– Я скорее проглочу свой язык, чем сболтну лишнее. Верь мне, Тарулас…

Галатку выпустили из эргастула через двое суток – Тарулас оказался прав. Лаодика в услужение к себе ее пока не взяла, а отправила в назидание исполнять на кухне самую грязную и тяжелую работу – мыть полы и посуду. Впрочем, и этой немилости девушка была рада без памяти.

Спустя четыре дня, вечером, Селино отправилась на розыски «Мелиссы», упросив повара, чтобы он доверил ей закупки дешевого кислого вина для кухарок. Харчевня, как всегда, полнилась людьми. В этот вечер их было даже больше, чем обычно – ремесленники Синопы отмечали праздник Вулканалий*.

Чужеземцу, впервые приехавшему в Понт, трудно было разобраться в обычаях и верованиях понтийцев. Невообразимое смешение племен и народов породило не менее невероятную смесь религий. Здесь поклонялись богам олимпийским и каппадокийским, фригийским и сирийским, божествам Персии, Египта, Фракии, Галлии, Иудеи – всех не перечесть.

Главенствующее положение в этом сонме божеств занимала богиня Ма, жрецы которой пользовались поддержкой понтийских царей и знати. Главный храм Ма-Эннио находился в Комане* Понтийской, а верховный жрец богини имел право носить диадему и был вторым лицом в государстве после царя.

Римляне и италики*, наводнившие Синопу в последние годы, тоже внесли свою лепту в многоликость религиозных верований, что весьма поощрялось коллегией понтификов* Рима. Поэтому Вулканалии, как и другие праздники римского календаря, щедро оплачивали купцы и ростовщики-квириты, устраивая дармовые угощения для демоса. Пусть вино было прокисшим, а лепешки черствыми, и вместо мяса подавали кости, но нищим попрошайкам и полуразорившимся из-за тех же римлян ремесленникам и это казалось даром небес…

– Иди к нам, красотка! Выпей!

– Дай обнять тебя, п-птичка… М-му…

– Оставь ее в покое, пьяный сатир! Она моя, я плачу. Иди ко мне, девочка, я сегодня щедр…

Такими возгласами встретили в харчевне оробевшую Селино. Кто-то из гуляк схватил ее за руку, но она вырвалась и спряталась за спину старой гетеры, тощей галатки с плоской грудью и желтым, испитым лицом.

– Вы, курощупы! – прикрикнула гетера на пьянчужек. – Не про вас товар. Убери свои клешни, сын ослицы, не то тресну по башке кувшином! – голос у нее был хриплый, словно простуженный.

– Спасибо тебе… – пролепетала испуганная Селино.

– Еще чего… Не за что. Зачем пришла сюда? – опытным взглядом гетера окинула с ног до головы стройную девичью фигуру. – Если хочешь хорошо заработать, у меня есть на примете богатый господин. Тебе он заплатит, сколько попросишь. Но учти – отдашь мне четвертую часть. Ну, идем?

– Мне нужен Сабазий…

– А! – воскликнула гетера с непередаваемой смесью презрения и удивления в голосе. – Ты меня сразила наповал, милочка. Зачем тебе нужен этот скопец? Что он будет с тобой делать? – она расхохоталась и добавила такое, от чего Селино покраснела до ушей: – Да он скорее удавится, чем переплатит лишний обол.

– Я хочу видеть Сабазия, – уже тверже сказала Селино, немного освоившись в чадной жаре харчевни.

– Ты просто глупая девчонка. Ну, как знаешь… Поди туда, – показала гетера на неприметную дверь рядом с пылающим очагом, над которым дюжий раб-кликиец ворочал огромный вертел с двумя нанизанными бараньими тушами. – Там и найдешь этого сквалыгу…

Сабазий как раз смешивал вино в амфоре – доливал к доброму, выдержанному кипрскому кислое и водянистое боспорское.

– Что ты здесь забыла? – злобно блеснул он на Селино единственным глазом.

– Где я могу найти Пилумна?

– Откуда мне знать? – насторожился Сабазий. – И вообще – почему о нем ты спрашиваешь у меня?

– Один человек сказал, что тебе известно, где он находится.

– И кто этот всезнайка?

– А вот это я скажу только Пилумну, – твердо отрезала девушка.

– Не было мне забот… – проворчал хозяин харчевни, испытующе глядя на Селино. – Пилумн… Это был самый несчастный день в моей жизни, когда он впервые пришел в «Мелиссу»… – Он закрыл дверь на засов. – Идем.

