Хелена посмотрела на меня.

– Как именно?

– Немного странно. Благодаря твоей забывчивости я имею удовольствие тебя видеть.

Хелена все еще смотрела на меня, наморщив брови. Она была удивлена. Никогда прежде я так с ней не разговаривал. Я и сам удивился. Наконец Хелена улыбнулась.

– Это очень мило с твоей стороны, – сказала она сдержанно, как говорят в тех случаях, когда не слишком верят в искренность комплимента.

Она поправила волосы, посмотрелась в зеркало. Зеркало было ужасное, оправленное в золотую раму и висело над не менее кошмарным комодом из карельской березы. Все женщины без исключения одинаково реагируют на комплименты. Хелена глянула на свой халат и вдруг закрылась руками, точно была голая.

– Извини, что принимаю тебя в таком виде, – сказала она. – Я думала, ты придешь позже.

Только что она клялась, будто начисто забыла предупредить меня о неожиданном отъезде Ксенжака. Это показалось мне странным, но я уже давно усвоил: в разговорах с женщинами делать логические выводы – напрасный труд.

– Я ухожу. Прости, пожалуйста, за столь неожиданное вторжение.

– Ты чересчур вежлив. Этот халат просто ужасен. Я надеваю его, когда убираюсь, готовлю, занимаюсь домашним хозяйством и уверена, что меня никто не видит. Халат мне подарила свекровь. Она меня терпеть не может. Старая краковская кумушка. Не уходи. Я знаю, в этом халате я выгляжу ужасно. Но я сейчас переоденусь. Постой. Выпьем чаю. Мне сегодня как-то не по себе. Я рада, что можно отвести душу.

Не дожидаясь ответа, она ушла в другую комнату. Мне всегда казалось, что Хелена меня недолюбливает. Я тоже не слишком ее жаловал. Не то что не любил, просто она была мне безразлична.

Случается, на письменном столе или в одном из его ящиков лежит какая-нибудь совершенно бесполезная вещица. В один прекрасный день неожиданно выясняется, что она пригодилась. При этом мы испытываем такое чувство, словно получили неожиданный подарок или выиграли в карты крупный куш. Нечто подобное я испытал тогда к Хелене. Она вернулась куда быстрее, чем можно было ожидать от женщины, которая ушла переодеться. Она была в обтягивающих красных брюках и черном свитере. Волосы повязала голубой ленточкой. Лучи заходящего солнца освещали стену. Они были ни пурпурные, ни розовые, ни оранжевые. Лучи заходящего солнца бывают какого-то совершенно особого цвета. За стеной кто-то играл на рояле «Осеннюю песню» Чайковского. Мелодия отвечала настроению этого полудня. Хотя была весна.

Хелена поставила передо мной стакан чаю, который мне не хотелось пить. Она улыбнулась. Губы у нее были слегка подкрашены. Чуть-чуть тронуты помадой.

– Почему тебе сегодня не по себе? – спросил я.

Она села напротив меня.

– Так, вообще. А может, выпьешь вина?

– Нет, спасибо. Почему все-таки не по себе?

– Откуда я знаю? Жизнь проходит, и что? Не очень много радости я вижу.

– Что ты говоришь? Ты красивая, молодая…

– Баю-баюшки-баю, будешь, деточка, в раю… Не такая уж я молодая и не такая красивая. Если ты в утешение мне собираешься говорить плоские комплименты, то лучше помолчи. Что ты думаешь? Мне уже тридцать два года. Тридцать два года прожито. В октябре исполнится тридцать три. Я не делаю из этого тайну. Это не в моем характере. Все равно ничего не выгадаешь.

– Ты считаешь, это много?

– Все относительно. По сравнению с моей бабушкой – немного. А по сравнению со всеми вами?

– Тебе, Хелена, еще рано иметь подобные комплексы.

– Рано? А по-моему, в самый раз. Впрочем, у меня есть и другие комплексы. Могу продемонстрировать, если хочешь!

– Ну?

– Например, каждые из вас что-то значит, а я – никто.

– Ты слишком болезненно к этому относишься. У тебя нет оснований так думать.

– Нет оснований? Лучше молчи, если тебе нечего сказать! Все вы прыгаете, бегаете, увлекаетесь живописью. А я? Я ничто и так ничем и останусь. Жена Ксенжака. Вот единственный смысл моего существования. И все вы так именно на меня и смотрите.

– Не болтай глупостей!

