Найджел продолжал пристально смотреть на нее.

– Вы же англичанка, Фрэнсис.

– Неужели? – Девушка взяла балалайку. – А как насчет этого?

Она принялась быстро и ритмично дергать струны, хлопая в промежутках ладонью по треугольному корпусу инструмента. Клавесин загудел, резонируя в такт ее притопывающей ноге. Затем она начала декламировать, придерживаясь все того же странного ритма. Отложив балалайку, Фрэнсис соскользнула со стульчика. Не прекращая пения, она стала исполнять классический индийский танец: кружилась, притопывала ногой и поводила глазами. Каждый поворот ее рук, каждое отточенное движение имели определенный смысл. Она танцевала падам, древнюю поэму о любви. Каждый жест что-то означал, какое-то слово или мысль, как будто поэтические образы струились с кончиков ее пальцев, и даже выражение лица девушки о многом могло рассказать понимающему человеку. Все было рассчитано – ни одного случайного движения или импровизации. Танец требовал полнейшей отдачи и сосредоточенности. Тем не менее Фрэнсис по-прежнему ощущала присутствие Найджела. Он не отрывал от нее пристального взгляда. Фрэнсис чувствовала, что он не меньше ее – как будто он все еще слышал звуки балалайки – захвачен возбуждающим ритмом танца.

Когда она остановилась, оба тяжело дышали.

– Многие ли из английских дам способны на такое? Вот так! – резко бросила она. – Именно этому меня учили. Для вас все это так же чуждо, как тропические острова!

– Неужели? И это ваша суть? Бог мой, если бы все было так просто!

Сердце Фрэнсис бешено колотилось. «Пусть реки аплодируют».

– Что вы имеете в виду?

– Это ведь только внешнее, правда, Фрэнсис? Палаты из серебра. Или в данном случае обманчивые шелковые покровы. Неужели под ними вы так неуязвимы?

Ее страдания стали невыносимы – стая взметнувшихся журавлей перед бурей.

– Я не подхожу ни одному из ваших лордов. Они не понимают меня, а я не знаю, какие они. Чего ожидает англичанин от своей любовницы?

Его темные глаза прищурились. Фрэнсис чувствовала, как Найджел отдаляется от нее, укрываясь броней цинизма. Когда он заговорил, страсть уже не сквозила в его голосе.

– Полагаю, обычных вещей.

– Да, совершенно верно! Обычных вещей! Я не знаю, что это такое. Разве вы не видите?

Он закрыл глаза.

– Я вижу, что ваш танец превосходит все, что знает обыкновенная любовница герцога. Откуда у вас такая уверенность, что это имеет какое-либо значение?

– Конечно, имеет! Вы позволили музыке умереть в этой комнате. Неужели вас так сильно пугают чувства?

– Почему, черт возьми, вы думаете, что вам известно, что пугает меня?

– Вы утверждали, что я прячусь за шелковыми одеждами. Что англичане могут знать о чувственности? Посмотрите на свою одежду! Вы заперты внутри плотных слоев ткани и скованы ею, как цепями. Вы лишены свободы движений. Ваша кожа не дышит. В Индии тело считается священным храмом. Ему позволено быть естественным. Даже мужчины носят просторные одежды, чтобы дать своим мышцам свободу.

– Вы хотите сказать, – перебил Найджел, открывая глаза, – что они не крахмалят одежду?

– Они не идут наперекор природе и ее дарам. – Разъяренная тем, что он укрывается броней сарказма, Фрэнсис подошла и ударила его по щеке концом своего пояса. – Вот какие ощущения дает шелк, который прядут живые существа.

Она сбросила свой пешваз и провела им по ладоням Найджела.

– А вот прикосновение тончайшей ткани, сотканной из хлопка. Англия много веков назад познакомилась с этими тканями, но во что они превращаются в руках ваших портных? Швы, строчки, такие узкие фасоны, что человек кажется затянутым в корсет.

Его пальцы сомкнулись на пешвазе, удерживая его.

– Мода предполагает определенный силуэт…

– И ткань связывает вас, подобно путам, и не дает расслабиться. Какой смысл в этом тугом воротнике? В узкой талии?

Она выпустила из рук тонкую ткань, в уголке его рта залегла складка.

