Неформат, — простонал я, пытаясь ухватиться за подножку уходящего сна.

Сквозь сон я слышал, как Санька куда-то звонил, как лаял шарпей, как падала на кухне посуда и мучился предчувствием, что вот-вот меня растолкает бодрый Санька и сообщит, что яичница остывает, кони под седлом, а дело не ждет. Предчувствие меня не обмануло.

А вот на Светика все это обрушилось явно нежданно. Она оказалась ко всему этому не готова и демонстрировала чудеса некоммуникабельности. Светику явно казалось верхом цинизма, что ее достают в собственной норе, да еще утром, до первой выпитой чашки кофе, до первой выкуренной трубки, до душа и макияжа и вообще до того, как она сама это позволит.

— С добрым утром, Света! — радостно приветствовал ее Санька в цветастом переднике.

На что босое бледное нечто, спускавшееся в белом балахоне по скрипучей лестнице, выдохнуло:

— Доброе утро — это оксюморон, Оксюморон, блянах.

Светик обитала в логове, это она не соврала. Здесь ей было явно хорошо и комфортно, причем хорошо и комфортно было только ей. Двухэтажный деревянный домик был обжит, разношен и переполнен всяким хламом по самое не могу. По мне — он был похож на выброшенную на песок с полвека назад шхуну. Краска везде облезла, дерево рассохлось, а появившиеся трещины штопали только пауки.

— Как в музее у бабы Яги, так? — сказал Санька восторженно. — Ох, мне мои евроремонтные хаты надоели…

Мы с Санькой уже пили кофе, а Светик все еще с отвращением клевала жизнерадостную загородную яичницу, когда Саньке позвонили на мобильный. Он прихлебывал в трубку, одобрительно хмыкал и, наконец, победно объявил нам, что бумажка найдена и ее ксерокопию можно забрать в любой момент, а можно и не забирать, потому что ее содержание он и так знает. Короче, по просьбе Сохнута, в августе, их референт Ольга Павловна Кабанова прописана по нижеуказанному адресу.

— Тащицца туда… — с ненавистью сообщила Светик в пространство. — Этта у Речного вокзала, ы?

— Так, — с готовностью подтвердил Санька. — Точно.

— А подвал? — с надеждой пошарила Светик по вариантам. — Че там с дизайном? Ведь еще не все?

— Какой подвал? А, подвал, — сказал Санька. — А что — подвал. Надо посмотреть.

— А че вы всю ночь шумели тада? — удивилась Светик. — Скреблись. Я думала — в подвале шарите. Парашу там, че еще, небо в клеточку. Нары.

— Ха-ха, — сказал Санька. — Боренька, ты не слазишь, не взглянешь? — он страшными глазами указал мне вон.

Я вздохнул и пошел к выходу.

— Э, Мутант! — позвала Светик. — Ты куда? Во, подвал. Под столом.

Подвал, действительно, начинался сразу под столом. Поднять квадратную крышку и там — лесенка в неглубокий пустой погреб. Светик включила мне свет, и стало видно, что в углу есть старый стеллаж, а у стены тянутся две трубы.

— Нормально, — сказал я. — Пойдет. Главное — труба есть.

— А че в этом главного?

Санька с удовольствием достал наручники и помахал ими:

— Прикуем и все дела, так?

— Ахха! — сказала Светик. — А ну, дайте… Реальные… а че они такие тяжелые?

В ее глазах блеснул детский интерес и придал некоторую определенность Светикиному неопределенному возрасту. Умница, сволочь, детский труд использует. Впрочем, я в ее годы уже непустые погоны носил.

Санька смотрел, как Светик взвешивает на ладони наручники, и по лицу его блуждала романтическая блудливая улыбка. Да, именно в таком сочетании. Он перехватил мой взгляд, быстро стер улыбку, смигнул маслянистость глаз и солидно ответил:

— Так ведь потому и тяжелые, Света, что они настоящие. Для других игр, то есть.

Потом Светик одевалась, а мы ждали внизу. У Саньки началась непосидячка, он менял кресла, вскакивал, хватал книжки, пытался говорить со мной, а потом как-то сник, вздохнул и резюмировал:

— Я обязан поразить ее воображение.

Светик спустилась нескоро. А спустившись, посмотрела на нас изумленно и сказала:

— Упс. А я четта в вебе зависла… Тебе, Мутант, от Фимы приветик. Ну че, поскроллили?

