Надо иметь раскаленный кусок чугуна вместо сердца, какой имел Кальвин, чтобы верить, что весь человеческий род до Христа погиб. Если же люди и тогда спасались, то были и места спасения. Одно из них — Елевзис. Но и тогда, как теперь, тесен был путь и узки врата жизни. «Всюду гибель, только здесь спасение», — это хорошо сознают посвященные.

говорит Софокл (P. Foucart, Les mysteres d’Eleusis, 1893, p. 49). «Будут лежать после смерти во тьме и в грязи», en skotô kai borborô, знает участь непосвященных и Аристид Ритор (P. Foucart, 1. c., 54).

поет у Аристофана хор посвященных (Зелинский. Древнегреческая религия, 108). Светит иначе и здешнее солнце очам, увидевшим нездешнее. Ту же Елевзинскую тайну, может быть, о ней и не думая, выразил Гете:

В чем же заключаются для посвященных «надежды сладчайшие», hêdysterai elpidai, по слову Пиндара? (Новосадский. Елевзинские мистерии, 1887, с. 155.) «В древности, афиняне называли умерших деметрии», — сообщает Плутарх (Plutarch., de fac. in orb. lun. — Schelling, Ueber die Cottheiten). Это забытое древнее имя помнили и понимали только елевзинские посвященные. Прочие люди, теряя в смерти лицо свое, лежат в земле, безличные, как сваленные в общую могилу, тела убитых на поле сражения, или песчинки в куче песка; только посвященные, вступая в кровный союз с Матерью Землей, получают от нее бессмертное лицо — личность, и, если их будет больше, чем песка морского, — каждого из них, в день воскресения, узнает она в лицо, назовет — вызовет по имени из гроба, и спасет, как дитя свое спасает мать.

Семени, чтобы расти, нужна темнота, а сердцу, чтобы веровать, — тайна. Если мера всякой религии тайна, то и по этой мере, греческая мифология не религия вовсе: в ней все открыто всем, как на большой дороге или на торжище; светло, ослепительно, — глазу негде отдохнуть. Но вот, мистерия, и сразу тайна, тень. Только здесь начало религии — душа эллинства. Это и само оно чувствует и тайну таинств, как душу свою, бережет; знает, что сердце открыть, значит убить.

Всюду солнечный день, только здесь, в мистериях, ночь; всюду «святое» — «светлое», только здесь — «темное». «Бог во мраке живет», здесь так же, как на Синае, поняли.

Сходство елевзинского зодчества с египетским недаром находили тайнолюбцы, египтяне: те же грозные, древние, циклопической кладки, как бы крепостные, стены; тот же постепенно сгущающийся при входе в многоколонное святилище, как в дремучий лес, таинственный сумрак, и совершенный мрак во святом святых (P. Foucart, 1. с., ed. 1914, p. 225).

Грозны стены, грознее закон: за вход непосвященных в перибол, святую ограду, и за разглашение тайны — смерть. Алкивиад, угрожаемый казнью, бежал из Афин, а нескольких друзей его казнили. Эсхил едва не погиб, кажется, за последние слова Прометея с намеком на одну из елевзинских тайн — конец Олимпийских богов. Даже рабы, допускаемые внутрь перибола для строительных работ, посвящались, чтобы связать их клятвою молчания (Foucart, 347). Двух акарнейских юношей, нечаянно вошедших в ограду святилища, приговорили к смерти; хотя и ясно было, что они вошли по ошибке, их все-таки казнили за это, как за «несказанное злодейство, nefandum scelus», сообщает Тит Ливий (T. Livius, XXXI, 13). Кто-то из посвященных привлечен был к суду за разглашение тайны только потому, что на вопрос собеседника, похож ли виденный им во сне обряд на посвящение, кивнул головой молча. «Во всем, что касается Деметры и Елевзиса, вы, афиняне, люты, deinoi», — замечает Сопатр Ритор, рассказав этот случай (Новосадский, 50).

Люди, даже под угрозой смерти, болтливы, как видно из истории всех тайных обществ. Но вот, за пятнадцать веков Елевзиний, из множества посвященных всех племен, состояний, полов и возрастов, никто ничего не открыл, так что, если бы не христиане, мы ничего бы не знали о таинствах. Трех внешних оград — камня, мрака, смерти — мало, чтобы так сохранить тайну; нужна и внутренняя ограда священного ужаса. «Не бо врагом Твоим тайну повем», это и мы говорим, но не делаем; древние делали, и уже по одному этому видно, чем были для них таинства.

