– Ты считаешь детей добрыми ангелочками? Когда я иду по улице, они обзывают меня шлюхой и забрасывают снежками, а сопляки тринадцати-четырнадцати лет лезут с похабщиной, чем они лучше взрослых?
– Они просто ничего не понимают. У тебя рано или поздно будут свои дети…
– Сомневаюсь.
– Вдруг потом, когда все изменится, ты все-таки решишь их завести?
– Если ты думаешь, что женщина, которой неоднократно заливали во влагалище водку, после этого способна к деторождению, ты большой оптимист.
Стефан переменился в лице и несколько секунд молчал, наконец пробормотал:
– Тебе надо отсюда уехать… Я помогу.
Они так и не поссорились.
Сегодня его выписали. Наплыв раненых после нападения автохтонов, коек не хватает, а у него самочувствие более или менее сносное, да и страховка третьеразрядная – необходимый минимум.
Персонал больницы был охвачен возбуждением двоякого сорта. С одной стороны, работа в авральном режиме, все сбиваются с ног, с другой – подоспела хорошая новость. Проходивший мимо караван забросил на островок почту: из двадцати с лишним претендентов на Весенний престол, которым разослал письма губернатор-пропойца, шестеро откликнулись и пообещали посетить Мархен в ходе своих предвыборных турне. Причем один из них – по слухам, кандидат из пятерки самых перспективных – может нагрянуть сюда в ближайшие дни. Радовались все, кроме Эфры, ей было все равно.
В ожидании попутного каравана Стефан снял комнату в центре города, подальше от береговой стены, которая, судя по ночной заварушке, не являлась для кесу непреодолимым препятствием.
Эфра жила на той же улице. Несмотря на поздний час, он подстерег ее у подъезда и теперь уговаривал бежать в столицу.
– Если я уеду, может пострадать мама, – щуря свои удивительные морозные глаза, возразила Эфра. – Был случай, одна девчонка пообещала свидание такому же скоту, потом передумала, а тот с двумя приятелями встретил ее отца, который возвращался из мастерской, и так испинал, что он полтора месяца пролежал у нас в больнице, вышел инвалидом. И отец девушки, и те ублюдки были пьяные, под суд никого не отдали – решили, дело житейское. То, что в больших городах считается за криминал, у нас повседневная жизнь.
– Ты ведь не такая, как все, – подавленно заметил Стефан.
В горле щипало, и все казалось безнадежным.
– У меня хорошая мама. Она раньше историю в школе преподавала, хотя смысла в этом не было никакого. Таких скотов надо держать в рабстве и пороть каждый день, чтобы пикнуть не смели, а не давать им человеческие права, как тебе или мне, тогда можно будет нормально жить.
Стефан начал спорить, хотя это, наверное, тоже было ошибкой. Эфра нарисовала слишком страшную и безрадостную картину, и ему хотелось убедиться, что на самом деле все не так плохо. Может быть, на самом деле эти парни в нее влюблены и ведут себя грубо, потому что не умеют иначе? Она же потрясающе красивая! Стройная, полногрудая, с точеной шеей и тонкой талией, да еще шелковистые платиновые волосы – такие длинные, что коса толщиной в руку свисает ниже пояса. Конечно, каждому захочется… Стефан пытался объяснить ей, что праздник чувственной любви все-таки лучше зимнего воздержания, и если бы научить этих ребят правильно выражать свои чувства, всем стало бы хорошо.
– Пусть тебе самому будет так хорошо, – отчужденно произнесла Эфра, когда он закончил излагать свои путаные соображения.
– Не надо так говорить, прошу тебя… Твои слова режут, как ножи. Я тебя люблю по-настоящему, ты для меня богиня красоты, и я бы что угодно отдал, чтобы ты была со мной!
– Да? Тогда убей тех, кого я скажу. Отдай мне их дрянные жизни.
– Я не могу убивать…
– А говоришь – «что угодно», – передразнила Эфра. – Не швыряйся словами.
– Я заберу вас отсюда, обещаю. Даже если продать парикмахерскую за полцены, денег на переезд хватит. Все будет хорошо, вот увидишь.
Их прервал громкий стук в дверь. Возбужденные голоса на лестничной площадке, пьяный смех.
