– Я не знаю… возможно, это похоже на медитацию, которой ты меня научила. Устраняешься и позволяешь всему идти своим чередом. Ты должна перестать сопротивляться и довериться своим чувствам.

– Но я не могу, – ответила Фрэнсис. – Я не могу довериться чувствам.

Он набросил на нее простыню и обнял.

– Ты можешь все, чего жаждет твое сердце, но сейчас мы должны спать. Если нам повезет, то завтра будет длинный день.

– Повезет?

– Удача, – тихо сказал он, – нужна во всем.

Она легла рядом и позволила поцеловать себя в губы. Когда она наконец заснула, Найджел взглянул на темный потолок и с горькой иронией подумал, что если он завтра умрет, то унесет воспоминания обо всем этом с собой в могилу. А если ему суждено жить? Тогда он будет драться за нее. Каких бы усилий это ни стоило, каких бы ни потребовало жертв, он отыщет для Фрэнсис путь к покою или погибнет сам.

Фрэнсис проснулась от яркого света и вкусного запаха овсяных лепешек. Найджел уже встал. Еще не открывая глаз, она услышала, как он ходит по кухне. Значит, он пощадил ее. После поражения, случившегося ночью, он не делал новых попыток. Она села, обхватив себя руками. Наверное, она не такая, как другие женщины. Наверное, с ней что-то не так. «Камасутра» учит, что в любви наслаждение взаимно и что оно представляет ценность само по себе. Страсть возвышает любовников над их опытом и знаниями и возносит к священному экстазу. Она опозорила себя. И это не вина Найджела. Почти до самого конца он заставлял ее испытывать такое острое наслаждение, что она едва не теряла сознание. Почему же она вдруг сделалась холодна, как будто кровь в ее жилах превратилась в лед?

Она обвиняла его в двуличии, а сама была насквозь искусственной, лишенной души, похожей на раскрашенную куклу. Желание измениться, стать другой жгло се огнем. Что она могла предложить этому великолепному мужчине, кроме холодности и лжи? Она не знала, как смотреть ему в глаза. Но он помог ей, начав утро с шутки, чтобы она смогла выбраться из их импровизированной кровати и присоединиться к нему за завтраком. Потом он снова пошутил, и она смогла принять предложенный дружеский тон и отвлечься на время от мучивших ее мыслей.

Едва они успели отставить чашки, как сквозь железную решетку под потолком до них донесся стук копыт.

– Ага, – сказал Найджел. – Казнь будет не на рассвете, но и не слишком поздно. Как ты думаешь, Фрэнсис, мне следует спасти свою жалкую шкуру и перейти на службу к Наполеону или благородно пожертвовать ею во имя Англии?

– Боюсь, Катрин сначала сдерет с тебя шкуру, а потом предоставит право выбора, – ответила Фрэнсис. – Хотя я бы предпочла сохранить тебя в целости, просто чтобы позлить ее.

– А я не уверен, что у меня будет выбор! – рассмеялся он.

– В таком случае что я буду делать с твоей шкурой? – усмехнулась она.

– Разумеется, следует выдубить ее, если только Катрин не задумала сделать то же самое.

Из коридора донеслись звуки шагов. Засовы с грохотом откинулись, скрипнул дверной замок. Фрэнсис боролась с подступавшим отчаянием.

– И сделать из нее кошельки для мелочи?

– Не бойся, Фрэнсис, – сказал Найджел и быстро поцеловал ее. – Садись за стол и не двигайся с места, что бы ни случилось. Обещай мне!

Ей хотелось закричать, встряхнуть его! Но она видела страх в его глазах. Не за себя – за нее. Если она не послушается, то отвлечет его и, может быть, даже подвергнет опасности. Фрэнсис сделала глубокий вдох и села.

– Обещаю, – твердо сказала она. – Я не буду вмешиваться.

Она едва сдерживала рыдания.

Найджел знал, что может верить ей. Слава Богу! Дверь со стуком открылась, впустив Катрин и ее подручных. Все были вооружены. Лэнс не появлялся. Проклятие! Что бы ни задумала Катрин, Лэнс сдерживал бы ее необузданные порывы. В конце концов ей еще не полностью удалось поработить его. Если бы она зашла слишком далеко, то могла бы даже настроить Лэнса против себя. Но в его отсутствие эту женщину ничто не сдерживало.

