Епископ некоторое время помедлил. Ему было жаль эту женщину, которая несколько лет провела в заключении только потому, что не признавала объявленный развод, но ему казалось, что будет лучше, если он скажет ей всю правду.
– Исключительно красива… и к тому же очень влюблена, мадам.
Ингеборг не открывала глаз. Этьен заметил, что из-под ее век струились слезы.
– Я тоже люблю его, мессир, и теперь больше, чем прежде. Поэтому я не отрекусь от него и не соглашусь покинуть страну. Можете сказать ему это.
Епископ, низко поклонившись, ушел. Ингеборг осталась одна, потерянно прислонившись к голой стене.
Епископ передал настоятельнице тяжелый кошелек с деньгами, который ему дал для Ингеборг епископ Реймса. Затем вскочил на коня и направился обратно в Париж.
Вечером того же дня Филипп находился в башне замка, возвышавшегося над лесами Галатии. Его голова покоилась на коленях Агнесс, он смотрел на огонь в камине, который, несмотря на время года, был зажжен, чтобы избавиться от сырости. Он был преисполнен радостного ожидания. Охота привела их в этот отдаленный замок, где они были вынуждены просить о гостеприимстве. Редко Филипп бывал преисполнен такой радости жизни, и Агнесс разделяла с ним это ощущение.
Он взглянул на молодую женщину и, ласкаясь, принялся преследовать губами ее руку, которая гладила его по щеке. Вот уже прошло восемь дней, как она стала его женой, и его все еще пронизывало то живое чувство, которое охватило его при первом взгляде на Агнесс. После первого, краткого объятия он уже знал, что эта та самая великая любовь, которую он так ждал: богиня Диана-охотница.
Она была среднего роста, стройна, и ее талию можно было охватить руками. У нее были густые, черные, блестящие волосы, которые с трудом удерживались заколками. Кожа была нежна, а цвет глаз за длинными ресницами невозможно было определить. Короткий нос и маленький рот делали ее совсем юной, но держалась она с королевской осанкой. Стоило ей появиться при дворе, как добрая половина сеньоров влюбились в нее и поклялись носить впредь только ее цвета.
Филипп не был для нее незнакомцем. Ее отец, Бертольд Меранский, баварский герцог, был товарищем Филиппа по крестовому походу и много рассказывал о молодом, красивом и благородном короле. Агнесс часто мечтала о нем в девичьих покоях замка Андекс, под окнами которого было светло-голубое море. Когда же он предложил ей руку, оставалось лишь последовать голосу своего сердца.
Филипп, наконец, поймал обе ее руки и покрыл их поцелуями.
– О чем думает моя любимая? – спросил он.
Она улыбнулась, и он восхитился ее жемчужно-белыми зубами.
– О нас, мой нежный возлюбленный… никогда я не полагала, что такое счастье возможно. Я так боялась не понравиться вам…
Она говорила по-французски немного запинаясь и с акцентом, который придавал ей особую прелесть. Филипп рассмеялся.
– Не понравиться мне? Тогда я был бы очень странным мужчиной. В замке вашего отца не было зеркала? Скорее я должен был тревожиться…
– Вы, Филипп? Я любила вас всегда… я любила вас еще совсем маленькой девочкой. Я всегда была только вашей.
Вместо ответа Филипп обнял жену, прижал к себе и отыскал ее губы.
– Я люблю тебя, Ангесс, я люблю тебя так, как никогда никого не любил. Я никогда не думал, что так можно любить… ради тебя я могу пренебречь всем миром и самим Господом Богом.
Она испуганно вскрикнула.
– Нет, так нельзя говорить!
– Я говорю и повторяю, на всем свете нет ничего, кроме тебя и твоей любви.
Он обнял ее так горячо, что она едва не лишилась сознания, взял на руки и отнес в полутемный альков с большой кроватью.
В камине, потрескивая и рассыпая искры, догорало буковое полено.
Год спустя в городском дворце собралась группа епископов и знатных господ. Безмолвно и неподвижно они ждали в комнате с камином перед спальными покоями королевы. В большой, обитой восточным шелком спальне вокруг постели королевы суетилось множество озабоченных женщин. Они приносили полотно, колбы с укрепляющими сердце снадобьями, сосуды с кипяченой водой. Из алькова, занавески которого были раздвинуты, слышались тихие стоны.
У кровати сидела королева-мать, Адель де Шампань, и держала слабую руку своей невестки, Агнесс, которая металась от предродовых болей. Время от времени она склонялась над молодой женщиной и отирала льняным платком, пахнувшим амброй, пот с ее лба.
– Мужайся, дитя мое, скоро все кончится. Не бойся. Агнесс открыла глаза и посмотрела на свекровь.
– Я хочу видеть Филиппа, – прошептала она.
