– Сколько лет типу, с которым твоя мать отправляется в путешествие?

– Не тип, а архитектор сорока трех лет. Я смаковала новость.

– Она делает успехи. Он моложе ее лишь на 15 лет.

– Ну и что? Моя мать потрясающая. Ей не дашь больше сорока пяти. Но ты, ты всегда завидовала маме. Она может расхаживать в бикини без комплекса. Она…

– Она бездельница. Она занимается только собой. Ей не приходится просиживать на работе по восемь часов в день. И она не ведет отвратительный неподвижный образ жизни, как я. Она катается на велосипеде, она плавает, она бегает…

– И правильно делает, – произнес Марк неосторожно.

Изо всех сил я вцепилась ногтями в руку Марка.

– Ты мне делаешь больно. Ты в своем уме?

Он принялся сосать тыльную сторону ладони. Наконец мы оказались перед служащим авиакомпании, который поднял голову и посмотрел вопросительно.

– Я вас слушаю.

– Нет, нет. Вот мой билет…

Марк смотрел на тыльную сторону ладони в замешательстве.

– Сделать со мной такое, ведь я не выношу кошек. Если бы я только мог тебя вздуть. Мне бы стало легче.

– Побить меня?

Служащий проявлял нескрываемое любопытство.

– Чемодан на весы, пожалуйста. И ваши паспорта.

Я ему протянула свой.

– Я еду одна.

Он машинально пролистал паспорт в поисках американской визы, затем выдал мне посадочный талон. Марк зализывал царапину.

– У вас десять килограммов лишних.

– Книги! Если бы вы могли закрыть глаза на это. Я преподаватель. Еду по делам.

Я вытирала нос тыльной стороной ладони. Я чувствовала себя одновременно ничтожной и беспомощной.

– Не плачьте, дамочка, – сказал он. «Дамочка». Он меня прикончил. Я его презирала.

Марк и я, мы были клошарами прогресса, он же судьей со своими весами. Он считал, что Марк выпроваживал меня как можно дальше.

– Излишки веса, – сказал он. – Пусть это будет моим подарком вам. У вас и без того достаточно неприятностей… Если я вас заставлю оплатить их, то понадобится «скорая помощь»…

Я его поблагодарила. Мы были трогательны и смешны. Я шла быстро, Марк следовал за мной. Мы пробирались через плотную толпу. Я должна была подняться к выходу № 2.

– Я поеду с тобой до паспортного контроля.

– Я предпочитаю подняться одна.

Мне было стыдно страдать перед Марком. Я была всего лишь женщиной, затерявшейся в этой наседающей со всех сторон толпе, в которой каждый человек был связан со своей жалкой действительностью той ношей, которую он нес. Я сражалась с нахлынувшими на меня впечатлениями. Я пыталась не поддаваться своей пагубной чувствительности, чтобы не реагировать на чужую скрытую боль. Мне не было дела до их переживаний. Мне не хотелось брать на себя проблемы этих людей, которые с отекшими лицами толкали свои тележки. Ни у ребенка, уснувшего на плече отца, ни у толстой женщины с бородатой собакой, запертой в маленькой портативной клетке, не было права заставить меня расчувствоваться. Меня чуть было не смяла организованная миграция. Шла группа японцев. Они тащили чемоданы на колесиках. Я ждала, пока прекратится этот грохот. Настоящие механические псы.

– Ужасная толпа, – сказал Марк.

У него было отекшее лицо, мешки под глазами от переживания, как мне бы хотелось, но в основном из-за лишнего бокала вина. Я разрушила саму основу нашего брака. Мне хотелось равенства, я не дала ему шанса превзойти меня тем или другим образом. Я спилила сук восхищения, необходимый для продолжительной любви. Я устраивала антипраздники, чтобы отпраздновать антиуспехи. Моя ирония оказалась разрушительным циклоном. Я превратилась в крушительницу грез, а моя язвительная логика принижала достоинства Марка. Я вела себя отвратительно. На нет сводила его планы, считая их несерьезными и несостоятельными, как карточный замок. Вмешивалась в его дела. Мое несуразное детство, жестокое поведение моего отца помешали мне принять без оговорок простое счастье. Чтобы избежать участи мамы, я стала задиристой.