– Что я вижу? – воскликнул он. – Где же дыба и кнут, Катрин? Ах нет, вот твой милый маленький пистолетик и нож.

– Ты специально дразнишь меня? – Она взмахнула пистолетом.

Было трудно определить ее настроение, хотя когда-то он считал себя преуспевшим в этом занятии.

– Я просто даю тебе понять, что не принимаю твоего предложения.

Брови ее сошлись на переносице.

– Я могу переубедить тебя.

– Неужели? Надеюсь, без помощи ножа? Я могу прошептать наши тайны в ямку в земле, как Мидас, и камыш разнесет их по всей земле.

– Значит, у тебя ослиные уши? Шептать ты не будешь! – Катрин бросила взгляд на своих людей. – Свяжите его.

Увы, он неосторожно оставил на виду кусок крепкой веревки, испачканный сажей! Сопротивляться было совершенно бесполезно, и поэтому Найджел с готовностью подчинился. Они швырнули его на стул, крепко связали руки за спиной и привязали лодыжки к ножкам стула.

Затянув последние узлы, охранники посмотрели на Катрин. Найджелу показалось, что они разочарованы его покладистостью. Кивком головы Катрин отпустила их. Один из них на мгновение замешкался, но Найджел был абсолютно беспомощен, и охранник вышел из комнаты вслед за остальными и закрыл за собой дверь.

– Они фанатики или работают за деньги? – Найджел остро ощущал присутствие Фрэнсис, которая сидела неподвижно, как статуя, и не спускала с него глаз. – А может, они рискуют своими бессмертными душами ради одного твоего взгляда?

– Я ведь проявила доброту, правда? – Катрин была мила, как Деянира, предлагающая Геркулесу отравленную рубашку. – В конце концов я оставила тебе твою шлюху.

– Интересно знать зачем. Ее глаза сверкнули.

– Разумеется, чтобы ты вспомнил о прелестях жизни и не захотел бы умирать. Я слышала, что долгое время ты жил как монах. Мне это было приятно. Неужели, когда ты разбил мне сердце, я лишила тебя мужественности?

– Я не знал, Катрин, что тут замешаны сердца. Блеск в ее глазах усилился.

– Тем не менее мне приятно думать, что были. Как тебе удавалось последние два года поддерживать свою дурную репутацию, оставаясь абсолютно чистым? Лэнс рассказал мне, что ты был мишенью всех бульварных листков Лондона, распутником, погрязшим во всех мыслимых пороках. Какое испытание для человека твоих талантов – быть затравленным дворнягами.

– У каждой собаки есть хозяин. Но в данном случае, мне представляется, дворняги тявкали в унисон с хозяйкой. Ты сама сочинила клевету? Не ошибусь, если скажу, что во всем этом чувствуется твоя рука.

Катрин рассмеялась.

– Значит, тебя задевало, что все тебя считают погрязшим в пороках? Больно было читать, как меня истязали ножом?

Он пошевелил крепко стянутыми запястьями.

– Так, как ты и рассчитывала. Возможно, даже больнее.

– Почему? – спросила она. – Если бы я прочла то же самое о тебе, то обрадовалась бы.

– Именно в этом и заключается разница между нами.

Найджел так никогда и не узнал, где и когда Катрин пристрастилась к жестокости и стала получать удовольствие от страданий других. Когда-то он был слишком наивен и в стремлении помочь ей попытался выяснить, какая глубокая травма испортила душу этой красивой женщины. Однако он ничего не обнаружил, кроме безмерного эгоизма, который вместе с язвой садизма пожирал ее душу. Возможно, после России он считал, что не заслужил лучшего. Хотя с каким-то нелепым идеализмом всегда пытался защищать Лэнса.

Она сделала едва заметное движение большим пальцем руки, сжимавшей пистолет, и рядом со стволом выскочил острый нож.

– Ты же у нас сентиментальный ублюдок, правда? За всей этой бравадой скрывается нежное сердце.

– Вполне вероятно, – согласился он. – Я действительно ненавижу пытки. Полагаю, в этом еще одно различие между нами.

Ее ноздри затрепетали.

– А что ты предпочтешь? Когда мой нож займется тобой или этой прелестной малышкой из Индии?

Он рассмеялся.