— Ах, ты дева-страдалица, — с улыбкой, но вполне серьезно сказал Менжинский. — Сделал, что мог, а кто может — пусть сделает лучше, вот что я уловил в вашей тираде. Такое пристало латинистам, но мы с вами не латинисты, а чекисты. Нас жалобы в мир благолепия не приведут. Вам Советская власть особые полномочия дала, а вы — чугун лить… Загляните-ка, дорогой Артур Христианович, на досуге в переписку Толстого. Там есть очень хорошие слова: чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость…

Понизив тон, Вячеслав Рудольфович примирительно сказал:

— Есть дело. Я прочитал вашу справку. Заходите ко мне вместе с Павлуновским, обсудим кое-какие детали. Деникин до зимы торопится взять Москву. Уже и «Приказ № 1» и «Воззвание к населению Москвы» подготовил. По данным, которыми я располагаю, мятеж против Советской власти может разразиться в ближайшие недели. Мы должны упредить врага.

Вернувшись с совещания у Менжинского, Артузов представил заговор в виде крепко скрученного клубка, который коллективу чекистов, и ему в том числе, предстояло размотать по ниточкам. Воедино сплелись все силы контрреволюции; тут и остатки буржуазных партий, от монархистов и кадетов до меньшевиков и эсеров, и офицерское охвостье.

К Артузову стекались многие данные, относящиеся к «Национальному центру». Хотя они и были весьма разрозненными, но уже и по ним можно было представить масштабы и цели заговора и тех, кто стоял во главе его. Прежде всего это загадочный ННЩ.

На допросе, проведенном членом коллегии ВЧК В.А. Аванесовым, Крашенинников показал, что деньги он вез для нужд «Национального центра» и должен был передать неизвестному ему ННЩ и что в ближайшее время этому «Центру» от Колчака будут переправлены новые миллионы.

Таким образом, в руках ВЧК оказались три нити: дешифрованная инструкция Деникина о приблизительных сроках восстания, подтвержденная Крашенинниковым версия, что в Москве существует разветвленная контрреволюционная организация «Национальный центр», наконец, допущение, что один из ее руководителей — некий ННЩ.

В том месте, где курьер должен был передать деньги представителю «Национального центра», была устроена засада. Но никто за деньгами не пришел.

Обдумывая сообщение о бесплодности засады, Артузов подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Приятная прохлада освежила лицо. Стало легче размышлять, думать. А думать он привык, сопоставляя факты, искал в них взаимосвязь. Всплыл в памяти недавно переданный ему разговор. Одна учительница пришла к Феликсу Эдмундовичу и поделилась с ним подозрениями, которые она с некоторых пор стала испытывать к своему директору, некоему Алферову Алексею Даниловичу. Слушая ее рассказ, Дзержинский, по обыкновению, смотрел в глаза собеседницы, пытаясь уловить все оттенки их выражения. Когда-то, в молодые годы он познакомился с книгой, в которой рассказывалось о методах чтения по лицам и уверовал, что глаза человека могут раскрыть его характер и намерения. Действительно, взглядом угрожают и устрашают, приказывают и запрещают, смешат и печалят, отказывают и дают. Для проверки истинности сведений, что директор — враг, Феликс Эдмундович спросил:

— Все, что вы рассказали, в высшей степени для нас интересно. За это вам спасибо. Но не личная ли неприязнь к Алферову привела вас к нам?

И тотчас глаза учительницы отреагировали на поставленный вопрос. Осуждающим взглядом она выразила свою печаль и огорчение — ей в чем-то не верят.

Дзержинский конечно же поверил учительнице и дал распоряжение понаблюдать за Алферовым. Вскоре поступили сведения, что директор школы ведет странный образ жизни, на его квартире собираются подозрительные люди, и штатские и военные. Он поддерживает связи с бывшим крупным деятелем партии кадетов и депутатом Государственной думы Николаем Николаевичем Щепкиным, лояльность которого к Советской власти весьма сомнительна.

В ходе размышлений о встрече Дзержинского с учительницей Артузову на ум пришла мысль сопоставить псевдоним Кока с именем Николай. С усмешкой вспомнил, что до революции в некоторых кругах употребляли пошловато-игривые сокращения: Александр — Алекс, Сергей — Серж, Николай — ну конечно же Ника или Кока. А ННЩ? Не начальные ли буквы имени, отчества и фамилии? Если так, то ННЩ, выходит, Николай Николаевич Щепкин?