«Сказанное», «сделанное», «явленное», legomena, dromena, deikmymena — три главные части таинств (Foucart, ed. 1893, p. 57). Внутреннейшая, к сердцу их ближайшая и главнейшая часть — последняя, что согласно с глухим намеком Аристотеля: «Не узнавать что-либо должны посвященные, а испытывать, ou mathein ti dein, alla pathein» (Aristotel., fragm. 15. — Fracassini, Il misticismo greco, 30), и, может быть, с таким же намеком Гераклита: «Глаз вернее уха» (E. Pfleiderer. Die Philosophie des Heraclit von Ephesos, 1886, p. 62). Это и значит: «Явленное», виденное глазом, вернее сказанного, слышанного ухом. Среднее между ними, связующее звено — «сделанное» или точнее «делаемое», «совершаемое» в мире всегда («это было не однажды, но всегда есть», по Саллюстию), мы знаем лучше всего, по дошедшему до нас от VII века, но, вероятно, сохранившему следы неизмеримо большей, может быть, доэллинской, пелазгийской, древности, «Гомерову» гимну о двух елевзинских богинях, Деметре и Персефоне, Матери и Дочери. «Део (Деметры) и Коры (Персефоны) тайное действие, drama, блуждания, похищения и страдания („страсти“) — являет Елевзис, при свете факелов», — сообщает св. Климент Александрийский, бывший посвященный в таинства (Clemens Alex., Protropt., IV, 27). Кажется, недаром и здесь точное, тайное слово: «являет».

Судя по раскопкам, главная часть Елевзинского храма, телестерион, têlesterion, огромный зал посвящений — не что иное, как театр с полукруглыми рядами ступеней-лавок для 3000 зрителей (O. Rubensohn. Die Mysterienheiligtümer in Eleusis und Samothrake, 1892, p. 25). Здесь и являлось, за четвертною оградою — каменных стен перибола, ночного мрака, клятвы молчания и священного ужаса — тайное «действие» Део, Коры и Вакха, Матери, Дочери и Сына.

Что такое Деметра, мы, может быть, лучше поймем, если узнаем, откуда она.

говорит сама богиня в гимне Гомера, являясь людям в человеческом образе (Homer. hymn., ad Demetr.). Первая веха — Крит, вторая — Египет. «Таинства Деметры те же, что Изиды, только имена различны», по Диодору (Diodor., I, 96), что подтверждается египетским изваяньицем Изиды, найденным в древнейших слоях елевзинских раскопок (Foucart, ed. 1914, p. 20). Третья веха — Северная Африка, Ливия. Тесмофориям («законодательным» таинствам Деметры) научили пелазгийских жен, по Геродоту, «дочери Даная» (Herodot, II, 171) — те же амазонки, по Эсхилу, — амазонки, чья родина Ливия, может быть, «Атлантская колония», по Диодору. Веха четвертая — берег Атлантики, где кельты-друиды поклонялись «Деве, имеющей во чреве», Vigro paritura, может быть, родственной Брассемпуйской пещерной Изиде Ледниковой древности (A. Jeremias. Die ausserbiblische Erlöserererwartung, 1927, p. 342). И, наконец, пятая, последняя веха — Атлантида. «Житель Гипербореи, Абарис, певец, прилетевший на золотой стреле в Лакедемон, принес в него почитание Персефоны и воздвиг ей первое святилище», — сообщает Павзаний (Gattefosse, La vérité sur l’Atlantide, 1923, p. 56). Критскую мечту Дедала Механика о человеческих крыльях напоминает эта золотая стрела Абариса. Где же находится Гиперборея? «В Атлантике, против земли Кельтов», — по греческому историку IV века, Гекатею Абдерскому (Hecat. Abder., Fragm. Hist. Orec., II, p. 386, fr. 1. — J. Carcopino. La basilique Pythagoritienne, 1927, p. 300), — следовательно, в полуночной части того Атлантического материка или острова, который миф называет «Атлантидой».