Выслушав мой отчет о поездке, Мирковский долго молчал. В городском саду Вены в то утро было мало народу и нам никто не мешал. Окунь, с кислым и встревоженным лицом, нетерпеливо ерзал по скамейке, но первым заговорить не решался. Мирковский потянул за край соломенной шляпы и сдвинул ее на лоб.
— Мм-да. Не было, говорят, печали, черти накачали. Все так хорошо шло и вдруг на-тебе. В последний момент…
Он глубоко вздохнул, откинулся назад и начал рассматривать листья над головой.
— Надо же так нелепо засыпаться… — начал Окунь.
— Засыпаются на воровской малине, а не в разведке, — медленно ответил Мирковский. — Ругать, самое легкое дело. А легкие дела оставляют напоследок.
Он повернулся ко мне в полуоборот, скрестил пальцы рук на коленях и задал вопрос очень обычным, почти совещательным тоном.
— Ну, что же вы теперь собираетесь делать?
Голову он отбросил немного вбок и смотрел на меня прищуренным левым глазом, как бы подчеркивая важность момента.
Момент и был важным. В глазах Мирковского мелькнул огонек недоверия.
Он читал, конечно, мое личное дело и знал о желании уйти из разведки. Мысль о нарочитом срыве поездки могла придти ему в голову. Сейчас важны не только слова, которыми я буду отвечать. Важен и тон моего голоса, взгляд глаз, движение рук… Именно сейчас подозрение в душе Мирковского может умереть или вырасти с головокружительной быстротой. Создавать впечатление «гибели» Хофбауера надо фактами. Слова же мои должны говорить о другом.
— Что делать? Не поддаваться панике, наверное. В современной Австрии такие дела не смертельны. Надо затушить возможный скандал и подпорченной репутацией Хофбауера не огорчаться. Коммерсант, с небольшим пятнышком на совести, вещь довольно распространенная. Мы же не будем делать из него святого Иосифа…
— Дело не в этом, — нахмурился Мирковский. — Мы не имеем права рисковать нашими людьми. Если к вам серьезно начнут присматриваться австрийские власти, работать вы не сможете. Со всеми вашими закрепленными документами. Настоящим коммерсантам такие дела не страшны. Точно. Но вы-то, не настоящий…
— Не бросать же работу при первом препятствии. Столько времени и энергии затрачено на документы, подготовку, агентурную разработку. Зачем же сразу хоронить Хофбауера…
— А никто и не собирается сдаваться.
Мирковский снова очень зорко взглянул на меня и внушительно добавил.
— Вы меня не поняли. Наоборот. Будем спасать Хофбауера и любыми средствами. Я, вот, даже собираюсь послать вас обратно в Фельдкирх. Заплатить долги, — наладить теплые отношения с таможенниками и выяснить погоду в полицейском управлении. Как вы к этому относитесь?
— Если нужно, я поеду. Но сначала надо заявить в Национальный банк о деньгах за границей. Иначе ехать бесполезно. А банк может спросить, откуда я получил эти деньги.
Теперь решил вмешаться Окунь.
— Я узнавал сегодня, как это делается. Заполняется вот этот бланк, подается в окошечко и все.
Мирковский изучающе повертел в руках розовую бумажку. Окунь пояснял дальше.
— Здесь, только в одной графе, спрашивается о происхождении денег. Поставим ответ: «в счет наследства». Формулировка гибкая и потом как-нибудь вывернемся.
— Может быть, банк удовлетворится этим? -спросил я.
— Не думаю, — буркнул Мирковский. — Но мы выиграем время.
Наладить «теплые отношения» с таможенниками Фельдкирха удалось легко. Штраф был уплачен, вещи выкуплены. Мой деловой контакт с блюстителями границы закончился.
Начальник таможни снял телефонную трубку и вызвал местное полицейское управление. Мне предоставлялся выбор. Я мог не задерживаясь поехать в Вену. Тогда дело о заграничном счете было бы переслано в Сант-Пельтен. В этом городе я и держал бы ответ перед властями. Был и другой путь. Зайти в местное, Фельдкирховское полицейское управление, предъявить квитанцию Национального Банка, дать краткое объяснение, подписать протокол и закрыть полицейское дело.