Догадка подтвердилась: Крашенинников, после того как его записки, отправленные из тюрьмы через караульного, оказались в Особом отделе, признался, что он пытался наладить связь именно с Щепкиным. Последнему уже был ранее доставлен миллион рублей от Колчака другим курьером.

Руководить арестом Щепкина поручили заместителю начальника Особого отдела ВЧК И.П. Павлуновскому. Тем не менее Феликс Эдмундович решил лично участвовать в операции. В.И. Ленин, получив накануне доклад Павлуновского по делу «Национального центра», написал Дзержинскому: «…на эту операцию… надо обратить сугубое внимание. Быстро и энергично и, пошире надо захватить».

Арест Щепкина и обыск его квартиры были ключевыми моментами в разгроме «Национального центра», и это диктовало председателю ВЧК быть рядом с подчиненными, все видеть своими глазами, не дать ускользнуть из поля зрения ни одной детали, которая способствовала бы разоблачению врага. Щепкин, похоже, был главной фигурой в этой организации, и в его руках находились все нити заговора. А что означало для чекистов, привлеченных к операции, в том числе и для Артузова, когда Дзержинский рядом? Это спокойствие и уверенность в действиях. Но и огромная ответственность тоже…

Стояла глухая ночь. Безлюдна Трубная площадь. Где-то на пригорке тихо цокает подковами извозчичья лошадь. Группа людей в штатском, выйдя из автомобиля, быстро пересекает площадь, входит в переулок. Здесь бодрствует лишь дворник, охранявший, должно быть, еще с дореволюционных времен покой здешних домовладельцев и зажиточных обывателей.

На какой-то миг Артузов задержался у афишной тумбы на углу Трубной. Тумба была сплошь оклеена плакатами. От них нестерпимо пахло каким-то едким клеем. Ветер уже успел сделать свое черное дело — наполовину сорвал свеженаклеенный плакат и теперь лениво играл его шуршащим краем. Артузов разгладил бумагу и в желтом отсвете луны угадал обращение Московского Совета к жителям города. Разобрал тревожные слова: «Попытка генерала Мамонтова — агента Деникина — внести расстройство в тылу Красной Армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»

Меж тем дворник, попыхивая цигаркой, набитой, судя по едкому запаху, смесью махорки с тертым мхом, осторожно подошел к незнакомым людям, в которых своим долголетним опытом сразу признал власть.

— Не бойтесь, папаша, мы не разбойники. Чека, вот мандат.

Павлуновский расстегнул пальто, собираясь показать документ, чтобы успокоить дворника, но тот только замахал руками, когда увидел форменную гимнастерку и портупею, дескать, и так все ясно.

— Щепкин Николай Николаевич дома?

— А где ж ему быть в такую пору?

— До него есть дело. Пойдете с нами, будете понятым… Где он спит?

— В верхних покоях.

— У него кто-нибудь ночует?

— Не приметил, чтобы кто с вечера заходил к нему, — уклончиво ответил дворник.

Артузов знал, что Щепкин уже в летах и вряд ли способен оказать вооруженное сопротивление, однако некоторые меры предосторожности предпринять не мешает, мало ли кто может оказаться в доме кроме хозяина. Чекисты решили войти в дом через парадное, предварительно проинструктировав дворника.

После долгого, настойчивого стука за дверью послышались тихие шаги. Испуганный женский голос спросил:

— Кто будит в неурочный час?

— Это я, сторож Пафнутий, вот привел к барину господ… У них к нему дело важное…

— Сейчас открою, вот только за свечой сбегаю.

Через несколько минут вновь послышались осторожные шаркающие шаги. Видимо, в доме Пафнутию доверяли, потому что без лишних слов служанка откинула цепочку, сняла крюк и отомкнула ключом замок. Чекисты шагнули через высокий порожек в темный коридор и — прямо наверх. Кто-то рывком открыл зеркальную дверь спальни — никого… «Неужели успел скрыться?» Быстро к кабинету. Через дверную скважину мерцал свет от свечи. Артузов потянул за ручку, дверь оказалась запертой.