Минуту стою неподвижно. Тишина такая глубокая, что звенит в ушах. Крадусь дальше. И наконец нащупываю толстый ствол дерева и прячусь за ним. Сейчас самая удобная минута для того, кто скрылся от нас в аллее, выбраться отсюда и уехать.

Теперь я почти уверен, что жертву привезли на машине. Судя по всему, мы вспугнули преступника… Вряд ли бы он решился просто бросить мертвую здесь… Наверняка собирался ее зарыть.

Фонариком пользоваться я не могу. Вокруг меня по-прежнему стоит непроницаемая тьма. Направление аллеи я угадываю, взглянув на небо, звезды на нем так же плотно, как и раньше, закрыты неподвижными облаками. Осторожно присаживаюсь на землю, повернувшись лицом к аллее и опираясь спиной о пень. Не слишком-то удобно. И все так же ничего не различаю, кроме тьмы. Даже крохотный огонек сигареты выдал бы меня за сто шагов. Поэтому курить нельзя, а это хуже всего. Стоит гнетущая тишина. Какие-то еле слышные шорохи, наверное, ночное зверье. Но возможно, и что-то другое. Я едва удерживаюсь от искушения осветить то место, откуда слышится этот шорох. За последним домиком на дороге, ведущей к вилле, уже стоит пост, который остановит всякого, кто бы ни шел или ни ехал сюда.

Ночь тянется страшно медленно. Тело у меня затекло. Неслышно меняю положение, чуть привстаю. Я не в силах больше напрягать зрение, в глазах начинают мелькать светлые точки. Время идет, но все еще ничего не происходит. И я начинаю думать, что наша западня останется пустой. Но нужно набраться терпения.

Мне кажется, что прошла уже целая вечность. И вот наконец появляются первые признаки серого рассвета. Все вокруг незаметно и таинственно начинает выплывать из тьмы. Тьма остается только под липами, словно и не собираясь отступать оттуда. Я сажусь по другую сторону пня. Еще не видно циферблата часов, когда раздается первый птичий щебет. Делается прохладно. На фоне светлеющего горизонта отчетливее проступают кроны деревьев. Но пока еще они не обрели своего зеленого цвета. На небе мерцают две-три звезды. Наконец свет подкрадывается и ко мне. Вот и в липовой аллее несмело защебетали птицы. Слышится шорох крыльев, шелест листвы и веток. Липы пока не благоухают. Воздух свежий, еще не выпала роса.

Примерно через полчаса рассветает и в аллее. Насколько я могу разглядеть, в ней нет ничего подозрительного, Покидаю свое убежище и неторопливо иду по аллее. Смотрю вперед, не забывая при этом внимательно разглядывать почву. Она твердая, ухабистая, кое-где поросшая беловатыми цветами. Но вот нахожу место, где цветы словно примяты какой-то тяжестью. Аллея, казавшаяся ночью бесконечной, тянется всего на сто пятьдесят метров. Где-то на полпути она поворачивает влево. Там, где она обрывается, – заброшенный ухабистый пустырь, поросший чахлой травой, весь в рытвинах. Далеко на горизонте виднеются обработанные поля. Еще дальше в легкой дымке вырисовывается окраина города. Несколько заводских труб и городских строений.

Налево, тоже почти у самого горизонта, редкая шеренга деревьев обрамляет, по-видимому, малооживленную дорогу, одну из тех, которыми так богаты окрестности Праги. В такую темь машина могла легко скрыться по этой дороге, правда если водитель хорошо знает местность. Возможно, что этой ночью все так и произошло. Из аллеи можно выбраться только на эту дорогу. В другом направлении машине просто не проехать.

В глиняной рытвине, еще полной дождевой воды, я нахожу отчетливые следы шин. При нормальных обстоятельствах тут никто не решился бы проехать на машине. Но там, где глина уже затвердела, следы исчезают. Дальше машина двигалась по ухабистой, утопавшей в грязи дороге, усыпанной серым щебнем. Следы появляются вновь. Теперь можно уже не волноваться. Отпечатки шин великолепные. Они, пожалуй, могут нам помочь нащупать след. Шины, по-видимому, стандартный образец нашего производства, и все же нужно определить их размер и состояние. Длину и ширину автомобиля я измеряю сам.

Показывается солнце. Я быстро иду по аллее к дому. Я доволен, хотя и не подтвердилась версия Карличека и мы не поймали преступника.

