Эта угроза преобразила Зельду: из жалкого страдающего существа она превратилась в одержимую. Протянув руку, она перехватила запястье Катинки и сжала его в кулаке, когда та собиралась ударить снова. Зельда держала ее с силой, поразившей хозяйку, и с ужасающей ненавистью смотрела в лицо Катинке.

– Нет! – сказала она. – Ничего вы у меня не отберете. Вы не сделаете меня нищей. Я прослужила вам двадцать четыре года, и вы меня не вышвырнете. Да, я уплыву на галеоне, и ничто не доставит мне такой радости, как последний взгляд на вашу пагубную красоту. Но, уходя, я заберу с собой все свое плюс тысячу гульденов золотом, которые вы дадите мне как мою пенсию.

Катинка гневно застыла и недоверчиво смотрела на нее.

– Ты бредишь. Ты сумасшедшая. Тысячу гульденов? Скорее тысячу ударов хлыстом.

Она попробовала высвободить руку, но Зельда держала ее с безумной силой.

– Сумасшедшая, говорите? Но что скажет его превосходительство, если я докажу, что вы спали с полковником?

При этой угрозе Катинка обмерла, потом медленно опустила руку с хлыстом. Глядя в глаза Зельды, она напряженно думала, и в ее сознании начали разгадываться тысячи загадок. Она доверяла этой старой суке, не сомневаясь в ее верности, даже не думая об этом. Теперь она поняла, почему муж знает все самые интимные подробности о ее любовниках и ее поведении, знает то, что должно было оставаться тайной.

Теперь она быстро соображала, скрывая за бесстрастным выражением лица гнев, который почувствовала. Дело не в том, что муж узнает о ее связи с полковником Шредером. Это небольшая помеха, хотя Катинка еще не устала от полковника. А вот для ее нового любовника последствия будут, конечно, гораздо серьезней.

Оглядываясь назад, она вдруг увидела, как мстителен Петрус Ван де Вельде: со всеми ее любовниками, едва муж узнавал о них, происходили серьезные несчастья. Как он о них узнавал, до той минуты было для Катинки загадкой. Вероятно, она была наивна, но ей никогда и в голову не приходило, что Зельда стала змеей на ее груди.

– Зельда, я тебя обидела, – заговорила Катинка мягко. – Мне не следовало так жестоко с тобой обращаться. – Она протянула руку и погладила красную полоску на дряблой щеке старухи. – Все эти годы ты была добра ко мне и верна, и теперь тебе пора на отдых. Я говорила в гневе. Мне никогда бы не пришло в голову отказывать тебе в том, что ты заслужила. Когда ты уплывешь на галеоне, то увезешь в кошельке не тысячу, а две тысячи гульденов, а с ними мои любовь и благодарность.

Зельда облизнула разбитые губы и злобно, но торжествующе улыбнулась.

– Вы так добры ко мне, милая госпожа.

– Конечно, ты ничего не скажешь моему мужу о небольшой нескромности с полковником Шредером, верно?

– Я вас так люблю, что никогда не смогу навредить вам, и сердце мое разорвется от боли при расставании.

Неторопливый Джон склонился к клумбе в конце террасы, держа в сильных руках нож для обрезки ветвей. Когда на него упала тень, он поднял голову и сразу распрямился. Снял шляпу и уважительно прижал к груди.

– Доброе утро, хозяйка, – сказал он низким певучим голосом.

– Продолжайте работу. Мне нравится смотреть, как вы работаете.

Он снова опустился на колени, и в его руках заблестело лезвие. Катинка села на скамью поблизости и какое-то время молча наблюдала за ним.

– Восхищаюсь вашим мастерством, – сказала она наконец, и хотя он не поднял голову, но понял, что она имеет в виду не только его мастерство садовника. – Мне очень нужно это ваше мастерство, Неторопливый Джон. В награду вы получите кошелек с сотней гульденов. Сделаете для меня кое-что?

– Мефрау, нет ничего, чего бы я для вас не сделал. – Он наконец поднял голову и посмотрел на нее своими необычными светло-желтыми глазами. Я не дрогнув отдам жизнь, если вы об этом попросите. И мне не нужна плата. Знание, что я делаю то, что нужно вам, для меня высшая награда.

Зимние ночи стали холодными, ветер с гор бил в окна и шакалом выл в балках крыши.

