Как-то утром месье де Сансе вернулся из замка дю Плесси с весьма озабоченным видом.

— Анжелика! — вскричал он, входя в столовую, где вся семья уже собралась и ждала его, чтобы сесть за стол. — Анжелика, ты здесь?

— Да, отец.

Он окинул дочку критическим взглядом. За последние месяцы она еще больше выросла. Анжелика была аккуратно причесана, ее руки были чистыми. Все начинали соглашаться с тем, что девочка постепенно учится уму-разуму.

— Все получится, — прошептал он.

Затем обратился к жене:

— Только представьте себе, все семейство дю Плесси: маркиз, маркиза, сын, пажи, слуги, собаки — все они только что приехали в замок. У них высокопоставленные гости — принц Конде и весь его двор. Я вдруг оказался среди них и почувствовал себя неловко. Однако кузен был любезен. Он меня окликнул, расспросил о новостях, и, знаете, о чем он меня попросил? Привести к ним Анжелику, чтобы заменить одну из фрейлин маркизы, поскольку та оставила в Париже всех своих девушек, которые ее причесывают, развлекают, играют ей на лютне. Приезд принца стал для маркизы потрясением. Она уверяет, что теперь в доме ей необходима помощь миловидных камеристок.

— Но почему не я? — воскликнула рассерженная Ортанс.

— Потому что было сказано «миловидных», — резко ответил барон.

— Однако маркиз сказал, что я умна.

— Но маркиза хочет, чтобы ее окружали миловидные молодые девушки.

— Ах! Это уже слишком! — закричала Ортанс, набрасываясь на сестру с кулаками.

Однако Анжелика предвидела ее стремительное движение и ловко отскочила в сторону. Сердце ее быстро билось, она поднялась в большую комнату, которую делила теперь только с Мадлон. Выглянув в окно, она позвала слугу и приказала принести ей ведро воды и лохань.

Она тщательно вымылась, и долго расчесывала свои прекрасные волосы, которые носила распущенными, словно шелковый капюшон. Пюльшери принесла самое лучшее из всех ее платьев — то самое, в котором она должна была отправиться в монастырский пансион. Анжелике нравилось это платье, хотя оно и было довольно невыразительного серого цвета. Впрочем, ткань была совсем новой — ее купили у торговца сукном из Ньора специально по этому поводу. К тому же белый воротничок весьма оживлял строгий наряд. Это было ее первое длинное платье. Тетушка в умилении всплеснула руками.

— Моя маленькая Анжелика, тебя вполне можно принять за взрослую девушку. Может, стоит поднять волосы?

Однако Анжелика отказалась. Ее женский инстинкт подсказывал, что не стоит прятать такие прекрасные локоны.

Анжелика села на гнедого мула, которого отец велел оседлать для нее, и в сопровождении барона отправилась в поместье дю Плесси.

Замок уже пробудился от волшебного сна. Как только барон с дочерью оставили своих мулов управляющему Молину и стали подниматься вверх по главной аллее, до них донеслись звуки музыки. Длинные борзые и маленькие гриффоны[62] резвились на лужайках. По дорожкам прогуливались господа с завитыми волосами и дамы в переливающихся платьях. Некоторые из них с любопытством поглядывали на бедного дворянина в платье из грубой шерсти и девочку-подростка в наряде ученицы монастырского пансиона.

— Выглядит смешно, но хорошенькая, — сказала одна дама, играя веером.

Анжелика спросила себя, не к ней ли относились эти слова. Почему ее назвали нелепой? Она внимательнее пригляделась к пышным ярким нарядам, отделанным кружевами, и ее серое платье показалось ей неуместным.

Барон Арман совершенно не разделял смущения дочери. Он очень тревожился по поводу разговора с глазу на глаз с маркизом дю Плесси. Он собирался просить о снятии налога с четверти всех мулов и с четверти отлитого свинца из рудника. Это могло быть очень легким делом для дворянина высокого ранга, каким собственно и являлся барон де Ридуэ де Сансе де Монтелу. Но бедный барон отметил про себя, что, прожив годы вдали от двора, он стал неловким, как простолюдин. Его ошеломляли все эти люди — напудренные и благоухающие, чей разговор походил на щебет попугаев. Арман де Сансе испытывал ностальгию по временам Людовика XIII, когда люди держались проще и естественнее. И пока он вместе с Анжеликой протискивался сквозь шумную разодетую толпу, ему вспомнились старые друзья, которых больше не было.

