- Помоги мне укрепить его, - сказала она, поворачиваясь к Жаскему спиной и присев, чтобы удобнее было его привязывать.

Но сама мысль о том, что мне придется прикоснуться к полумертвому телу, привела меня в такое смятение, что я даже не пошевелился. Джонс поняла меня без слов.

- Ладно. Ты сказал, здесь недалеко. Иди вперед и показывай.

Она подняла Жаскема на руки, постояла, привыкая к весу ноши, а потом перекинула тело через плечо.

- Лучше бы ему ноги отрезало, - пробормотала она, думая, что я не слышу. - Был бы немного полегче.

До цели мы добрались удивительно быстро и без приключений. Впрочем, это та малость, которую я могу поставить себе в заслугу и которая оправдывалась тем, что детей замкнутых пространств, вроде меня, всю жизнь проводящих в лабиринтах тесных помещений, природа одаривает отличным чувством ориентации.

Итак, перед нами была новая дверь. Она не отличалась от виденных нами ранее и поэтому вызывала подозрение. Но, несмотря на это, ее пришлось открыть. Здесь и вправду был медпункт, что несказанно удивило и меня, и Джоне.

В отличие от других помещений комната была просторной и сверкала чистотой. В свежем, прохладном^ воздухе носился запах озона. Посередине возвышался стол, похожий на операционный, над ним висели мощные рефлекторы, что рассеивало последние сомнения в предназначении этого помещения,

- Может, здесь и ресторан есть? - с обычной своей усмешкой спросила Джонс.

- Через три смерти, - неожиданно для себя сострил я.

Джонс кивнула, давая понять, что по достоинству оценила юмор, и прошла в центр зала. Там она осторожно опустила Жаскема на операционный стол, отступила на несколько шагов и встала неподалеку, не сводя настороженных глаз с раненого.

Но тут произошло неожиданное.

От стены отделился некий механизм, напоминающий грузовой контейнер средних размеров и установленный на попа. Он ухватил сержанта манипуляторами и с невероятной легкостью вышвырнул ее вон. Джонс пронеслась мимо меня, вскользь ударилась о стену и, если бы не моя машинально протянутая рука, скатилась бы вниз по лестнице, которую мы в спешке не заметили раньше.

Дверь захлопнулась, но теперь она стала прозрачной. Нехорошее чувство зашевелилось у меня в груди. Лабиринт обычно показывал нам картины смерти, но почти всегда скрывал обнадеживающие перспективы. «Контейнер», оказавшийся роботом-диагностом, сделал экспресс-анализ крови Жаскема и убрался в свою нишу. Это насторожило нас еще больше. Обычно такие машины остаются возле больного до окончания операции. Беспокойство и напряжение нарастало. И не напрасно! Не успели мы до конца осознать свое предчувствие, как из-под стен серым потоком хлынули утилизаторы.

Джонс поняла всю опасность ситуации немного раньше меня. С появлением первого утилизатора она сорвалась с места и всем весом обрушилась на дверь. Удар был так силен, что дрогнул пол, под ногами, но результат был нулевым. Последующая попытка также была тщетной. И тут мы одновременно вспомнили о бластере. Я уже открыл было рот, чтобы напомнить о нем сержанту, но она, отпихнув одной рукой меня в сторону, другой уже наводила оружие на дверь. В голове у меня мелькнула мысль о том, что снаружи проникнуть в Лабиринт таким образом не удалось, но через мгновение все мои сомнения были рассеяны. Дверь вспыхнула ослепительным белым сиянием и пошла трещинами, как перекаленное стекло. Джонс довершила процесс разрушения мощным пинком и ворвалась в медпункт сквозь дождь раскаленных обломков. Двумя выстрелами она уничтожила утилизаторов, еще один пришлось уделить вновь возникшему из стены диагносту, после чего противник затаился и более никак себя не проявлял.

Подбежав к Жаскему, сержант первым делом убедилась в том, что он еще жив. Потом она взобралась на стол и уселась верхом на тело. Легкий укол минимальным импульсом бластера привел раненого на мгновение в сознание. Он открыл глаза, и Джонс, воспользовавшись этим, вперила горящий взгляд в его расширенные зрачки.