Зельда плотнее обтянула ночной рубашкой свое тучное тело. Вес, который она потеряла во время плавания, вернулся, и у нее снова были мощный живот и бедра. После переселения в резиденцию Зельда кормилась на славу в своем углу на кухне, пожирая остатки роскошных блюд, которые приносили с главного стола, запивая вином, оставшимся в бокалах. Вино, красное и рейнское, она смешивала с джином и шнапсом.

Набив живот хорошей едой и питьем, она приготовилась ложиться в постель.

Вначале она проверила, насколько тщательно окно ее комнаты закрыто от ночных сквозняков. Она набила в щели обрывки ткани и снова опустила занавеси. Положила под одеяло на простыни медную грелку и держала, пока не почувствовала запах горелой ткани. Потом задула свечу и забралась под толстое шерстяное оделяло.

Кашляя и чихая, она устроилась в тепле и удобстве, и последняя ее мысль была о кошельке с золотыми монетами, лежащем под тюфяком. Уснула она с улыбкой.

Через час после полуночи, когда в доме было тихо и все спали, Неторопливый Джон прислушался у двери комнаты Зельды. Услышав храп, перекрывающий шум ветра, он беззвучно открыл дверь и просунул в комнату жаровню с тлеющими углями. Еще с минуту прислушивался, но дыхание старухи оставалось ровным. Он тихо закрыл дверь и прошел по коридору к выходу.

На рассвете Сакина разбудила Катинку за час до назначенного времени. Она помогла хозяйке надеть теплое платье и провела ее в помещения для слуг, где у дверей Зельды собрались молчаливые испуганные люди. Они расступились, пропуская Катинку, и Сакина прошептала:

– Я знаю, как много она для вас значила, госпожа. Мое сердце разрывается от сочувствия.

– Спасибо, Сакина, – печально ответила Катинка и быстро осмотрела маленькую комнату. Жаровни не было. Неторопливый Джон действует надежно и тщательно.

– Она выглядит такой мирной, и у нее прекрасный цвет лица. – Сакина стояла у кровати. – Как будто она еще жива.

Катинка подошла к мертвой. Щеки старухи разрумянились от ядовитых паров жаровни. В смерти она красивее, чем была при жизни.

– Пожалуйста, Сакина, оставь меня с ней ненадолго наедине, – негромко сказала Катинка. – Хочу помолиться за нее. Она была мне очень дорога.

Она склонилась к кровати, и Сакина неслышно прикрыла дверь. Катинка сунула руку под тюфяк и достала кошелек. По весу она поняла – все на месте. Сунув кошелек в карман платья, она сложила руки на груди и так плотно закрыла глаза, что длинные золотые ресницы перепутались.

– Ступай в ад, старая сука! – прошептала она.

Наконец пришел Неторопливый Джон. Много долгих дней и мучительных ночей они ждали его, ждали так долго, что сэру Фрэнсису начинало казаться, что он никогда не придет.

Каждый вечер, когда темнота не позволяла больше работать на строительстве стен замка, пленников загоняли на ночь. Зима крепче стиснула мыс, и пленники часто бывали мокры от дождя и замерзали до костей.

Каждый вечер, проходя мимо усеянной стальными болтами двери отцовской камеры, Хэл спрашивал:

– Как дела, отец?

Ответ, хриплый и приглушенный мокротой в горле, был всегда одинаков:

– Сегодня гораздо лучше. А у тебя?

– Работа легкая. Мы все здоровы.

Затем из соседней камеры слышался голос Альтуды:

– Сегодня приходил врач. Он сказал, что сэр Фрэнсис достаточно здоров, чтобы подвергнуться допросу у Неторопливого Джона.

В другом случае:

– Ему хуже. Сэр Фрэнсис кашлял весь день.

Как только их запирали в камере, пленники проглатывали единственную за день порцию еды, вытирали дно чашек пальцами и, как мертвые, падали на сырую солому.

В предрассветной тишине Мансеер начинал бить по прутьям решетки.

– Вставайте! Вставайте, ленивые ублюдки, прежде чем Барнард пошлет своих псов поднимать вас.

Они вставали и вереницей выходили на ветер и дождь. Здесь их ждал Барнард; у его ног на привязи рычали два огромных, с кабана, черных пса. Некоторым удавалось отыскать мешок или кусок парусины, чтобы прикрыть босые ноги или голову, но и эти тряпки не успевали просохнуть за ночь. Однако большинство оставались на зимнем ветру босыми и полунагими.