– А что, если бы вам остаться еще на одну неделю, чтобы завершить комедию…

– Ни в коем случае…

Хелен обратилась к Сэму:

– Вы должны платить, это ясно… Эта малышка не упала с неба с последним дождем. Мне кажется, что она настроена воинственно. Вы нам говорили о каком-то беззащитном, уязвимом существе.

Гарри произнес:

– Это новое поколение. Ты понимаешь, Сэм. Это так… Нельзя делать с людьми, что угодно. Они нами больше не восхищаются, как это было каких-то десять лет назад. И даже если они восхищаются, они выходят сухими из воды. Они требуют обоснования нашего существования. Это непосредственное влияние кино и телевидения. Всей информации, которая идет о нас. Теперь известно почти все о съемке фильма. Раньше это было тайной. Сегодня люди следят за бюджетом, им известны цифры…

Именно Грегори прекратил наш спор.

– Сэм, на твоем месте – я бы не спорил. Нам нечем гордиться в этом деле.

Рональд грыз ногти. Джереми произнес:

– Поговорим о цене.

Я повторила, глядя себе под ноги:

– Сто тысяч долларов. Сэм вымаливал:

– Пятьдесят.

– Сто!

Я не могла поверить, что я осмелилась. Что я теряла?.. Они слабели на глазах. Особенно мой любовник, у которого вместо сердца был таксометр. Калькулятор чувства. Я согласилась на их предложение с семьюдесятью пятью тысячами долларов наличными. У меня никогда не было полного доверия к чекам. По курсу доллара во Франции мне с лихвой хватило бы на покупку квартиры.

– Однажды я приеду в Париж, чтобы тебя повидать, – сказал Грегори. – Я действительно привязался к тебе. Ты девушка щедрая, великодушная, бескорыстная… Я никогда не забуду тебя, Лори.

– До свидания, Грегори…

У меня сдавило горло от волнения. Я их ненавидела, я их любила.

– Прощай, Грегори.

Этот подлец чуть не сделал мне больно.

Я ПРИБЫЛА в Руасси с головной болью от похмелья. Летела первым классом, утоляя жажду шампанским.

Деньги несла в сумке на ремешке. Три чемодана были набиты одеждой, на запястье был пристегнут браслет. Часы мне показывали золотое время, а кольцо без гравировки – на отсутствие голубой крови.

В полукошмарах этой никогда не ведомой роскоши я не переставала строить планы относительно своего будущего. В эти моменты прозрения я отмечала, что в итоге все складывалось благополучно для меня. У меня не было основания считать себя несчастной. Я была лишь унижена. Достаточно, чтобы от волнения лицо краснело каждый раз, когда я переживала сцену у бассейна. Я думала о полуиронических и полувосхищенных замечаниях отца и сочувственном молчании мамы. Где она могла быть? Наверно, уже в Париже? В ожидании моего возвращения. Я возвращалась с янтарным ожерельем и с любовью к ней.

Терзаемая головной болью, я с облегчением покинула самолет. Не думая больше о своем будущем, я неслась в людском потоке по движущимся дорожкам. Парижанка по рождению, выросшая в бетонном пространстве, я чувствовала себя хорошо только в этом городе. Как крот, который иногда высовывает голову наружу, чтобы погреться на солнце, но тотчас погружается снова в нору. Встреча с Парижем и его немыслимыми радостями была для меня праздником. Я дышала с наслаждением углеродом, надеясь определить того, кто меня обругает первым. Без причины. Удовольствия ради. Я снова была в родном городе, равнодушном и неприветливом, как обычно. Я его любила таким, каким он был: злобный, привлекательный зверь, наглый, великолепный, от которого нельзя убежать и которого невозможно приручить. Мой Париж, принадлежавший мне, в котором у меня не было больше призраков прошлого. Я возвращалась в свой бункер. Единственный, в котором была триумфальная арка. Я раздобыла колченогую тележку и ждала, пока вращавшийся перед нами в форме скобок транспортер доставил мои сокровища. Уехала с очень скромным чемоданом, а возвращалась с тремя роскошными. Сунула десять франков равнодушному служащему в темно-синей униформе, чтобы он мне помог.

Он взвалил чемоданы на тележку, у которой не было переднего колеса справа.

С трудом поддерживая хрупкое равновесие, я продвигалась к таможне под безразличным взором француза-красавца с заморских территорий.

