Событиями 1640 г. для Португалии завершилась огромная историческая эпоха. Португальская «революция», как называли в Европе эти события, приобрела огромную популярность на континенте. Она импонировала всем и своей «законностью» в восстановлении суверенитета королевства, и быстротой и решительностью переворота, и единодушием народа, и относительной бескровностью, и даже своим монархизмом. Долгие годы в сознании европейцев Португалия «царит» как образец свободолюбивой и благородной страны, а в литературе – как земли романтических приключений и высоких чувств.

В это время вся Европа стояла уже перед грозными и величественными свершениями. Уже совсем близка была Английская буржуазная революция. Вестфальский мир 1648 г., завершивший Тридцатилетнюю войну, создал новую систему отношений между государствами па континенте. Другие материки из неведомых сказочных земель превращались в обжитые доходные владения.

История Португалии отнюдь не закончилась XVII веком. Напротив, обретя независимость и отстояв ее в тяжелой борьбе, страна вышла на новые дороги неизведанных возможностей. О том, сколь труден был выбор правильного пути, мы можем судить по настойчивым поискам экономической и политической доктрины португальскими мыслителями второй половины XVII в. Но еще сложнее оказалось осуществление этих планов, пришедших в противоречие с неблагоприятной внешнеполитической обстановкой и обеднением страны после долголетних войн. Дорога через три столетия к сегодняшней Португалии не была ни прямой, ни ровной.

История Португалии в новое и новейшее время знала немало событий, достойных скрупулезного исследования ученого и пера литератора, и надо надеяться, что когда-нибудь советский читатель вместе с кем-то из историков сможет пройти дорогами тех времен. И тогда станут понятными и те возможности, которые открылись перед страной во второй половине XVII в., и истинный смысл португало-английского договора 1703 г. (известного как договор Митуэна), во многом задержавшего развитие португальской экономики, и противоречивое правление маркиза Помбала – реформатора эпохи Просвещения, усилиями которого был отстроен Лиссабон после разрушительного землетрясения и пожара 1755 г. Несомненно, достойна внимания взыскательного читателя история планов Наполеона в отношении Португалии и самоотверженного сопротивления португальцев французским войскам.

Новый мир, сложившийся в Европе после Венского конгресса 1815 г., всего пять лет спустя был потрясен по только славными испанскими, но и португальскими революциями, когда в острейшей социальной и политической борьбе на свет явились формы политического устройства и государственного механизма, существующие и действующие до наших дней.

Поучительна и своеобразна история португальского капитализма, ибо это история страны, первой вышедшей на путь создания колониальной системы и мирового рынка и растратившей на это огромные усилия первооткрывателя, нерасчетливо бросая на океанские просторы людей и средства. Длинная дорога к новому экономическому строю и политической организации, начавшаяся еще в XVI в., протянулась через столетия, принимая форму то революций и крестьянских войн, то реформ и борьбы политических течений. И в начале XX в. Португалия была снова взорвана мощным революционным движением, приведшим к свержению монархии в 1910 г. Но вряд ли найдется другая страна, послереволюционная история которой была бы столь наглядна и поучительна для размышлений о том, как и почему революционный процесс сменяется установлением фашистского режима: Португалия стала второй европейской страной, где к власти пришли сторонники фашизма. Сам же феномен португальского фашизма – долгожителя среди подобных режимов, проявившего чудеса социального и политического лавирования и незаурядные адаптивные способности, заслуживает отдельного исследования.

И наконец, во второй половине XX в. Португалия подарила Европе, казалось, уже отвыкшей от таких пертурбаций, революцию 1974 г. – «революцию гвоздик», в которой вновь проявились лучшие свойства португальского народа: свободолюбие, гуманизм, благородство. Сложная а не во всем счастливая судьба этой революции вновь привлекла симпатии всех к этой стране и внимание к ее истории.

Наши небольшие по объему очерки посвящены средневековой истории Португалии, и только ей. Тому есть по меньшей мере три причины. Первая – это наше убеждение, что средние века представляют собой один из самых важных периодов исторического прошлого этого народа, интереснейший по насыщенности событиями, по значимости социальных и политических процессов того времени. Вторая состоит в том, что история стран Европы и в новое, и в новейшее время генетически гораздо теснее связана со средневековьем, с его институтами, представлениями и обычаями, чем иногда думают. Не видеть этого невозможно. Более того, средневековье было озабочено многими вопросами, которые и нам кажутся современными, и подчас умело разрешать их более успешно, хотя и своеобразно. Речь идет о представительстве земель и сословий и их диалоге с центральной властью, о понимании социальной справедливости и формах ее осуществления, о налогообложении и привилегиях. И португальский вариант развития не просто дает нам новый материал для размышления, по и в некоторых случаях может служить моделью развития феодализма в той же системе факторов.

И последнее: средневековая Португалия хранит еще много тайн. Исчезновение короля Себастьяна, может быть, яркая, но не самая значительная из них. Еще не все архивы изучены, не все документы прочитаны.

Дороги истории никогда не бывают пройдены до конца.

Многим, кто несет бремя увековечения истории, особенно тех сеньоров, чьей милостью и на земле которых они живут и где были рождены их предки, их привязанность разрешает [допускать] вольность, так что они весьма склонны к перечислению и описанию подвигов [своих сеньоров]. Угождение, подобное этому, проистекает из мирской привязанности, которая есть не что иное, как соответствие чего-либо понятиям человека. Точно так же страна, в обычаях которой люди воспитывались долгов время, порождает такое же соответствие между их понятиями и ею; поэтому при необходимости судить о каком-либо событии, до нее относящемся, как во славу ее, так и наоборот, никогда оное не может быть изложено ими правильно; ибо, восхваляя его, они всегда говорят более того, что есть на самом деле; а если наоборот, то они преподносят свои утраты не столь губительными, как это было в действительности.

Такое соответствие и естественная склонность порождаются и другими явлениями, по мнению тех, кто говорит, что глашатай жизни – голод – восстанавливает силы тела, крови и духа, и опи, порожденные пищей, имеют между собой такое сходство, которым и обусловлено это соответствие. Другие же полагают, что ато происходит еще в зародыше, при его зачатии; и то, что из него рождено, он предуготовляет таким образом, что и возникает это соответствие, как по отношению к стране, так и к тому, что ему подобает.

И, видимо, об этом рассуждал Туллий, когда говорил: «Мы не рождаемся от самих себя, ибо одна часть нас есть земля, а другая – предки». И тем не менее суждение человека об этой земле или людях, имея в виду их деяния, всегда ущербно.

Именно эта мирская привязанность принуждает некоторых историков деяния Кастилии выдавать за подвиги Португалии, хотя это люди с добрым именем; принуждает их сворачивать с прямой дороги и бежать тайными тропами, излагать несчастья той страны, откуда они родом, в нескольких словах, чтобы, как очевидно, они не стали заметны. Но особенно большая нелепость состоит в том, что столь доблестный Король, славной памяти дон Шоан, правление и королевство которого есть пример для подражания, принимается ими за благородного и могущественного короля дона Хуана Кастильского, и часть его благодеяний остаются невосславленными, как того заслуживают, а другие опускаются, будто их и не было, и такое осмеливаются обнародовать при жизни тех, кто был его соратником, хорошо знающих, что все было наоборот. Мы, несомненно, придерживаемся другого образа мыслей, отринув всяческую привязанность, которую можем иметь по указанным выше причинам; нашим желанием было написать в этом труде правду, в благом порыве оставив всякое фальшивое восхваление, и открыто показать народу, такими или совсем иными были события, в том образе, какой они имели.