По дороге за большой добычей Санька заехал в супермаркет за малой добычей, объяснив нам, что столоваться задарма ему западло, а шопинг с Плоткиным в багажнике — это непрофессиональное пижонство.

Санькин джип, запаркованный у дома Кабановой, выглядел, как шоколадная конфета в жестянке с леденцами. В этом районе машины были, в основном, еще из советских времен, не то, что в центре. Да и вообще, чем дальше от центра, тем более узнаваемой для меня становилась действительность. Эту Москву я помнил.

У подъезда, как в старые добрые времена, сидела пара старушек. Я решил, что здесь надо действовать проверенными методами и объявил Светику:

— Ты ведь со старушками плохо ладишь, правда? Так что покури у джипа, заодно посторожишь, чтобы его не раскурочили, а то видишь какой райончик, как бы Эфраима в наручниках на такси везти не пришлось.

Светик молча развернулась, а мы подошли к бабулькам.

— Здравствуйте, дамы, — проникновенно произнес Санька. — Сестру мою видали? Вот только что убежала.

— Та, которая с вами была? С трубкой и вся в черном?

— Сестра? Не похожа она на вас что-то.

— В том-то и беда, что не похожа, — трагически ответствовал Санька, и ледок недоверия в глазах бабулек начал подтаивать от вспыхнувшего любопытства. — Боится она его. Кобеля этого.

— Гуляет девка, что ли? Так они сейчас все такие.

— Да ладно бы — гуляла, — закручинился Санька, — он же ее, гад, на наркоту подсаживает… Она вообще не хотела сюда идти, еле уговорил. Да вот, сами видели, все-таки сбежала в последний момент.

Взгляды, очищенные любопытством, подернулись сочувствием.

— А кто ж это? У нас таких, вроде, и нету.

— А она имени не называет. Раз всего и проговорилась, что женатый, а жену Олей зовут.

Бабульки моральный кодекс знали назубок. И возмутились от души:

— Подлец!

— Женатый, а туда же.

— Олей?.. Нет у нас, вроде, Оль…

— Как же нет, а новенькая?

— Ах, да… Но у нее, вроде, муж приличный.

— На вид приличный, а так — кто его знает…

— А в какой квартире живут? Надо бы поговорить нам, — сказал Санька и кивнул мне, услышав ответ. — А зовут как?

— Да как… Николай, вроде. Ну да, так.

— Только Оли сейчас дома нет, она недавно с сумкой вышла, видно — в магазин.

— Николай? — недоверчиво переспросил Санька.

— Слушай, — громко сказал я, обращаясь к Саньке, — а ведь тот, чью фотографию я тебе дал, он ведь тоже Николай? Ты фотографию покажи, вдруг это — он? Вот пусть люди знают, кто с ними рядом живет!

Бабульки вытянули шейки, они явно хотели знать, кто с ними рядом живет. И закивали в унисон, едва взглянув на фотографию Эфраима Плоткина:

— Он это, он! Здесь помордастее, но он!

— А где он может сейчас быть, как думаете? — на всякий случай спросил Санька.

— Да дома сидит. Он только по вечерам и выходит. Говорил, что работы нет.

— Вот, значит, какая у него работа, у подлеца…

Мы с трудом отлепились от старушек, и Санька вознаградил осведомительниц громким телефонным разговором:

— Светка, ты, дура, думала, что сбежишь и мы твоего хахаля не найдем? А мы нашли. Уже идем ему яйца отрывать, вечером тебе их отдадим. Как это не надо? Надо, Света, надо… Да ну, еще ждать тебя, раньше надо было… Недалеко, говоришь, ушла? Ну ладно, две минуты ждем. Время пошло.

— Сейчас прибежит, — сообщил он мне и благодарной публике.

Светик под осуждающе-сочувственными взглядами была отконвоирована нами в подъезд.

Через несколько минут в дверь, за которой скрывался Николай-Александр-Эфраим, позвонила испуганная девушка и запричитала, что в гастрономе женщина, Оля, поскользнулась на пролитом подсолнечном масле, упала и встать не может. Вот и попросила ее позвать мужа Николая…

Я все ждал, что Светик представится Аннушкой, но она не успела — дверь открылась, и мы с Санькой синхронно, словно не прошло пятнадцати лет, возникли из ниоткуда и чисто, без шума, добыли Эфраима Плоткина.