– У вас есть что предъявить? – спросил он.

– Семьдесят пять тысяч долларов…

Он посмотрел на меня, не реагируя. Он меня принял за первую прибывшую чокнутую, а день собирался быть длинным. Не следовало нервничать. Жестом он удалил меня из своего поля зрения.

Автоматическая дверь открылась, и я оказалась на стоянке такси. Засуетилась, чтобы пристроиться в очередь с тележкой, норовившей сбросить мои чемоданы. Некоторые прибывшие в Париж выглядели уставшими. Мы испытывали тревогу, как борцы пред неравной схваткой. Лицом к лицу с этим городом, примеряешься к нему. Наконец я возвращалась взрослой. Куплю квартиру для себя одной. У меня будет моя нора, мое владение, мое королевство. Я заработала себе эту крышу. При чем тут потрясения и это смутно щемящее чувство, это унижение, которому я подверглась?

Я терпеливо ждала, когда подойдет моя очередь. Таксист, ворча, пристроил мои чемоданы в багажнике. Я назвала ему адрес. Сделаю остановку в моей бывшей жизни. Если Марк вдруг дома, то обниму его. Сегодня же, во второй половине дня, попытаюсь найти агентство по продаже недвижимости, чтобы они подыскали мне к середине августа квартиру, которую бы я купила.

У дома я достала ключи из сумки. Сунула щедрые чаевые водителю. Последний согласился отнести мои чемоданы к лифту. Я намеревалась их поднять по одному. Если бы я застряла между этажами, возвращавшиеся из отпусков в начале сентября соседи нашли бы скелет, вцепившийся в ключи и сумку, разбухшую от долларов. Мне удалось внести первый чемодан в лифт. Нажала кнопку пятого этажа. На уровне третьего почувствовала странный запах. Я не смогла определить его источник. Жареный лук? Средство от насекомых? Самоубийство газом?

На нашем этаже стоял резкий отвратительный сладковатый запах. Ключ приводил меня в уныние.

Мне следовало спуститься за чемоданами, оставленными на первом этаже, но я решила сначала избавиться от первого. Дверь квартиры легко открылась. Растерявшаяся от неожиданности, я оказалась перед Марком, который смотрел на меня, раскрыв рот. Его обнаженный торс был покрыт пятнами, на нем были только шорты. Все было белым в квартире, покрытой брезентом.

– Марк, ты здесь?

– Что ты делаешь здесь, Лори?

Наши два вопроса наткнулись друг на друга.

– Я прилетела утром.

Мне следовало бы сказать, что я прилетела из Доминиканской республики. Было бы сложно начать рассказывать, сочинять, приукрашивать, утаивая главное.

– Ты уже здесь, – повторил он. – Тогда…

– Ты мне устраиваешь сцену?

– Нет. Совсем нет. Я лишь удивлен.

– Я могу уехать.

– Ты шутишь.

– Не знаю.

– Я доволен, – сказал он наконец.

– Я оставила два чемодана внизу. Никто не рискнет их украсть, они очень тяжелые, но тем не менее, надо бы их поднять. Если бы ты соблаговолил спуститься за ними…

Его взгляд остановился на моем браслете, и он дотронулся до моих часов и кольца.

– Откуда у тебя это?

– Я тебе объясню. Я их заработала. Ты пойдешь за моими чемоданами?

Он осмотрел себя.

– Но я весь в краске.

– Там никого нет.

Он ушел в плохом настроении. По сути дела это было слишком внезапно, чисто по-французски. Но я ощутила теплоту, что-то семейное. Несмотря на зловоние краски и на нежилой вид квартиры, я была в Париже. Я была дома. Сидя на диване, покрытом брезентом, я ждала, пока Марк, наполовину измазанный краской, вернется с моими чемоданами и закроет дверь за собой.

– Откуда эти чемоданы? – спросил он. – И почему ты уже вернулась? Мне хотелось тебе сделать сюрприз.

– Не упрекай меня больше, я здесь, это все. А если бы ты меня поцеловал…

– Мне бы принять ванну сначала, – сказал он.

Но он все же прикоснулся своими губами к моим. Наш романтический порыв оставлял желать лучшего. Он вошел в ванную комнату, мы разговаривали очень громко, иногда переходя на крик, пока он не появился, в халате, непричесанный, у него был довольно робкий вид. Я была рада его видеть. Чувство огромного блаженства охватило меня.