Несколько бесконечных минут ничего не менялось. Мне казалось, что тончайшие светящиеся нити натягиваются между их лицами, но стоило только моргнуть, и видение исчезало. Я не понимал происходящего. Чего добивается сержант? Неужели она хочет или даже может реанимировать этого человека, случайно застрявшего на грани между жизнью и смертью? Джонс и Жаскем безотрывно смотрели друг на друга в полном оцепенении, пока голова проводника не упала на стол. Остекленевшие глаза его уставились прямо на меня, и я содрогнулся от ужаса, застывшего в них. По жалким останкам пробежала судорога, словно умирающий в последнем усилии пытался сбросить с себя сержанта, и даже мне стало понятно, что Жаскем отошел в мир иной.

Джонс же еще некоторое время оставалась сидеть на трупе, а потом обессиленно рухнула на сверкающий белый пол. Не без оснований опасаясь за ее жизнь и рассудок, я подбежал к ней и обнаружил сержанта в глубоком обмороке. Предполагая, что механизмы, скрытые в стенах, готовят новую атаку и могут воспользоваться временной беспомощностью моей спутницы, я подхватил Джонс под мышки и, не в силах поднять тяжелое тело, вытащил ее волоком в коридор. По дороге мне пришлось прорвать уже довольно прочную пленку, которой начал зарастать дверной проем. Как оказалось, Лабиринт умел залечивать и собственные раны.

Приводить в чувство упавшую в обморок женщину мне до этого случая как-то не приходилось. Да и такое состояние бравого сержанта было для меня непривычно. Вызывающая справедливую зависть энергичность Джонс как бы сама собой исключала возможность беспомощного ее положения, пусть даже и естественного для женщины.

К стыду своему могу признаться, что познания мои в области медицины более чем скромны. Поэтому я ограничился выслушиванием сердца и легкими похлопываниями по щекам.

Сердце билось ровно, а кожа на лице сержанта была настолько нежной, что мои ладони показались мне загрубелой старой подошвой. И во мне снова проснулись те таинственные течения, которые влекут мужчину к женщине. Как манили меня ее мягкие, чуть приоткрытые губы! Как стройна была ее шея, грациозно изогнутая в тот момент. Я даже наклонился было, чтобы приложиться к ней губами, но в последний момент нашел в себе силы отстраниться.

Некоторое время я еще смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Все во мне кипело и бурлило, чего я не отмечал в себе уже давно. Опасаясь наделать глупостей, я отошел в глубину коридора и принялся ждать, когда моя спутница придет в себя без моего участия.

Ожидание мое не слишком затянулось. Не прошло и десяти минут, как Джонс начала подавать признаки жизни. Сначала дрогнули длинные черные ресницы, потом пришли в движение пальцы, тут же нашарившие за поясом бластер. Наконец разомкнулись пухлые губы, потерявшие на время свою твердость, и, сделав глубокий вдох, она села на полу. Когда глаза ее открылись, я вдруг увидел перед собой другого человека. С минуту мне казалось, что мои сомнения относительно целости ее рассудка оправдались, но очень скоро все пришло в норму.

- Я спала?

- Вроде того, - уклонился я от прямого ответа.

- Много прошло времени?

- Минут десять, не больше.

- Это хорошо, - произнесла она таким тоном, словно хотела убедить в чем-то саму себя.

- Ну, что? Двигаемся дальше? - спросил я, переводя разговор на другую, самую животрепещущую тему.

Она огляделась по сторонам.

- Ты вынес меня назад?

- Да, сюда было вроде бы как удобнее. Она отметила взглядом не свойственное мне

выражение, но ничего не ответила, погрузившись в глубокое раздумье.

Пауза несколько затянулась, и я хотел было спросить, каким образом мы теперь найдем дорогу без Жаскема, но она жестом приказала мне молчать.

Прошло некоторое время. Вдруг, по всей видимости, совершенно забыв о моем существовании, Джонс вскочила на ноги и почти бегом бросилась к двери медпункта. Стараясь не отставать, я побежал следом за ней.

Таким порядком мы прошли несколько помещений подряд, где Джонс ловко уворачивалась от подстерегающих нас сюрпризов. Она швыряла меня словно мячик, тем самым спасая от опасностей, многие из которых так и остались для меня не до конца ясны. Помню только, что над нашими головами время от времени проносились какие-то тяжелые предметы наподобие примитивных молотов. Потом мы долго поднимались по лестницам, миновали несколько колодцев с водой, где все же сумели более или менее отмыться от той гадости, через которую нам пришлось плыть.