— И выяснилось, что в Москве нас считают более сильными, чем мы есть на самом деле, — вмешался Георгий Сергеевич. — Но я вот о чем думал… Положение такое, что приходится искать любого выхода… Как бы вы отнеслись к тому, чтобы посоветоваться с иностранцами? У них ведь, наверное, есть такие возможности, которые нам и не снились.
— С властями? Боже упаси! — ответил я. — Они подымут тревогу и могут все погубить. И потом, все, что их будет интересовать, это разведывательные данные в моей голове и покупка меня на иностранную валюту.
Околович поднял руку утихомиривающим меня жестом:
— Я не о властях говорю. Власти, конечно, могут все испортить. Я о других иностранцах. Некоторые наши связи. Больше наши знакомые, чем связи. У этих иностранцев, кажется, есть голова на плечах и чувство порядочности. Во всяком случае, можно посоветоваться, не давая никаких обязательств.
— Ну, что ж:… Если не давая никаких обязательств… Только не говорите им обо мне ничего точного.
Околович улыбнулся:
— А я и сам ничего точного о вас не знаю. Имя ваше может быть выдуманное. Документов ваших я не проверял. Что- же я им могу сказать?
— Ну, я вообще… Приметы мои не надо им давать. Хорошо бы так все рассказать, чтобы они не разобрались, к какой службе я принадлежу. И об агентах не стоит. Если они всполошат мою сеть, мы можем все потерять… А в принципе…
Да… В принципе… Я понимал, что Околович предоставляет мне свободный выбор. Искренность его поведения подсказывала, что захоти я подняться и уйти, никто не будет останавливать меня силой. Но что тогда? Отойти в сторону и допустить убийство Околовича? Невозможно. Это решено нами еще в Москве раз и навсегда. В то же время переход на Запад, к властям, и публикация всей истории для меня тоже неприемлемы. Это могло бы обезопасить Околовича, но в ответ на мой удар последует удар МВД по семье. Не говоря уже о том, что переход на Запад в моем положении равносилен сдаче всех позиций и расписке в собственном бессилии. Что же тогда делать? Может быть, действительно, помощь иностранцев решит вопрос о прикрытии моей семьи? Это не власти, отдельные люди, друзья НТС. Такую связь можно оборвать, если они захотят взять инициативу в свои руки. Переговоры будет вести Околович. Я могу остаться полностью в тени. В конце концов, мало ли семей на территории Советского Союза, которые НТС по тем или иным соображениям хотел бы обезопасить…
Валентина Константиновна собрала чашки и унесла их в кухню. Звяканье посуды заставило меня очнуться и увидеть, что Околович терпеливо ждет. Я ответил ему решительно:
— Хорошо. Другого выхода, видимо, нет. Давайте попробуем… Но очень прошу вас: выдумайте какого-нибудь теоретического советского офицера. Не обязательно разведчика. Вы же можете им объяснить, что я пришел к вашей организации и их помощь нужна только в отношении семьи.
Околович одобрительно кивнул.
— Согласен. Мы тоже не захотим вас потерять. Я, правда, еще раз могу сказать: по-моему, без иностранной помощи в таком деле не обойтись. Но будем вести переговоры пока на теоретической базе. Есть только еще один вопрос… Кого вы предпочитаете: французов, англичан или американцев?
— Англичан не стоит, — попросил я. — Мне кажется, что во имя интересов британской империи они могут нас обмануть или даже выдать… Французы не знаю, справятся ли…
— Тогда, значит, американцы, — не стал спорить Околович. — А как мы с вами будем держать связь? Я ведь не знаю ни где вы живете, ни как вас искать.
— Давайте, назначим встречу, — предложил я. — До понедельника вы успеете что-нибудь выяснить?
— Думаю, что да, — сказал Околович. — В понедельник… Где?
— Назначайте вы. Я Франкфурт плохо знаю.
— Хорошо. Оперу знаете?
— Проходил мимо. Такое полуразрушенное здание и площадь со сквером рядом с ним?
— Да, да. В крайнем случае спросите. Опера здесь одна. Так вот, с правой стороны, если встать лицом к зданию, есть стоянка для автомашин, такие разлинованные полоски асфальта, вы знаете. Я приеду туда на машине, остановлюсь поближе к зданию и буду вас ждать. Машина Опель Олимпия, серая, довольно потрепанного вида. Площадь перед Оперой большая. Вам будет удобно осмотреться как следует и придти прямо в машину. А там поедем куда-нибудь. За город, например. Разговаривать будет удобнее.