Музыканты, расположившись на маленькой сцене, извлекали из инструментов высокие приятные звуки — здесь были виолы, лютни, гобои и флейты. В большой зале с зеркалами Анжелика увидела танцующих молодых людей. Она вдруг подумала, что, возможно, ее кузен Филипп среди них.

Барон де Сансе, пройдя в глубь залы, кланялся, сняв свою старую фетровую шляпу с пером. Анжелике стало не по себе. «При нашей бедности единственное, что было бы уместно, — держаться гордо и с достоинством», — подумала она. Вместо того чтобы опуститься в глубоком реверансе, который она отрепетировала с тетушкой Пюльшери целых три раза, она продолжала стоять прямо, как столб, и смотрела прямо перед собой. Лица вокруг виднелись как в тумане. Но Анжелика знала, что, глядя на нее, все умирают от желания рассмеяться.

Тишина, которую нарушали приглушенные смешки, внезапно стала полной, когда слуга объявил:

— Господин барон де Ридуэ де Сансе де Монтелу.

В этот момент лицо маркизы дю Плесси покрылось густым румянцем, что было заметно даже несмотря на веер, которым она обмахивалась. Ее глаза светились сдержанным весельем. Спас положение именно маркиз дю Плесси. Он приветливо сделал шаг вперед и произнес:

— Дорогой кузен, вы доставили нам несказанную радость, прибыв так скоро вместе с вашей прелестной дочерью. Анжелика, с тех пор как я вас видел в последний раз, вы еще больше похорошели. Не так ли? Ну разве она не похожа на ангела? — спросил он, поворачиваясь к жене.

— Вы совершенно правы, — подтвердила та, вновь надев маску холодной отстраненности. — В каком-нибудь другом платье она была бы божественна. Присядьте на этот табурет, милая, чтобы мы смогли лучше вас рассмотреть.

— Кузен мой, — сказал Арман де Сансе, чей грубоватый голос странно прозвучал в этом изящном зале, — я бы хотел немедленно, не откладывая, поговорить с вами о важном деле.

Маркиз удивленно поднял брови:

— Правда? Я вас слушаю.

— Сожалею, но о подобных вещах удобнее говорить наедине.

Господин дю Плесси бросил на родственника насмешливо-смиренный взгляд.

— Конечно, мой кузен барон, конечно. Пойдемте в кабинет. Дамы, простите нас, мы скоро вернемся.

В то мгновение, когда кузены направились к выходу, один из молодых людей с завитыми волосами, напудренный и даже накрашенный, вдруг повернулся и окликнул барона:

— Месье де Сансе!

И, когда тот остановился, спросил:

— Вы, наверное, всегда охотитесь с чеглоком?

Зал прыснул со смеху.

— Ни с чеглоком, ни с соколом, — парировал барон, поначалу озадаченный. — Я не охочусь, у меня нет на это времени…

Должно быть, ответ впечатлил гостей, ибо смех внезапно смолк и разговор принял совершенно другое направление. Анжелика не поняла, в чем смысл шутки, но почувствовала, что над ее отцом хотели посмеяться.

Устроившись на табурете, она оказалась прямо под прицелом любопытных взоров гостей. Анжелика взяла себя в руки, и бушующее в ней чувство обиды немного утихло.

Теперь она могла хорошо разглядеть окружающие ее лица. Большинство людей были ей незнакомы. Однако рядом с маркизой стояла очень красивая женщина, которую Анжелика узнала по белой жемчужной коже ее декольте.

«Мадам де Ришвиль», — подумала она.

Отороченное золотом платье графини и ее расшитый бриллиантами пластрон еще сильнее заставляли Анжелику осознать, насколько нелепым было ее собственное серое платье. Все дамы сверкали с головы до ног. Они носили на поясах странные безделушки: маленькие зеркальца, черепаховые гребни, бонбоньерки и часики. Никогда Анжелика не сможет так одеваться. Никогда она не сможет смотреть на других с таким высокомерием. Никогда ей не научиться этим изысканным сладким певучим интонациям, которые, казалось, производились во рту волшебными сосательными конфетками из бонбоньерок.