Она уничтожила его взглядом.

– Его величество и я знаем лучше, чем все другие, что идет ему во благо, а что нет, – сказала она.

Но, несмотря на свою решительность, в третью ночь Маргарита заснула во время молитвы, и Людовик отнес ее в спальню, приказав не будить.

Наконец, они остались одни. Последняя придворная дама, пятясь и низко кланяясь, удалилась. Дверь между ними и внешним миром закрылась и Людовик, не медля ни секунды, заключил жену в объятия и покрыл ее прелестное личико поцелуями.

– Я не знаю, моя любимая, – сказал он нежно, – грех ли это, как говорит наша матушка, если я чувствую себя счастливым, как никогда. С тех пор, как я себя помню, я не испытывал ничего подобного. Я люблю вас, Маргарита и ежедневно благодарю на коленях Господа за то, что он подарил мне вас.

Маргарита, склонив голову ему на плечо и прижавшись щекой к его шелковому камзолу, рассмеялась.

– Если это правда, возлюбленный господин, то давайте на время забудем о небесах. У вас нет ощущения, что за эти три дня вы одарили их чрезмерным вниманием? Подумаем немного о нас и о нашем счастье, ибо… я тоже люблю вас и не желаю слышать ни о ком другом, кроме вас.

Долго еще сидели они в сумерках алькова, тесно прижавшись друг к другу, слившись воедино и все же сдержанные, как дети, которыми они, в сущности, еще и были. Им еще предстояло открыть друг друга, ибо хотя они любили, но были едва знакомы. Они все еще оттягивали момент телесного сближения. Ночь только начиналась, и Людовик слишком сильно любил Маргариту, чтобы испугать ее своей страстностью. Его любовь, сладкие слова, его нежность должны были привести к тому, чтобы она сама раскрылась ему. У него было много времени… целая ночь. Она уже покоилась в его объятиях…

Но как только стража снаружи объявила полночь, в дверь сильно постучали. Людовик гневно поднялся.

– Кто там? Кто посмел…

– Ваша мать! Откройте, сын мой.

Маргарита кусала губы, чтобы не поддаться приступу гнева, и обеими руками обвила Людовика за шею. Постепенно она склонялась к убеждению, что ее свекровь занимает слишком много места в его жизни.

– О нет, – прошептала она, – не уходите, останьтесь со мной.

– Так нельзя, дорогая, я должен ответить.

Он подошел к двери и открыл ее. На пороге стояла его мать, прямая и суровая, как само воплощение укора. Она обвела комнату взглядом, в котором опытный наблюдатель наверняка прочел бы ревность, пытливо осмотрела Маргариту, чье платье было в беспорядке, и затем обратилась к сыну:

– В эту ночь вы уже достаточно побыли у своей супруги. Пора вам возвратиться в ваши покои и дать ей отдохнуть.

– Но, матушка, еще не прошло и полночи…

– А я говорю, что вам следует подчиниться. Подумайте, как молода ваша супруга. И речи не может быть о том, чтобы всю ночь проводить с ней или навещать ее каждый вечер. У вас есть обязательства перед ней и перед вашим королевством, теперь вы должны подумать об отдыхе, который необходим королю, дабы сохранить ясный разум и дух.

Маргарита не могла удержаться от того, чтобы кротко не возразить:

– Будьте милостивы, мадам, не уводите от меня моего возлюбленного господина. Он так мало побыл со мной.

– Два часа, – ответила неумолимая Бланш. – Этого более чем достаточно. Поспите, дочь моя, это лучшее, что вы можете сделать. Пойдем, Людовик.

Людовик сжал кулаки от ярости и поцеловал свою супругу на прощание.

– Доброй ночи, моя дорогая, мы завтра увидимся вновь. Я люблю вас.

Маргарита не смогла произнести ни слова, глядя, как он уходит. Она готова была задушить эту невзрачную, черствую женщину. Ее лицо не знало улыбки, ее уста никогда не пели песен. Она прогнала любовь, как назойливого слугу. Дверь за матерью и сыном закрылась, и Маргарита дала волю своим чувствам, долго и горько рыдала. Когда из соседней комнаты пришла Беренжар, она увидела, что плачущая королева в приступе ярости изорвала простыни на своей постели.