– Ему сообщили, моя дорогая, но ему нужно время. Дорога из Аумаля очень длинна, но вы знаете, что он спешит.
Адель положила маленькую руку Агнесс на одеяло, спустилась из алькова и вышла к собравшимся господам.
– Кто-нибудь знает, прибыл ли гонец? Архиепископ Реймса улыбнулся немного насмешливо.
– Король идет форсированным маршем, – сказал он, – но я никогда не думал, что ваше величество способно на такую заботу о молодой королеве.
Адель бросила на него уничтожающий взгляд.
– Вы знаете, как я люблю это дитя, которое сделало Филиппа столь счастливым. Женщина лучше чувствует и понимает другую женщину, когда одна из них переживает тяжелое время. Что в этом может понять мужчина, тем более священник?
– Не волнуйтесь! Я, так же как и вы, очень хочу, чтобы король поскорее оказался здесь. Его присутствие придаст силы королеве; а после того, как Аумаль падет, ему незачем будет туда возвращаться.
Вот уже год, как Филипп потерял покой. Едва только его соперник, Ричард Львиное Сердце, вернулся в свое королевство, он поспешил начать войну с Францией. Этот отважный король с беспокойной душой мечтал о великих деяниях и подвигах. По своем возвращении он толкнул Филиппа на своего рода партизанскую войну, которая, правда, велась с соблюдением всех условий, но заставляла все время находиться в пути. Стоило Ричарду овладеть городом или крепостью, Филипп спешил освобождать захваченное, а найдя место сожженным или разрушенным, он нападал на нормандский город Плантагенетов и уготавливал ему ту же участь. Ричард нашел поддержку у недовольных знатных вассалов, и самую существенную помощь ему оказывал булонский граф. Этот Рене де Даммартин объявил себя рыцарем королевы Изабеллы и смертельно ненавидел короля. В наказание за опустошение Вьерзона Филипп отнял у него Аумаль.
Внезапно снаружи послышались звуки труб, бряцание оружия, топот копыт по новым плитам двора, и собравшиеся сеньоры, а с ними и Адель, бросились к окну.
– Это король, – воскликнула королева-мать и поспешила к постели роженицы. – Агнесс, король здесь!
Молодая женщина немного приподнялась с сияющими глазами, но тут же со стоном упала на подушки.
Вскоре дверь распахнулась под ударом железного сапога Филиппа. В шлеме и доспехах с гербом из лилий он упал на колени перед кроватью.
– Я здесь, моя любимая. Я приехал, мужайся.
В сопровождении оруженосца в спальне появился маленький принц Людовик, сын Изабеллы и наследник престола, которому было девять лет. Мальчик бросился к королю.
– Сир, – крикнул он испуганно, – это принц?
Король рассмеялся, отдал шлем, который он держал подмышкой, пажу и взял сына на руки.
– Нет, грозный повелитель… это прелестная маленькая принцесса. Вы рады иметь сестру?
Маленький Людовик отвернул голову, чтобы кольца кольчуги не царапали ему лицо.
– Мне бы больше хотелось брата, отец, тогда бы у меня был товарищ по играм.
– Смотри-ка! нет, сир, я счастлив иметь дочь. Сын у меня уже есть, и мне этого достаточно.
Лицо мальчика просияло, и юный Людовик преданно поцеловал руку отцу.
Но тучи на горизонте этой счастливой семейной жизни уже сгущались. Буря началась с громового удара: в январе 1198 года умер папа Целестин и вопреки всем ожиданиям конклав остановился на кандидатуре тридцативосьмилетнего, энергичного и сурового Лотара де Сеньи, римлянина из знатного рода, который принял имя – Иннокентий III. Если прежний папа закрывал глаза на события во Франции, то новый, один из самых великихпап в истории, напротив, обратил на них внимание. Побуждаемый беспрерывными просьбами Ингеборг и жалобами датского двора, он решил призвать Филиппа к порядку. В письме, которое он написал Филиппу, дабы известить о своей интронизации, сообщалось о больших неприятностях, которые ожидают его в том случае, если он не отошлет домой Агнесс и не привезет обратно Ингеборг. Рим отменяет приговор французского духовенства, папа объявляет Филиппа виновным в двоеженстве и ожидает, что тот подчинится существующему закону. Он, правда, не отказывался от того, чтобы еще раз пересмотреть случай с Ингеборг и Филиппом, ибо бывало, что в сомнительных случаях браки аннулировались, но поскольку король пренебрегал авторитетом папы, он требовал для возобновления слушания этого дела полного восстановления порядка: Агнесс должна быть удалена от двора, а Ингеборг должны быть оказаны королевские почести. На это письмо Филипп отреагировал лукавой политикой промедления, дабы выиграть время и дать Иннокентию успокоиться.