– Сам не болтай!

– Тобой все восхищаются. Не потому, что ты красивая. А потому, что ты незаурядная личность. Если бы ты не была женой Эдварда, ничего бы не изменилось в отношении окружающих к тебе.

– Не втирай мне очки. Какая еще там личность? Мне все осточертело. И больше всего собственная личность. Ты не представляешь себе, до чего однообразна моя жизнь. Твоя жизнь – другое дело. Полная противоположность моей. Прежде всего тебе неведомы всякие страхи, которые одолевают человека. Самый неприятный из них – это страх, что жизнь прожита напрасно. Что ничему не суждено случиться. Порой нападает отчаяние. Любой ценой хвататься за жизнь. Недаром говорят: судорожно цепляться за жизнь. Знаешь, ведь я хотела стать ботаником.

– А почему не стала?

– Из-за Эдварда. Он не позволил мне учиться. У него отсталые мещанские взгляды на жизнь. Наверно, унаследовал их от матери. И я влипла! Перед свадьбой он мне заявил: «Если тебя интересует ботаника, ты сможешь удовлетворить свою страсть, готовя салат к обеду». Не очень остроумно, правда?

– Почему же ты вышла за него замуж?

– Была молодая и глупая. Любила его. И сейчас люблю. Хотя у него есть недостатки, он, по существу, хорошо ко мне относится. Но теперь я не была бы такой дурой. Ради любви нельзя всем жертвовать. Вот ты пожертвовал бы чем-нибудь ради любви?

– Ради любви, пожалуй, нет. Но ради чего-нибудь другого – возможно. Например, целеустремленного действия, благородного поступка.

– Не понимаю.

– А тебе понятно, зачем человек бегает вокруг дурацкого газона и любой ценой мечтает бегать еще быстрее, чтобы первым прийти к финишу?

– Это мне понятно. Хотя сама я не хотела бы так бегать. Но какая тут связь с нашим разговором?

– Какая связь? Жизнь – это дьявольская олимпиада. В ней происходит борьба в разных видах спорта и каждый должен придерживаться определенных правил. Идти вопреки всему, а подчас даже вопреки здравому смыслу на такое адское напряжение сил. Ради того, чтобы одержать победу. Не раз человек задумывается, зачем ему эта победа? Почему он должен из-за нее во всем себе отказывать? Но даже поняв, что это себя не окупает и не имеет смысла, он все равно, когда ему представится возможность, снова вступит в борьбу. И, не взирая ни на что, будет стремиться к победе. Конечно, если он не последний лопух.

Но Хелена, как всякая женщина, задавая вопросы, не интересовалась ответом.

– Я всегда любила мотыльков, жучков, пчел, – сказала она. – У меня было много гербариев, и я до сих пор разбираюсь в этом. Но раз ты заговорил об олимпиаде, то знай, Эдвард твердит, что в лепешку разобьется, а ты медаль получишь. Ты даже не представляешь, как он к тебе относится. Он возлагает на тебя все свои надежды. Он говорит, что ты бегун высокого класса, только капризен, как прима-балерина.

Вдруг я вспомнил то, о чем совсем забыл. Как на вечере в клубе Хелена дернула меня за волосы.

– А мне плевать на соревнования, – сказал я, – и на медали.

– Только что ты говорил, что надо бороться и всеми силами добиваться победы.

– Одно дело – борьба и победа для самого себя, а другое – вся эта петрушка с судьями, спортивными деятелями, фоторепортерами и публикой, жаждущей за свои деньги зрелищ.

– А я тебе не верю. Вероятно, для тебя и это важно.

– В каком-то смысле, да. Тут сказывается привычка, зависимость от существующих правил. Но, по существу, мне в самом деле плевать на все это.

– Ах, как бы мне хотелось получить золотую медаль или какую-нибудь награду. А ты притворяешься, паясничаешь, и больше ничего.

– Честное слово, не паясничаю. Думаешь, мне самому никогда не приходит в голову, что жизнь проходит? И разве тут помогут успехи в беге, медали и звание чемпиона? Промчавшуюся жизнь не догнать. Признаюсь тебе: я мечтал, что моя жизнь сложится совсем иначе. Хотя у нас с тобой жизненная ситуация разная, я испытываю сходные чувства.

– Знаешь, Марек, это невероятно. Оказывается, ты можешь понять женщину. А я и не подозревала этого. О чем же ты мечтал?