Сабазий повел девушку в глубь подвала, где за пифосами* с соленой рыбой была потайная дверка. Отомкнув ее, он, пыхтя, поднялся по ступенькам, вырубленным в скале, и постучал в потемневшую от времени и сырости дубовую дверь.

– Кого там несет? – выругался кто-то грубым голосом. – Ты, Сабазий? Я просил меня не тревожить. Если ты насчет денег, то проваливай. Я заплачу. Позже.

– Пилумн, открой, тут к тебе с поручением…

За дверью послышались тяжелые шаги, затем грохот опрокинутой скамьи, и на пороге появился красный, как вареный рак, Пилумн с обнаженным мечом в руках.

– Ну! – рявкнул он на перетрусившего Сабазия.

– Вот… – подтолкнул Сабазий вперед Селино. – У нее к тебе дело.

– Симпатичная мордашка, – ухмыльнулся Пилумн, покачиваясь – он был пьян. – Входи, – поманил Селино рукой. – Сабазий, а ты… ик!.. ты потом ей заплатишь.

Девушка замялась в нерешительности; но тут Пилумн схватил ее, как кот зазевавшуюся мышь, и словно перышко внес в свое пристанище. Закрыв дверь на тяжелый засов, он сказал:

– Садись… – и сам рухнул на ложе, сколоченное из тол стенных досок и прикрытое куском грубого войлока. – Вы пей… – он пододвинул к Селино вместительный фиал, до половины наполненный вином.

Пилумн переворошил всю Синопу в поисках исчезнувшего Таруласа. На него работали все бродяги и попрошайки, от которых ничего не могло укрыться в городе и окрестностях и которые в точности знали, сколько статеров* звенит в кошельке того или иного синопца. Но тщетно – гопломах словно сквозь землю провалился. Тогда Пилумн запил. Сабазий вырвал на голове не один клок волос, когда в стенаниях подсчитывал, сколько вина исчезло в бездонной утробе отставного легионера. Тем более что платить за выпивку и еду Пилумн не собирался.

– Выпей… – настойчиво предлагал он испуганной Селино. – Не бойся, я добрый. Горе у меня. – Он нащупал на полу изрядно отощавший бурдюк с вином и отпил два богатырских глотка. – Не могу себе простить, что оставил его одного. Рутилий, брат… Прости, если ты меня слышишь… О-о-о! – зарычал Пилумн, как лев.

– Меня послал к тебе Тарулас… – наконец решившись, дрожащим голоском сказала девушка.

Пилумна словно обухом хватили между глаз. Вытаращившись на Селино, как на привидение, он схватил ее за руку.

– Повтори! – прохрипел Пилумн, трезвея.

– Ой, больно! – вскричала галатка. – Тарулас в эргастуле царского дворца.

– Я сплю… – помотал лохматой головой Пилумн. – Это мне снится… – Он подошел к тазу с водой, плеснул на лицо и грудь. – Сейчас все пройдет… – Словно незрячий, он прикоснулся рукой к девушке. – Нет, это не видение. Скажи еще раз.

– Тарулас просил тебя разыскать. Он надеется на твою помощь.

– Он жив… Жив! О, боги! – возопил просиявший Пилумн, подхватил девушку на руки и закружил по своему убежищу в каком-то нелепом диком танце. – Ай, Рутилий, ай, Тарулас… Барра!

Вход в эргастул был отгорожен от улицы высокой каменной стеной с воротами. В небольшом дворике слонялись унылые стражи подземелья – пятеро наемников из Крита. Стоял тихий летний вечер, и им были хорошо слышны звуки кифары, доносившиеся из распахнутых окон царского дворца. Там пировала синопская знать и придворные. Царица Лаодика наверстывала упущенное – при Митридате Евергете празднества устраивались редко, в основном по случаю победы над врагами, в честь стратегов.

– Да, им весело… – один из наемников, узколицый и черноволосый, зло сплюнул. – А тут в горле пересохло, будто песку наглотался.

– Не мешало бы и нам пропустить глоток-другой хорошего винца, – философски заметил рослый гоплит с рассеченной верхней губой.

– И получить полсотни палочных ударов, – ехидно вставил третий, коренастый и короткорукий.

– А кто узнает? – узколицый бросил мимолетный взгляд на двух стражей, чуть поодаль лениво игравших в кости на щелчки по носу.