Что с вами? — оборвала она, заметив, как нахмурилось лицо Юры.

— Вы, значит, тоже из этих, из современников Владимира Мономаха… — пробормотал он в полном расстройстве. — Небось родились раньше Тютчева годика на четыре?

— Я? Ах, вот что… Решили, что я из компании долголетних? — Она было сдвинула густые брови, но тут же расхохоталась. — Нет, куда мне! Я из Горьковского мединститута, прохожу здесь практику… И то — второй месяц. Правда, повезло?

Стремительно убеждаясь, что больше всего повезло ему, Юра поспешил согласиться.

— А теперь давайте я вылечу ваш симпатичный кулачок. — Нахмурившись, она рассматривала кулак размером едва ли не с ее голову. — Небольшой сеанс старомодной первой помощи, я думаю, будет только полезен… Полевая, так сказать, хирургия…

— Хирургия?.. — насторожился Юра.

— Вот это здорово! Чемпион хоккея, оказывается, трусоват… Нельзя же быть таким отсталым.

Под пальто на халатике у нее висела сумочка, и она быстро извлекла из нее иглу, слегка похожею на маленький кинжальчик. При виде блеснувшей стали Юра отвел глаза, поежился.

— А это зачем? — спросил он.

— На всякий случай… Антисептический профилактический укольчик не помешает.

— Не помешает? — усомнился Юра.

— Конечно! А потом зальем эмульсией и наложим эластичною повязку, — Она решительно взяла кинжальчик, сорвала с него целлофановый чехол и, подойдя к Юре вплотную, подтянула повыше его рукав.

— Скажите, а со мной ничего не будет? — Юре вдруг очень захотелось, чтобы она его уколола своим кинжальчиком, но кое что он должен был знать заранее. — Я, так сказать, останусь самим собой?

— Ох, и трус же! — Ее черные с зеленью глаза выразили крайнюю степень презрения. — Останетесь, останетесь.

— Видите, — смущенно объяснил Юра, восторженно рассматривая ее смугло-розовое, почему-то пахнувшее елкой лицо так близко перед собой, — я тут насмотрелся на ваших механических людей. А потом мне рассказали, что новая пластмасса — майлон — создает полную иллюзию человеческой кожи, даже медленно темнеет на солнце, вроде загорает… Вот только волосы на этом майлоне пока не растут. А где-то в океане ученик вашего Ивана Дмитриевича, какой-то Крэгс, говорят, населил два острова такими машинами, которые могут совершать любые человеческие поступки и даже думать… Или людей превратил в машины, аллах его знает… А тут еще долголетние, современники Пушкина и чуть ли не Ломоносова. В общем, я, знаете, хотел бы остаться самим собой, со своей собственной кожей и пусть даже пока без особого долголетия… А эта ваша профилактика не превратит меня в черепаху Крэгса?

— Молчите, паникер! — произнесла решительная девушка, вытягивая свой кинжальчик, и эти обыкновенные слова почему-то произвели на Юру самое успокоительное действие…

Через минуту он уважительно посматривал на свои три пальца, перехваченные повязкой. Теперь было совершенно необходимо проводить Женю до ее медпункта.

Узкая тропка, по которой нельзя было идти рядом, вилась между елей, распрямлявших золотисто-зеленые ветки навстречу солнцу.

— В лесу деревья совсем не такие, как в городе… — Женя через плечо, мельком, оглянулась на Юру.

— Тут они дикие, а в городе ручные, — серьезно согласился он.

— Вот-вот!.. А это следы лося?

Через канаву и мелкий кустарник шли толстые, круглые, пугающе большие следы.

— Здесь он стоял, — сказал Юра, — терся боком о сосну… Здесь рогами сбил снег с веток. А потом снова пошел, видите?.. Шел не торопясь, о чем-то думал.

