Тридцать шесть часов проходят как сон.

В маленьком салоне второго класса стучат две пишущие машинки, под ногами гудят моторы. Мы одни в своем кабинете. Несколько наших попутчиков сидят на палубе, глядят на море и стараются представить себе, как их, переселенцев, встретит Америка.

В этот момент за нами неслышно появляется морская форма и здоровается по-английски:

— Good morning, gentlemen, простите за беспокойство. Я слышал, что один из вас играет на рояле. Сегодня мы организуем вечер знакомства. Капитан просил передать, что вы бы оказали ему большую честь, согласившись принять участие в вечере и сыграть на рояле. Мы были бы этому очень рады, очень…

— Простите, но ведь рояль в первом классе. Нам бы не хотелось сознательно нарушать правила судна.

На верхней палубе идет вечер знакомства, течет шампанское, молчит рояль. Внизу стучат две пишущие машинки.

От Африки до Америки приходится двенадцать раз подниматься к завтраку, двенадцать раз садиться за обед, двенадцать раз уходить после ужина. Восемнадцати же блюд дневного рациона для пассажиров первого класса не выдержал бы даже первобытный человек с желудком, привычным ко всему. А разницу между стоимостью проезда в первом и втором классах помощник капитана в любое время может ощутить собственноручно: чемоданчик из Иоганнесбурга с 2 тысячами метров цветной пленки.

Приведя увлеченных повествованием читателей вместе с героем своего путешествия «Вокруг света в восемьдесят дней» на предпоследнюю страницу книги, Жюль Верн призвал на помощь астрономию и вращение Земли и гениально просто разрешил пари господина Филеаса Фогга. За семь минут до истечения срока удивленный путешественник узнал, что, двигаясь на восток, он выиграл сутки, которые и решили пари в его пользу.

Мы ни с кем не заключали пари. И все-таки были почти так же обрадованы, когда между Африкой и Америкой смогли растягивать день наподобие гармошки.

«Put the clocks thirty minutes backwards every day», — напоминали надписи на английском языке на всех палубах, в коридорах, в столовых: «Ежедневно переводите часы на тридцать минут назад». Мы уперлись и оставались верны Африке. На шестой день плавания мы отправились обедать в три часа дня, на восьмой день в четыре, наперекор всем часам, которые в это время показывали двенадцать. Кейптаун расположен на 17 градусов восточнее Гринвича, Буэнос-Айрес — на 59 западнее. Час равен 15 градусам. Умножаем, и вот результат.

Пять без труда приобретенных часов, которые не были включены ни в какой бюджет времени — ни в расписание, ни в стоимость билетов. На десятый день мы вставали от пишущих машинок в шесть утра, когда судовые часы показывали полночь.

Огни на плавучем островке понемногу гасли. В каютах ложились спать и с облегчением подсчитывали, что до конца морской болезни остается уже только два дня. Наверху еще играли в бридж, в другом конце общего салона горланили смесь голландских, французских и английских песенок. На задней палубе, скрытые спасательными шлюпками, стояли влюбленные, которые были знакомы друг с другом ровно восемь дней и восемь ночей. Облокотившись на поручни, они шепотом поверяли свои мечты Млечному Пути и созвездию Южного Креста.

— Послушайте, — проронил в ночной тишине молодой швейцарец, который ехал продавать часы аргентинцам, парагвайцам и чилийцам, — не кажется ли вам, что эти судовые часы в какой-то степени символизируют, как Америка плетется за Европой? Сейчас здесь у нас темно, полночь, а над Европой уже сияет солнце. Завтрашнее солнце, понимаете?

— А вы философ, — отозвался из темноты французский промышленник, едущий отдыхать в Бразилию. — Не забудьте только, что ваша правда о двух концах. Когда вы завтра пойдете обедать, американец вам может спокойно заявить, что здесь солнце в зените, а на вашу Европу спускаются сумерки. Не так ли?

— Ладно, ладно, оставим это. Может быть, выпьете чего-нибудь холодного? Не находите ли вы, что для столь сложных рассуждений уже несколько поздно?