– В моем случае это, к счастью, означает, что мне не требуется корсет – несомненно, благодаря утомительным упражнениям по утрам. – Голос Найджела звучал сухо, но Фрэнсис чувствовала, что внутри у него клокочут чувства, похожие на гнев. Он пропустил мягкую хлопковую ткань между пальцев и быстро скрутил из нее подобие жгута. – Сапоги и брюки позволяют мне удобно сидеть на лошади. Это правда, что одежда обтягивает меня, как перчатка. Она такой и должна быть.

Пешваз выскользнул из его пальцев и петлей взметнулся над головой девушки. Найджел опустил импровизированную веревку на ее талию и потянул к себе, заставив сопротивлявшуюся Фрэнсис выгнуть спину.

– Мы, англичане, намеренно сковываем тело одеждой. Вызов природе – это составная часть цивилизации. Мода требует подчинения и тем самым сдерживает основные инстинкты.

Чем сильнее стягивала ее ткань пешваза, тем в большее смятение приходила она. Достаточно было поднять руку, чтобы коснуться Найджела. Жесткость его воротника, завитки волос, спадавшие на накрахмаленную рубашку, – все это завораживало Фрэнсис. Ее ноздри трепетали от исходящего от него чистого мужского запаха. Локон волос спадал ему на лоб, как бы входя в противоречие с тем, что он говорил. Он не выглядел цивилизованным. Его лицо сияло дикой и смертельно опасной демонической красотой.

– Это чепуха. Цивилизованность может не только сосуществовать с чувственностью, но и подчеркивать ее.

Найджел медленно усиливал давление. Фрэнсис тщетно пыталась успокоиться, призвав на помощь равномерное дыхание. Непреодолимая сила тянула ее к нему, пока она наконец не оказалась между его коленями. Во рту у нее пересохло.

– Но без напряжения, – с нажимом произнес Найджел, – не будет и расслабления.

Он резко отпустил ткань.

Девушка упала бы, не поймай он ее за руки. Затем он посадил ее рядом с собой на кушетку. Все в ней трепетало от волнения.

– Именно поэтому вы позволяете заточить свое тело во все это? – Она поочередно коснулась лацкана его куртки, жилета, рубашки и накрахмаленного воротника.

– Разве чувственность ассоциируется только с мягкостью, Фрэнсис? – Он взял руку девушки и провел ее пальцами по куртке: по высокому жесткому воротнику, обтянутым тканью пуговицам, небольшим складкам на плечах. Прикосновение к грубой ткани вызвало воспоминания о том, что скрывается под ней. – Моя куртка совсем не мягкая. Но ведь я мужчина. – Он передвинул ее руку на свой шелковый жилет, зажигая огонь в ее крови. – Хотя этот шелк не менее нежен, чем ваш, не правда ли?

Она застыла, очарованная и возбужденная, а он провел ее пальцами по своему лицу. Кожа на его щеках была тугой и гладкой. Фрэнсис ощутила покалывание подстриженных бачков, легкую шероховатость подбородка. Совершенные, абсолютно мужские формы. Он повернул голову и поцеловал подушечку ее указательного пальца. У него были мягкие, приятные на ощупь губы. Фрэнсис непроизвольно издала стон – остановившийся в горле вздох. Девушка опустила голову и закрыла глаза.

Он положил ее руку себе на горло.

Все ее ощущения сосредоточились на этом нежном закруглении под подбородком. Сильные мускулы были обтянуты шелковистой кожей. Твердые края галстука и воротника рубашки неожиданно грубо царапнули ее пальцы. Накрыв руку Фрэнсис своей, Найджел помог ей распустить узел галстука. Затем отпустил ее ладонь, которая вдруг соскользнула с жесткой накрахмаленной ткани и легла на скрывавшуюся под рубашкой гладкую кожу. Контраст был просто поразительным. Фрэнсис вся дрожала и понимала, что больше не может отрицать правду: в сочетании с жесткой тканью его кожа казалась еще более нежной.

– Думаете, англичане постоянно скованны? Возможно, вы правы. Но когда красное сочетается с зеленым или пурпурное с желтым, цвета дополняют друг друга и делаются еще ярче. Поэтому я ношу грубую куртку поверх шелкового жилета. Для своих рубашек я выбираю самую тонкую ткань, какую только могу найти, чтобы затем накрахмалить ее в том месте, где она касается моей шеи. Полагаете, это делается специально? Или это лишь каприз моды? Только не говорите, что одежда англичан лишена чувственности.