Трепинский неплохо выполнил свою задачу. На поляне перед воротами уже стоят три машины. Две легковые и одна для перевозки тела. Кроме Трепинского, здесь Лоубал, лейтенант Скала и две опергруппы с врачом.

Работа идет полным ходом. Карличек возвращает мне непонадобившийся пистолет. Докладывать мне ему не о чем. Вид у него бледный и усталый. Эта ночь не прошла бесследно ни для него, ни для меня, да и ели мы с ним уже давно. А у тех, кто приехал, есть все, что угодно, только не еда. Мне очень хочется пить, Карличеку наверняка тоже. Я закуриваю сигарету, но не чувствую ее вкуса, во рту только горечь.

Скала приказывает двум сотрудникам тщательно изучить следы шин. Они садятся в машину. В эту шестиместную машину вполне поместились бы, кроме шофера, Скала, я и Карличек, но Карличек отказывается ехать. Ему не хочется осматривать следы. Он явно разочарован, что машина смогла там проехать. И, не выдержав, говорит:

– Конечно, можно было и вчера заехать в аллею, но прежде чем мы обнаружили бы машину, водитель бы успел скрыться во тьме. А так мы надеялись, что у нас в руках окажутся и водитель и машина.

Никто не настаивает на том, чтобы Карличек ехал с нами. И он отправляется обследовать двор виллы. Может, в надежде найти там что-нибудь вроде тех болтов с 286-го километра.

Мы трогаемся. Машину в аллее сильно потряхивает на ухабах, словно мы испытываем ее на прочность. Едем медленно, наконец я останавливаю машину. Выходим. Разве занесло бы сюда автомобилиста, имей он другие намерения, чем те, в которых мы его подозреваем?

Скала смотрит и говорит:

– Отпечатки свежие. Нужно спешить, пока их не смыло дождем и не разрушило ветром.

Я смотрю на небо. Слишком ясный восход солнца обычно не предвещает хорошей погоды. Два сотрудника начинают промерять следы. Скала вынимает из планшета карту.

– Она, правда, не новая, – замечает он. – Со времен Первой республики, но эта окраина не слишком изменилась. Я разыскал ее в старых полицейских архивах.

Карта довольно большая, и почти в центре ее отмечена вилла Рата: «Фабрика Рата». Дорога, идущая влево, упирается в конец карты. Надписи и стрелки показывают, откуда и куда она идет.

– Мы перекрыли ее в двух местах, – продолжает Скала, – но боюсь, уже поздно.

– Так снимите посты.

Я возвращаюсь по аллее пешком. Это намного удобнее, чем машиной, и ненамного дольше.

– Необходимо узнать у специалистов, – говорю я Лоубалу, – что означает странное оборудование, которое мы обнаружили в доме.

– Фотограф сказал, – отвечает Лоубал, – что это устройство для стереоскопической фотографии. Мы поднимались наверх. Там помещается своего рода лаборатория, где обрабатывали кинопленки. Их можно показывать на экране соединенном каким-то сложным способом с рисующим механизмом.

Кажется, Лоубал не удивился бы, даже найди он в бульдогообразном доме спящих бланицких рыцарей.

Обшарпанная розовая вилла была забита. Ее открыли. Внутри никакой мебели. Только в передней на стене большое зеркало. Его обдувают все ветры, потому что разбитые окна обращены на запад. На полу шелестят сухие листья.

Поднимаемся на самый верх бульдогообразного дома. Небольшие затемненные окна. Снизу тянутся провода от любительской электростанции. Я рассматриваю устройство, о котором говорил Лоубал. Есть здесь и необычно большой, специальной конструкции лобзик. Его приводит в движение электромотор и обслуживает целая система рычагов. На просторном столе стоят несколько бюстов, склеенных из картона или из тонкой фанеры. Выполнено это довольно неумело. Среди бюстов я узнаю манекен с отбитым носом, но все пропорции явно смещены. И краски, соответствуя модели, словно слегка размыты. На столах разложены различные предметы. Подсвечивая фонариком, я рассматриваю кинопленку. На ней какие-то светлые полоски нежной окраски на темном фоне.

Но долго я здесь задерживаться не могу. Мы с Карличеком идем к машине, которая отвезет нас в город и доставит сюда необходимых специалистов. Уезжает также и машина с телом убитой.