— Мадам, вы читали сегодняшнюю газету?

— Газету? Ах да, вы имеете в виду палубные известия! Нет, очень уж буквы мелькают перед глазами.

— Все же взгляните, это для вас будет небезынтересно, — южноафриканка в костюме последнего покроя, взяв под руку свою подругу, тянула ее к доске, на которую минуту назад вывесили три листа радиотелеграфных сообщений, датированных сегодняшним числом.

«Черный рынок детей в Витватерсранде. Child Welfare Society[2] прилагает величайшие усилия, чтобы запретить повальное усыновление детей бездетными родителями. Несколько дней назад в Крюгерсдорпе было раскрыто, что отец продал ребенка заинтересованному лицу, предложившему на аукционе самую высокую цену».

— Что вы об этом скажете?

— Что я могу на это сказать? Это опасная торговля, следовало бы ее прекратить! А в Китае все еще дерутся? Скажите, пожалуйста! Неужели им не надоело, ведь уже столько лег…

В этот день стюард-китаец разнес отпечатанные на гектографе тетрадочки со списком пассажиров, которые едут из Кейптауна в другие порты. Двадцать семь пассажиров покинут судно в Буэнос-Айресе, один в Монтевидео, трое в Рио. Тридцать девять оплатили поездку в оба конца: round trip — круговое путешествие. Это значит, что денек они побудут в каждом из портов, а затем поплывут обратно в Кейптаун. Round trip — прекрасная затея, всего за каких-нибудь 1200 долларов.

Восемь пассажиров, остающихся до полного счета, занесены в рубрику «Второй класс». Куда они едут, это никого не интересует.

— Вы рады, что увидите Рио, мадам?

— Очень. В последний раз я была там перед войной, еще до замужества. Вы об этом будете вспоминать до самой смерти, моя дорогая. Пляж с небоскребами, в сравнении с которыми Кейптаун с его Marine Drive просто Золушка. Копакабана! Сахарная голова! А вид ночного Рио с Корковадо! Вы скажете, что я была права. А вы, собственно, зачем едете в Америку?

— Просто так. У мужа там какие-то торговые дела, и он не хотел оставлять меня одну. А кроме того, некоторые очень хвалят аргентинские туфельки. Я должна привезти себе несколько пар. Вы ведь знаете, каковы южноафриканские? Dreadful, их же нельзя носить, через две недели отклеивается подошва.

Внизу, во втором классе, едут поляки — две семьи. Женщина с закутанным в одеяло больным ребенком, который плачет целые дни. Он родился недалеко от Аруши, в Танганьике, в лагере перемещенных поляков, бежавших от Гитлера и на время нашедших приют в Восточной Африке. Пока мужчины сбрасывали с английских самолетов бомбы на Берлин или тонули от немецких торпед, женщины с детьми терпеливо считали дни и ждали, когда кончится война. Сегодня они стали для англичан в Танганьике нежелательными иностранцами. Для них избрана Аргентина, их довезли до Дар-эс-Салама и купили билет в Америку. Таким образом, поляки едут в Америку, зажав в узелке несколько песо, которые обменяли на сэкономленные шиллинги. С тоской они садятся за обед, с отчаянием встают из-за стола. Им все равно, приедут ли они через двадцать дней, через год и приедут ли вообще.

Наверху, на первой палубе, южноафриканки прикидывают, сколько пар туфель они привезут из кругового путешествия.

Предпоследний день плавания.

34°42 южной широты, 53°23 западной долготы. За последние 24½ часа проделано 404 мили. Скорость — 16½ узлов.

От последнего порта пройдено 3778 миль, чуть больше 6 тысяч километров.

Обычно море спокойно, изредка появляются чайки, признак близкого материка. Альбатрос, который на протяжении пяти дней неотступно следовал за нами, пожалуй, уже вернулся в Кейптаун или же нашел себе другой корабль.

— Значит, в Монтевидео мы не едем. Час назад капитан получил приказ плыть прямо в Буэнос-Айрес.