворчал Мун. — Я торчу здесь еще дольше и все же не считаю нужным это особо запротоколировать.
— Да, сейчас уже можно шутить, — покачал головой Енсен. — А вспомните, какие сумасшедшие зигзаги пришлось нам пережить! Сначала самоубийство, потом моя гипотеза без определенного адреса, затем мы поочередно подозревали госпожу Мэнкуп, Магду Штрелиц, Дитера Баллина, Лерха Цвиккау, под конец даже Ловизу. Затем нас как холодной водой окатили документально заверенным самоубийством, а теперь опять…
— Вы будете читать или нет? — угрожающе спросил Дейли.
— Давайте-ка сюда! — И, одной рукой бросив трубку, Фредди второй уже схватился за тетрадь. — Представьте себе, я ведь лично знаю профессора. Только позавчера брал у него интервью. Он остановился в гостинице «Четыре времени года».
— А как вы к нему попали? Вы ведь специалист по уголовной хронике…
— Но зато единственный сотрудник, знающий испанский. Поскольку с испанскими гостями обычно разговаривал сам Мэнкуп, не было надобности в специальном человеке… Все, все! Я уже читаю… Да, забыл сказать — интервью помещено в сегодняшнем специальном выпуске. Мы собирались дать его в очередной номер, но надо было на скорую руку заполнить этот. Целых два материала за один день — такой удачи у меня еще ни разу не было.
— Хватит! — Дейли вырвал у него дневник и передал Енсену: — Читайте! Только побыстрее, без эмоций и разглагольствований.
— Пожалуйста! — Енсен начал быстро переводить: — «Письмо от профессора Контисолы, я его ждал два года. Неужели опять жизнь? Даже не верится!..» Так. Здесь ничего примечательного. — Енсен пропустил полстраницы. — Вот запись позавчерашним числом: «Только что был у профессора. Гостиница «Четыре времени года», номер 210. Эту цифру и название гостиницы я бы поставил в паспорте, введя специальную графу — место вторичного рождения. Через месяц в Испанию, затем полгода в клинике — и снова Гамбург, снова редакция журнала, снова жизнь!..» Следующая запись… — Енсен, внезапно замолчав, побледнел.
— Что там такое? — глухо спросил Мун. — Что-нибудь о Баллине?
— Угадали! Слушайте! «Не удержался, проговорился на радостях Дитеру. Он сказал, что я напрасно предаюсь оптимистическим иллюзиям. По его мнению, мой испанский врач просто шарлатан. Дитер утверждает, что на рекомендованного им в свое время мюнхенского специалиста можно абсолютно положиться — до сих пор профессор Литке ни разу не ошибался, предсказывая неизлечимым пациентам максимальный срок, на который они могут рассчитывать. Я притворился, будто поверил ему. Сегодня же надо немедленно покончить с идиотской детективной игрой. Звонил Клайну. Не было дома. Обязательно позвонить еще раз».
— Все ясно! — Мун встал.
— Подождите. Осталась одна последняя запись. Вчерашнее число! «Перечел в третий раз «Заговор генералов». Воистину документальная книга. Но обилие достовернейших фактов не является оправданием для неправильного цитирования стихов, а тем более гётевских. Для писателя, — а ведь Дитер считает себя таковым, — это не простительно. Я знаю всего Гёте наизусть, но если бы не знал, скорее перелистал бы все его двадцать томов от корки до корки, чем позволил бы себе неправильно цитировать его». Все, дальше — белая бумага! — Енсен захлопнул тетрадь. — Посмотрим, какую песенку запоет Боденштерн, когда я предъявлю ему это существенное дополнение к предсмертному письму самоубийцы.
— Я лично смог бы вполне обойтись без этого дополнения, — проворчал Мун. — Стихотворение говорило само за себя… — Он повернулся к Ловизе и только теперь заметил, что она спит. — Проснитесь! — сказал он тихо.
— Что такое? — Она испуганно раскрыла глаза. — Я спала? — Она окинула удивленным взглядом пустую комнату. — Унесли? Все? А рукописи?
— На подоконнике.
Ловиза облегченно вздохнула, протерла глаза, потом виновато объяснила:
— Простите… Прошлую ночь я тоже не спала… Я так боялась… Надеялась до самого последнего момента… Бывают же чудеса!.. Только что я видела во сне Магнуса… живого… он подшучивал надо мной… Сказал, что вовсе не умирал, что все это мне только приснилось, что будет еще долго-долго жить…
— Это могло быть правдой! Именно поэтому его убили. — Мун посмотрел на голубое небо, потом перевел взгляд на картину. — Скажите, Енсен, вы ведь разбираетесь в живописи… можно сделать копию, ничем не отличимую от настоящей?
Енсен молча покачал головой.
— Но в Нью-Йоркском музее висит Рембрандт, о который все эксперты сломали себе зубы. А он все-таки фальшивый.
— Секрет старых мастеров — в блестящей технике, в особых красках. — объяснил Енсен. — Такой секрет можно, в конце концов, раскрыть и повторить. Скопировать душу, характер нельзя. Разве можно повторить Магнуса Мэнкупа? Мне кажется, именно этим ему был так близок этот живущий в изгнании немец. Он как бы второй Мэнкуп, только вместо пера пишет кистью — та же высекающая искры черная желчь, из которой рождается великая непримиримость ко злу.