— Ничего я не вижу, — огорченно сказала Женя. — Вам, верно, в лесу и одному не скучно…

Юра хотел ответить, но в горле у него только пискнуло что-то. Не отрываясь, задрав сколько могли голову, к он и Женя смотрели вверх, пораженные тем, что внезапно представилось их глазам. Над островерхими черными елями, над маслянисто-желтыми, с жидкой щетиной стволами сосен медленно плыло огромное шестиэтажное здание, рдяно посверкивая бесчисленными окнами, влажно блестя коричневой облицовкой. Они невольно вскрикнули, когда рывком распахнулась дверь на втором этаже и несколько человек, оживленно переговариваясь, вышли на балкон… Обняв друг друга и смеясь, люди постояли, заглядывая вниз; видно было, как от их лиц отлетают облачка пара… Потом, замерзнув наверное, убежали, толкаясь, в здание. Теперь оно проплывало как раз над головами Юры и Жени. Их накрыла длинная тень. Зданию, казалось, не будет конца и стоять под ним, глядя на плотные ряды синеватых труб, проходивших по дну дома, было неприятно, хотелось выскочить на свет и посмотреть еще раз на розовые окна, панели и светло-зеленые башенки, венчавшие крышу…

Женя, растерянно улыбаясь, села в снег. Здание все еще плыло над ними…

— Вы что-нибудь понимаете?

— Очень мало. — Напряженное лицо Юры было серьезным. — Здесь овладели силой тяготения, и вот…

Они говорили шепотом. Уже виден был конец дома; за ним поспешало солнце. Юра вдруг отмахнулся от чего-то. На соседнем дереве и на кустах повисла золотистая кожура апельсинов; отдельные рыжие кусочки валялись на снегу.

— Эй! Наверху! — заорал вдруг Юра. — Штраф!

Им снова овладело безудержное веселье. Дом уплывал, уже скрываясь за лесом, и Женя едва удержала Юру, который карабкался на сосну, чтобы посмотреть еще…

Когда дом исчез, они с минуту стояли молча, улыбаясь и глядя друг на друга взбудораженными, шальными от виденного глазами. Потом заговорили громко, хохоча, перебивая друг друга, восторженно вспоминая все подробности, и не заметили, как пришли в медпункт.

Едва они переступили порог, как в репродукторе что-то зашуршало и через секунду знакомый, но на этот раз очень ехидный голос академика Андрюхина медленно произнес:

— «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте…» Товарищ Сергеев, зайдите ко мне.

— Вот черт! — вырвалось у Юры, когда он невольно оглядывался по сторонам, отыскивая академика.

— Кто это? — нахмурилась Женя.

— Академик Андрюхин.

Юра заторопился и готов был, кажется, уйти, даже не попрощавшись. Но на пороге он оглянулся; Женя успела повернуться к нему спиной.

— До свиданья, — пробормотал Юра.

Женя молча, не оборачиваясь, равнодушно пожала круглыми плечами.

Теперь, когда вдвоем с академиком Андрюхиным они стояли на берегу припорошенной снегом неширокой Ирги и никто не мог им помешать, Юра ждал объяснений ученого. Андрюхин как будто собирался сделать это.

— Ты все еще удивляешься тому, что видишь здесь… — Ученый присел у принесенного им чемоданчика и щелкнул замком. — А между тем уже пора перестать удивляться, пора перейти к делу. А теория, принципы… Этим мы тоже займемся.

Лицо Юры просияло.

— Правда, Иван Дмитриевич? — он даже оглянулся. — Я бы очень хотел!

— Все в свое время, дружок, — улыбнулся Андрюхин, доставая из чемоданчика с металлическими бляхами пояс и кожаный шлем в медных пластинках. — Я надеюсь, тебе понравились Ван Лан-ши, Паверман. Ну, и я не очень, быть может, тебе противен?

— Иван Дмитриевич!

— Разберемся во всем этом позднее, — сказал академик, протягивая Юре пояс и шлем. — А пока — за работу! Следовало бы, конечно, посвятить тебя в рыцари прекрасной дамы — Науки. Но я не помню процедуры, ее придумал Паверман. А импровизировать в таких делах — кощунство… Ну же, бери! Это твое.

— Мое? — удивился Юра, вертя в руках пояс и шлем.

— Надевай смело, все придется впору.