Атмосфера подавленности воцарилась при дворе. Угрюмый вид короля Людовика, воспаленные глаза королевы Маргариты и воинственный взгляд регентши не радовали никого. Каждый понимал, что что-то было не так. В такой атмосфере всеобщего уныния двор возвратился в Париж, в Лувр.

Даже прием, который устроили парижане Маргарите, не смог ее утешить. Всем пришлись по душе ее живое личико и грациозная фигурка, все ликовали и бурно приветствовали молодых, а некоторые чуть ли не бросались под копыта лошадей лишь для того, чтобы увидеть ее вблизи или кинуть букетик цветов. На всех окнах развевались гирлянды, а в садах не осталось ни одной розы, все они были сорваны, чтобы устлать ими дорогу новой правительницы, супруги всеми искренне любимого короля, который уже прославился своей праведной жизнью.

Но после этого ликования и веселья на улице громоздкое здание Лувра с высокими башнями, решетками и подъемными мостами не показалось Маргарите привлекательным. Этот дворец был темницей, ключи от которой хранились у королевы-матери. Как далеко позади остался прекрасный замок Аи-ен-Прованс с его чудесными оливковыми рощами и цикадами, с запахами лаванды и тимьяна, с заразительным смехом трех сестер, одна из которых даже и не подозревала, что однажды станет королевой.

Людовик заметил напряженный взгляд, которым его жена окинула место своего нового пребывания. Он наклонился к ней и указал на старый городской дворец, позолоченный солнечным светом.

– Там мы будем часто бывать. Там есть прекрасный виноградник. Я тоже не очень люблю Лувр.

Несколько повеселев, Маргарита нежно ему улыбнулась. Он был очарователен и всегда понимал, что она чувствует. Они бы могли быть так счастливы друг с другом… если бы он был сиротой.

Неприязнь, которую Маргарита питала к своей свекрови со времени сорванной брачной ночи, все росла и усиливалась. Маленькая королева постоянно должна была помнить о своем хорошем воспитании, когда ей приходилось скрывать ярость и разочарование от вмешательства Бланш в ее супружескую жизнь… вернее, в ее мнимую супружескую жизнь. Ибо регентша, казалось, задалась целью воспрепятствовать ей, и молодой чете приходилось прибегать к всевозможным уловкам, когда они хотели встретиться в пустых коридорах замка.

Людовик очень тяжело переживал разлуку со своей возлюбленной и ждал с нетерпением своего совершеннолетия. Тогда он смог бы противопоставить матери свой авторитет. А пока он, как непослушный семинарист, отыскивал темные углы и отдаленные коридоры, чтобы хоть несколько минут насладиться обществом своей жены.

К несчастью, Бланш, казалось, обладала каким-то особым чутьем на тайники влюбленных. Как молния, появлялась она, растаскивала их и кричала с испанским акцентом:

– Что вы здесь делаете? Вы тратите даром свое время! При подобных тайных свиданиях дело доходит до запрещенных прикосновений, а это грех…

Людовик разрывался на части от любви к своей жене и любви к матери, к тому же он был чересчур искренен и не склонен к различным интригам и уверткам. Когда это сделалось невыносимым, он нашел выход, который ему подсказал младший брат, Робер де Артуа.

Однажды юный Артуа подарил ему щенка. Людовик любил зверей и обрадовался подарку, но он знал, что щенок все это время неразлучно был с его младшим братом и ему будет трудно привыкнуть к новому хозяину.

– Я не могу оставить его у себя, – лукаво сказал Робер, – он очень мил и доверчив, но у него есть один небольшой изъян: он не переносит нашу матушку. Когда он завидит ее издалека, то начинает так громко лаять, что это становится невыносимым. Достаточно того, чтобы она появилась где-нибудь неподалеку…

– Правда? – мечтательно спросил Людовик. – Он лает, когда заслышит госпожу королеву?

– Лает, пока не начнет задыхаться. Теперь ты понимаешь, почему я не могу оставить его у себя? Что же касается тебя, то тебе он мог бы сослужить неплохую службу…

Братья посмотрели друг на друга и одновременно расхохотались. И щенок был провозглашен привратником королевских покоев.