— Прекрасно, — согласился я. — А время? Шесть часов вас устраивает?
— Вполне. Как раз после работы. Но тут есть одно обстоятельство…
В первый раз за весь разговор Околович замялся и стал подбирать слова. Однако он тут же взял себя в руки и улыбнулся:
— Да, не буду я вокруг да около. Вы с конспирацией знакомы и поймете меня с полуслова. Конечно, я вам доверяю. Так мне и полагается по профессии. Но я член организации и подчиняюсь дисциплине. Не знаю, имею ли я право ехать совсем один на заранее назначенную встречу с человеком, прибывшим с той стороны при таких драматических обстоятельствах.
— Понимаю, — прервал я его. — Вам придется приехать не одному. Я не буду спрашивать, кому из членов НТС вы расскажете о нашей встрече. Это остается целиком на ваше усмотрение. Но, откровенно говоря, при нашем следующем свидании опасность будет, как минимум, одинакова для нас обоих. Поэтому я должен знать, с кем вы приедете. Не обижайтесь, но иначе к машине я не подойду. У вас организация, а у меня семья.
Околович задумался.
— Наши конспираторы будут меня потом отчаянно ругать, — заговорил он снова, — но обстоятельства столь необычны… Ладно… Мы будем только вдвоем. Я попрошу Поремского приехать со мной.
— Поремский? — переспросил я. — Я слышал о нем в Москве. По мнению моих начальников он следующий кандидат на устранение. Именно поэтому я лично смогу ему полностью довериться.
— Ну, тогда, значит, договорились, — сказал Околович. В понедельник, у Оперы, в шесть часов… Между прочим, я хотел спросить вас…
В передней раздался звонок. Я посмотрел на Околовича и помотал многозначительно головой: — «Никто не должен меня у вас видеть…» Он прикрыл дверь из комнаты в переднюю. Я проскользнул в пространство между боковиной шкафа и углом комнаты. Околович прислушивался к голосам, доносившимся из передней. Мне показалось, что я различаю чей-то баритон, задающий Валентине Константиновне короткие, невнятные для меня вопросы. Тут только я почувствовал, как были все время натянуты мои нервы. Я понимал, что ничего особенного случиться не может. Вряд ли Околович или его жена позвонили тайно в полицию. Это просто не могло быть. Я не мог так обмануться в людях. Нет, это даже просто исключается. Значит, какие-нибудь знакомые или случайные посетители. Если люди из параллельной группы и заметили меня, то на квартиру к Околовичу они не пойдут. Хотя, кто их знает, что они подумают… Скажут себе, что пошел убивать Околовича сам и провалился. Вот и пришли «выручать». Да, нет, глупости все это… Так советская разведка не работает. Если и заметили, будут сначала докладывать. Потом ждать инструкций…
Околович оглянулся и, вероятно, что-то прочитал на моем лице, потому что прошептал успокоительно: — «Ничего страшного. Соседи. Сейчас уйдут. Жена их не пустит в квартиру».
Наружная дверь захлопнулась. Околович вышел в переднюю, перекинулся с женой несколькими словами и вернулся в комнату.
— Все в порядке, — сказал он. — Сосед пришел проведать. У нас это в обычае. Заходим друг к другу время от времени. Так, для проверки. Живем-то на осадном положении.
Равновесие уже вернулось ко мне и я спросил тоном полушутки:
— Кстати об осадном положении. Мы в Москве ломали себе голову, как до вас добраться. Целая разведывательная служба изучала систему вашей охраны, расписание вашей жизни и так далее. А я вот, с первой попытки попал прямо к вам. Да еще застал дома одного. Как же так? А дисциплина организационная? Не ругают вас за такое поведение?
Околович усмехнулся:
— Да вы не иронизируйте. Я вам правду сказал о дисциплине. А насчет вашего прихода… Так знайте, — что вам исключительно повезло. Я редко бываю дома в это время и тем более один. А вообще-то в ваших словах есть доля правды. Москва, наверное, представляет себе не только нашу организацию, но и каждого из нас в особом свете. Тоже миф. И пусть так думают. Пусть думают, что меня, например, охраняют очень сильно. Охраняют, конечно. Но, видите, не так уж, значит, — сильно. А то, что противник так думает, уже хорошо. Тоже метод защиты. Своеобразное психологическое заграждение, если хотите…