– Мама, не выходи! – крикнула Эфра. – Сиди у себя, я сама открою.
Стефан остался в маленькой комнате с книжными полками на одной стене и вышивкой, изображающей летнее озеро, на другой. Хоть он и пытался выгораживать «этих ребят» – главным образом для того, чтобы успокоить ноющую в душе боль, – встретиться с ними лицом к лицу ему совсем не хотелось. Дадут бутылкой по голове или запинают в темной подворотне – вот тебе и погибель.
– Эфра, не курвись, пошли е…ся! – доносилось из коридора. – Че, давай, скорей собирайся, а то под дверью нассым!
Веселое ржание, дурашливые вопли.
«Я же не могу взять пистолет и перестрелять их, это же люди, а не кесу, меня отправят на каторгу! Несмотря на здешнее беззаконие, если я их убью, с меня спросят по закону, потому что я приезжий».
Ему больше не хотелось их оправдывать, и в душе клокотала ярость, разбавленная ощущением собственного бессилия – словно варево в кастрюле, которое местами бурлит, а местами слегка колышется, стянутое жирной пленкой.
Он ушел оттуда минут через десять после Эфры. Попрощался с ее мамой, пряча глаза.
Убийство исключено, холодным оружием он владеет так себе и стреляет посредственно. Обязательную для всех здоровых юношей подготовку в Гражданском ополчении он, конечно, прошел, но то была не жизнь, а малина: его сразу определили в отдел пропаганды при штабе – кропать вирши, поднимающие боевой дух, типа «шла пехота мимо Лесу, а навстречу злые кесу», и дальше наши побеждают. За художественный уровень до сих пор стыдно.
Одноименный с островом городок готовился к приему высокого гостя. Замазывали известкой ругательные слова на заборах и на штукатурке неказистых строений, забрасывали рыхлым лежалым снегом мусорные кучи. Пятна крови, оставшиеся после набега кесу, не стали трогать: пусть кандидат в верховные правители увидит воочию, что захолустный, но опрятный Мархен находится в бедственном положении.
Стефан наблюдал за превращением помойки в сугроб из окна закусочной, куда завернул пообедать. Кусок в горло не лез, к тому же кофейный напиток ему приготовили без сахара. Бурда бурдой, но сладость позволяет вообразить, будто пьешь настоящий кофе, а сейчас никакая игра воображения не поможет.
– Красноглазые суки все подчистую слизнули, – объяснила клиентам хозяйка закусочной. – Они сюда не за человечиной приходили, дичи и в Лесу вдосталь бегает. За сахаром, за сгущенкой, за конфетами, сучары подлые… И ведь знали, где что брать, все у них заранее было задумано! Вон, вишь ты, дверь у нас вышибли.
К разговору присоединились другие посетители. Один со знанием дела сообщил, что кесу занимались грабежом, разбившись на группы, причем на склад с зимним стратегическим запасом продовольствия вломилась самая большая, в составе которой были чародейки. Разорвали охранные заклинания и уволокли то, за чем пришли, так что сластей даже на складах не осталось. И ведь как орудовали, дрянь лесная: покуда отряд прикрытия отвлекал внимание гарнизона, остальные напали на гаражи, захватили машины и довезли добычу до восточных ворот, а за береговой стеной погрузили на своих грыбелей – и были таковы. Судя по всему, у них имеется подробный план Мархена – раз так, не обошлось без предательства.
Кто-то заметил, что план могли нарисовать со слов пленников, пропадают ведь людишки время от времени.
Как есть предательство, напористо возразил первый, отхлебнув пива. Надо было откусить себе язык, но не выдавать, где в Мархене гаражи и столовки, что дороже – своя шкура или народные интересы? Теперь даже почетного гостя нечем будет угостить.
Да ну, усмехнулся другой, уж губернатор угостит, до его особняка за высоким забором серые твари не добрались.
Зато нам беда, горестно заметил еще один участник разговора, как же теперь без сахару самогон гнать?
Стефан смотрел на улицу за оклеенным пожелтелыми полосками окном. На виду остался только ворох смерзшегося тряпья, наполовину заваленный грязноватыми комьями снега, да торчал наружу обрубок заляпанной чернилами скамьи – на спор ее, что ли, разрубили? Мобилизованные на уборку горожане трудились не покладая рук.
