В закутке, за ларьком куда я отошел — спокойно, без толкотни попить водички, прощались две человекообразные крысы. Одна была в милицейской форме, с сержантскими нашивками. Другая — «лицо азиатской национальности». Мент, явно довольный поживой, сыто рокотал:
— Ну, ты это… понимаешь сам… все-ж таки без регистрации ты, поэтому.
Азиат пятился и лыбился, как японка:
— Я пинимаю, да, кинешьна… нет ригисьтьрация — нада пилатить…
Мент вдруг оглянулся на меня и черканул взглядом. Я чуть не поперхнулся, но с трудом глотнул и заставил себя осуждающе покачать головой. Мент блудливо ухмыльнулся и ушел вальяжной раскачивающейся походкой. Гостиничная регистрация у меня на сегодня еще была, конечно. Но на чужой паспорт с пейсатым Умницей на фотографии. В следующий раз мент окажется голодным, и блеф может не пройти.
Я вышел на Новый Арбат. Он еще больше, чем прежде, подавлял своей целеустремленной широтой. Действительно, «мужик, ты же в Москве». В Израиле нет улиц такой ширины. Пока я впитывал простор, стоя на обочине, меня обдали грязной холодной водой. Черный джип уверенно шел на обгон по правой полосе, впритирку к бордюру. Мне было положено. Это была отмашка за тот черный джип — практически такой же, который спас меня по дороге на эшафот, сбив собаку… Да, сбив собаку… И тут меня пробрал холод, словно не вода из осенней лужи облила, а мертвая вода брызнула в рыло. В тупое ментовское рыло. Ну конечно! Я отчетливо вспомнил, как Ривка, пылая от ненависти, записывает номер джипа на своем предплечьи. Дальнейшее было очевидно. Во всяком случае мне, полицейскому.
После взрыва пояса, обнаруживают разлетевшиеся конечности Ривки. На левой руке находят номер. По номеру — джип. На джипе — вмятина. Водителю задают устное сочинение на тему «Как я провел день». Выясняется, что неподалеку от места взрыва он сбил собаку. Следователь счастлив, что объясняется хотя бы собачья кровь на сидении Ривкиного БМВ. Любовь Ревекки Ашкенази и Брижит Бардо к животным у нас в стране общеизвестна. Дальше просто — поиск ближайших ветеринаров. Парень на воротах вспоминает, что Ревекка спрашивала адрес Ёлки, что приехала-уехала. Ёлка не отрицает, наоборот, показывает собаку и чеки Ревекки. И вроде бы и вне подозрений, но Наум по своим каналам тут же об этом узнает. Ёлку он еще на своей свадьбе заметил, теща-молодожен даже ревниво надувала губки. И плевать он хотел на Ёлкино алиби. И все. Она для Наума — мой сообщник. Дальше элементарно, по распечатке Ёлкиных звонков выходят на Умницу. То есть, не выходят, а уже вышли — он не зря дергался. А что говорит Науму Умница — это уже непредсказуемо.
И виноват во всем только я. Обязан был стереть номер. А я — забыл. Когда она записывала номер, вроде это не имело никакого значения, а когда события понеслись вразнос — стало не до того. Вот и подставил своих друзей. Всех, кто пытался мне помочь. Значит, звонить Ёлке с Вувосом тоже нельзя. Жить дальше по паспорту Умницы — нельзя. Придется просить Саньку добыть мне новые документы. А если Санька после этой просьбы больше дел со мной иметь не захочет? Значит, нужно добыть документы без него. Ага, всего-навсего. Вариантов, к сожалению, три. Купить в переходе, попросить Светика или нарисовать самому. О, яду мне, яду!
Я зачем-то поплелся обратно на Старый Арбат и сел употреблять яд в заведении по имени «Гоголь». Интерьер совпал с моим настроением — свежеструганно-чернильный, стилизация под трактир девятнадцатого века. Простые лавки, грубые столы, псевдопростое меню. Я заказал «треску по-советски» и «телятину с чесноком». Но когда телятины не оказалось, согласился на свиную отбивную. Пока ее жарили, выжрал графинчик водки. И мысль о Светике стала казаться менее абсурдной. В конце-концов, она тут своя, местная шизофреничка. А я, между прочим, ее младший коллега-детектив, меня надо спасать. Более того, ведь используя мой паспорт, мы подставляем нашего дорогого шефа. А наш шеф Фима — он высшее существо и должен быть вне подозрений. И для этого надо сделать все возможное и невозможное. Ну елы-палы, ну в таком криминализированном обществе, как постсоветское, что, нельзя какой-то вшивый паспорт фальшивый нарисовать, если очень надо? Да, по-любому выходило, что в конце тоннеля опять оказывалась Светик… Но друзей, друзей я все-таки подставил!