Здесь, в Руасси, пребывая в тревожно-беспокойном состоянии из-за отъезда, я признавала, что на месте Марка мне бы тоже хотелось больше чуткости. Тем не менее мне казалось, что я прилагала усилия. Мне доводилось играть перед ним чувствительную дамочку, саму кротость, дотрагиваясь рукой до его лба и с тревогой осведомляясь о его самочувствии. Я обнаружила, до чего же малым довольствуется мужчина. Достаточно было наигранной страсти, одной порции нежности, нескольких мгновений благотворного молчания, чтобы он заявил растроганный: «Мне очень хорошо с тобой…»

Мы оказались у эскалатора. Я должна была покинуть его.

– Я ухожу, Марк… До свидания. Он кивнул головой.

– Выбрать 1 июля, начало каникул, для отъезда… Самолет будет переполнен. Ты устанешь.

– Не беспокойся…

– Нет, я беспокоюсь. Ты действительно не хочешь, чтобы я проводил тебя до паспортного контроля?

Я взяла свою сумку.

Он попытался меня задержать. Как раз для того, чтобы сказать:

– Было бы лучше, если бы ты попыталась понять меня, Лоранс. Я люблю тебя. Немного ошалел от твоей вспыльчивости, от твоей нетерпимости, но я люблю тебя.

– Ты хочешь меня утешить? Успокоить перед отъездом?

– Нет, – сказал он. – У меня недостаточно воображения, чтобы что-то придумывать.

Меня терзали угрызения совести. Я оказалась не той женщиной, которая ему была нужна. Я жила с колченогим, который растоптал свои мечты. Его жизнь хромала. Она бросила его в постель другой женщины. С того момента, как мы встретились, я его ориентировала на счастье по своему пониманию. Я ему подсказывала слова, которые мне хотелось услышать. Если бы сейчас ему захотелось прижать меня к себе, я бы помирилась с ним.

Он искал в кармане носовой платок, при температуре 30° ему было необходимо вытереть нос. Какая-то няня, затерявшаяся в этом веке, должно быть, объяснила ему в раннем возрасте, что надо прочищать ноздри. Вместо того чтобы воскликнуть: «А что, если я полечу с тобой. Только для того, чтобы наградить твоего американца… в аэропорту Кеннеди оплеухой». Нет, он молчал, вцепившись в носовой платок.

Я была нежна, как наждачная бумага.

– Прощай, Марк..

– Лоранс, не принимай всерьез эту историю с Джеки.

– Потом будут еще. Другие Джеки.

– Тебе хотелось, чтобы я тебе подчинялся, словно автомат. До того как мы познакомились, у тебя были связи, но иногда я задаю себе вопрос – способна ли ты любить по-настоящему?

Этим он задел болевую точку, я схватила дорожную сумку и начала подниматься, отклоняясь немного назад, по эскалатору. Чтобы не корить себя позже, я повернулась с улыбкой. Марк стоял с опущенными руками и смотрел на меня.

– Человеку свойственно ошибаться, – прокричал он громко. – Не забудь об этом. Никто не застрахован от ошибки…

Я послала ему кончиками пальцев воздушный поцелуй. Эскалатор поднимал меня к потертому металлическому своду выхода № 2. Толпа пассажиров разделилась на маленькие группки для прохождения паспортного контроля. Родители с мертвенно-бледными лицами и липкими от сладостей руками, всклокоченные хиппи, суетливые бабушки с миниатюрными собачками, кошками в портативных клетках продвигались, просачиваясь в узкое отверстие мимо полицейских. Дальше – другой контроль. Люк с бахромой из черного пластика заглатывал ручную кладь. Антитеррористический контроль.

Мне следовало бы пройти в мэрии контроль на супружеский антитерроризм. Будучи нежной и безжалостной, я причинила боль Марку. Я обнаружила на экране содержимое своих смок, только тут вспомнив о завернутых в купальную шапочку деньгах. Подобрав свое просвеченное имущество, я двинулась по другому потертому резиновому серпантину, настоящей движущейся дороге, к выходу № 2. На посадку выстроилась плотная очередь. Я слилась с толпой. Следуя за пассажирами, предъявила оставшийся от моего билета клочок бумаги и оказалась, наконец, в самолете. Бортпроводники этого «Боинга-747» встречали нас с застывшей улыбкой. Их работа заключалась в том, чтобы нас сначала рассадить, затем накормить, развлечь и даже утешить, если в этом была необходимость. Труд горнорабочего на высоте в десять тысяч метров.