Начальник таможни советовал мне не затягивать формальностей и закрыть дело в Фельдкирхе. Он даже был готов послать со мной своего заместителя, чтобы помочь в разговорах с местной полицией. В таких маленьких городках, как Фелъдкирх, представители власти, обычно, знакомы друг с другом.
Будь со мной рядом Окунь или Мирковский, они беспредельно обрадовались бы возможности переслать дело в Сант-Пельтен. Свои люди в полицейском управлении того городка затушевали бы все, как говорят, «без звука». Национальному Банку были бы посланы краткие выводы «следствия», доказывающие абсолютную чистоту гражданской совести Хофбауера.
Но в Фельдкирхе я был один и твердо помнил о первом пути своего спасения от дальнейшей работы: привлечь внимание финансовых властей к делу Хофбауера.
Я пошел вместе с заместителем начальника таможни в местное полицейское управление.
Вопреки оптимистическим предположениям начальника таможни, опрос Хофбауера сильно затянулся. Через час, в одной из комнат полицейского управления, сидели три совершенно запутавшихся человека. Один из них — следователь, господин Шрефенеккер, который, к великому своему недоумению, никак не мог разобраться в личности австрийского коммерсанта. Документы Иосифа Хофбауера были в полном порядке, история его жизни вполне правдоподобна. Конкретных причин не верить ему, на первый взгляд, не было. Но с другой стороны, рассказ о том, как родственники в Дании пожертвовали ему крупную сумму денег, изобиловал неясностями и недомолвками. И потом, никак не удавалось окончательно выяснить, на какие же средства Хофбауер существует. Здесь концы с концами не сходились.
Вторым запутавшимся человеком был я.
Игра со следователем оказалась сложнее, чем я предполагал. Шрефенеккер не захотел ограничиться одним опросом и сухим протоколом. Как только в моем рассказе появились первые неясности и подозрительные места, он немедленно и решительно ринулся в бой. Опрос превратился в допрос и, даже, перекрестный. Дальнейшее сгущение красок могло стать опасным. Как человек, пошедший вброд по неизведанному месту, я чувствовал, что дно реки становится с каждым шагом все глубже, вода подступает к горлу и каждую минуту может подвернуться омут. Но идти надо, потому что назад пути уже не было.
Третьим, неважно себя чувствующим, оказался заместитель начальника таможни. Он мучался тем, что поручение его шефа осталось не выполненным. Приятного и короткого разговора с местной полицией не получилось. Он никак не мог понять, что происходит и почему Шрефенеккер так долго выматывает душу из Хофбауера. Разве начальник таможни не ознакомился в свое время с документами и личностью этого начинающего коммерсанта? Над чем же бьется еще Шрефенеккер? Ведь и квитанция Национального Банка лежит тут же на столе. Заместитель начальника таможни посматривал на следователя с явной неприязнью.
Прошло еще несколько долгих и нудных минут. Заместитель начальника таможни не выдержал.
— Послушайте, Шрефенеккер, — начал он взывающим тоном. Не достаточно ли? Я привел вам Хофбауера не для следствия, а для записи краткого опроса. У вас же нет полномочий производить столь подробное следствие.
Последнее он сказал зря. Профессиональная гордость господина Шрефенеккера оказалась серьезно задетой.
— Как представитель австрийской полиции, я обязан защищать интересы государства. Личность этого человека мне неясна. Я не собираюсь его арестовывать. Я даже не буду продолжать опроса. Пусть этим занимается Вена. Но одно я обязан сделать.
— Дайте мне ваш паспорт, — обратился Шрефенеккер ко мне.
Он торжественно уложил желтую книжечку паспорта в папку с протоколом, завязал аккуратно тесемками и поднялся из-за стола.
— Теперь вы свободны. Я могу быть спокойным, — что за границу от австрийских следственных властей вы не скроетесь.
— Вы не имеете права! — закипятился таможенник. — Это арест!
— Нет, — очень медленно и в полном сознании своего могущества продолжал Шрефенеккер. — Не арест. Речь идет о крупной сумме валюты. Весьма возможно, что по закону эта сумма будет конфискована. Я обязан не допустить, чтобы господин Хофбауер мог уехать за границу и стать недосягаемым для австрийских властей.