Зачем-то я пересел на другой стул, так чтобы пристроившийся за спиной через два столика филер попал в сектор обзора. Он метнул в меня неприязненный взгляд. Я показал ему средний палец и беззвучно произнес: «Чи-и-и-из». А может, и не Санька его послал. Как-то он непрофессионально работает. Если Умница сдал меня Науму, то… Впрочем, почему Наум должен нанимать непрофессионалов? Не-е, на мне Наум экономить не будет. Филер, пожалуй, подстать Светику, только зачем Светику за мной следить? Разве что по поручению Умницы, если он меня еще не сдал, но не хочет лишаться такой опции. Это вполне в его духе. У Умницы лисья психология — он всегда стремится нарыть побольше ходов из норы. Тем более, у меня его документы. Но тогда где наружное наблюдение от Саньки? Оно должно быть. А я уже должен был бы его заметить. Я окончательно запутался и решил все-таки допросить филера с пристрастием. Но тут он позвонил куда-то, встал и быстро ушел. Значит, от ресторана меня поведет кто-то другой.
А все-таки странно, что и Светик, и Санька хотят от меня одного и того же. Или не странно? С одной стороны — не стоит доверять совпадениям. С другой — такое ли это совпадение. Не так уж много в Москве разыскиваемых израильтян. Эфраим Плоткин, да я, Боря Бренер, он же Ефим Зельцер, он же Мутант. Выходит вполне даже натурально, что когда появляется израильский мент, все желают подключить его к поискам нашкодившего израильтянина…
Я отрезал кусочек отбивной. Ну да, нашкодивший израильтянин. Что еще делать израильтянину за границей, как не грешить и шкодить. Жрать свинину и сифуд, играть на рулетке, путаться с девицами, и запутываться с девицами, и жениться на них где-нибудь на Кипре… Я поперхнулся куском свинины. Неприятно сознавать, что начал тупеть. Я должен был понять это сразу. Мало мне номера джипа на Ривкином запястье, продолжаю тормозить. Я достал из кармана Санькину «оперативку» и убедился, что женитьба Плоткина и поездка на Кипр совпали не только годом, но и по дате. И следовательно, не имея возможности зарегистрировать брак в Израиле с нееврейкой Барбарой Медведев, а попросту с Варварой Медведевой, Эфраим Плоткин пошел по стандартному пути всех жертв израильского недоделанного законодательства, а вернее не пошел, а полетел и приземлился на Кипре, где молодые израильские пары регистрируют светский брак. Теоретически можно предположить, что уже после Кипра Барбара прошла гиюр и религиозную свадьбу, но это вряд ли. Во-первых, у Вари осталось прежнее нееврейское имя. Во-вторых, имена детей — явно не библейские. Место жительства, место работы, образ жизни мужа — все это не вяжется с религиозным укладом. А следовательно, светской израильтянке Барбаре Плоткин на фиг не нужен религиозный гет от сбежавшего мужа и никакая она не агуна. Значит, рассказывая мне эту байку про агуну, Светик вешала мне на уши лапшу. Или сама, или, что вероятнее, ей эту же лапшу повесил Умница. Или самому Умнице повесили лапшу, чтобы подключить его агентство к поиску «Плоткинских миллионов». М-да… И как-то совсем паршиво, что все это пересеклось на мне. Пересеклось, как прожектора в нейтральных водах на беженце. Да я и есть беженец. Зазвонил Санькин мобильник.
— Боря, ты где? — спросил Санька каким-то шершавым голосом. — Все еще в «Гоголе»?
— Ну, да, — хмыкнул я не без некоторого облегчения, все-таки бесхозность филера меня напрягала. — Подгребешь?
— Никуда не выходи! — приказал Санька и отключился.
Ну не выходи, так не выходи. Собственно, мне вообще некуда идти. Я дозаказал снеди и стал ждать Саньку у нового графинчика. Получалось, что жить в отеле больше нельзя. Если Умница расколется, а он почти наверняка расколется, если уже не… то по его паспорту я вычисляюсь на раз. К Саньке на коврик попроситься? А лучше снять неофициально какой-нибудь угол и перейти на нелегальное положение. Но это — до первой проверки документов, потому что прописки у меня быть не может, пока нет нового паспорта. Значит, опять-таки нужен новый паспорт. А просить у Светика ксиву нельзя. Она не должна знать мое новое имя.
