С одной стороны, оно, конечно, хорошо. Ведь Аракелов, как и он, Ганшин, представляет здесь отечественную науку, и возложенную на него миссию, к чести оной науки, выполнил. Выполнил, к немалому ганшинскому удивлению. Но чему же удивляться, когда перед тобой везунчик?!
Везунчиков Ганшин не переносил. Может быть, потому, что ему самому всегда приходилось добиваться цели только трудом и потом. Лишь один раз, полтора десятка лет назад, еще там, на Синявинской опытной станции, когда работали они вместе с рыжим заикой Борей Бертеневым, тощим Тапио и увальнем Ланге… Впрочем, об этом времени Ганшин вспоминать не любил. Не позволял себе вспоминать. Ведь и он тогда оказался везунчиком. Пришла ему в голову идея, ослепительная идея, и, торопясь, перескакивая в непонятных еще местах через все подводные камни так, словно не существовало их в природе, он исписал быстрым, ломким почерком несколько страниц. Исписал и отдал Боре и до следующего дня ждал, а потом ощутил вдруг страшную опустошенность. Словно выгорел угольный пласт и осталась только пуста каменная порода, холодная и никому не нужная… И он ушел, ушел на работу в эксплуатационный отдел МЭК и с тех пор верил, что удержать в себе человека, теплоту, жизнь можно только подлинным трудом, а не сжигающим, оставляя страшную космическую пустоту, вдохновением… Нет, не нужно ему, Ганшину, везения. И везунчиков вроде этого дылды морячка не нужно. Чужие они. Чужие…
Вдобавок этот чужак, явившись сюда, на Фрайди-Айленд, сумел вмиг очаровать сперва Анну, потом журналиста, который прибыл, кстати, из-за «Беаты», а вовсе не ради каких-то дурацких подводных шляний, а после и всех остальных, включая даже Бенгтссена, а уж от кого-кого, но от Бенгтссена Ганшин этого не ожидал, никак не ожидал…
Впрочем, он не ожидал и того, что несколько минут спустя в комнату, бегло пробарабанив по двери подушечками пальцев, войдет Анна. В первый момент он не поверил глазам — за все время их совместной работы ни разу не приходила она к нему так поздно; во второй — обрадовался… Но из-за спины Анны вышли Аракелов и Янг, и радость в душе Ганшина истаяла, оставив в осадке нерастворимую тоскливую горечь. Бессмысленную — Ганшин сам прекрасно понимал это. Нелепую. Ненужную. Он выругался про себя, — легче от этого не стало — и жестом предложил пришедшим располагаться.
— Простите, я сейчас, секунду, — Ганшин вышел, чтобы тут же вернуться с полудюжиной жестянок и стопкой медипластовых стаканчиков. За эти секунды он успел взять себя в руки и теперь размышлял лишь о цели неожиданного визита.
В неловкой тишине он расставил стаканчики на столе.
— Соку?
Анна и Янг кивнули, Аракелов, поблагодарив, отказался. Ганшин молча вскрывал запотелые — только что из холодильника — жестянки, которые резко хлопали и выплевывали легкий дымок. В конце концов Ганшин у себя дома, он никого не приглашал и потому вправе ждать, что именно гости начнут разговор. Не для светской же болтовни они явились в такой час…
— Николя, — голос Анны был мягок, почти ласков, и Ганшин внутренне напрягся, чтобы не поддаться его очарованию, чуя за мягкостью постели неуютный и жесткий сон. — Николя, мы готовы к завтрашним испытаниям?
— Конечно, — отозвался Ганшин чуть недоуменно, ибо вместе с Анной они убедились в этом еще сегодня, проверяя напоследок все приготовления. — У вас есть основания сомневаться, Анна?
— Нет, — сказала Анна. — Или, вернее, да. Не знаю…
Впервые со дня их знакомства Ганшин услышал в ее голосе неуверенность, даже растерянность. «Чудеса! Ведь этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! Анна, уверенная в себе до самоуверенности, не ведающа сомнений, — что происходит? И все этот…» — Ганшин метнул на Аракелова отнюдь не ласковый взгляд, но тот смотрел на Анну.
— Я и подавно ничего не понимаю. Что происходит, Анна?
— Мы можем отложить испытания, Николя?
— Вы с ума сошли! Ведь с завтрашнего дня на нас работает спутник. Мы вышибали эти жалкие десятки минут на трех витках чуть не полгода! Вы же знаете, сколько стоит минута спутникового времени. Потом нам год снова дожидаться очереди…
— Но мы могли, например, не успеть…
— Мы успели, — сказал Ганшин, чувствуя, что начинает раздражаться, и стараясь это раздражение скрыть. — Мы не могли не успеть. Мы работали точно по графику.
— Да, конечно… Но ведь могло же что-то случиться, помешать нам? Представьте себе…
— Ничего не случилось. Не помешало. В чем дело, Анна?
— В том, Николя, что испытаний производить нельзя. Понимаете, нельзя.
— Не понимаю.
— Я тоже не понимала. Недавно еще не понимала. Но теперь — теперь убеждена в этом, — сказала Анна, и Ганшин понял, что неуверенность ее уже исчезла; он снова видел перед собой прежнюю, не ведающую сомнений Анну, и превращение это окончательно сбило его с толку.
— Так, может быть, вы объясните это и мне?
— Конечно, Николя. Впрочем, я думаю, вы лучше меня справитесь с этой задачей, Александр, — повернулась она к Аракелову.
— В сущности, Николай Иванович, все очень просто. Я ведь рассказывал сегодня о Нептуновой Арфе. И право же, достаточно подробно. Структура это очень хрупкая, понимаете, она может разрушиться от… Черт знает, от чего. Степень ее стабильности станет ясна после серьезного исследования, на какое мы сейчас просто не способны. И ваши взрывы…
«Вот, значит, откуда ветер дует, — подумал Ганшин. — Значит, ему нужно испортить мне и дело. Нет! Не дам… Анна… Хватит и этого!»
— Однако, Александр Никитич, — возразил Ганшин, стараясь говорить как можно спокойнее, — вы противоречите сами себе.
— В чем же?
— Вы говорили сегодня, что ваша Нептунова Арфа, во всяком случае инфразвуковой ее генератор, существует как минимум лет двести. Ведь именно с ее помощью вы объясняете все наши морские тайны, не так ли? Но разве вы можете ручаться, что за это время здесь не происходили сейсмические явления куда масштабнее наших завтрашних взрывов? Кракатау, например…
Удар попал в цель. Аракелов задумался, а на лице Анны вновь отразились колебания. Только Янг, в разговоре пока участия не принимавший, явно наслаждался. Оно и понятно: конфликты — подарок для журналиста. Хлеб, так сказать. Пусть его!
— Что ж, — сказал Аракелов, помолчав. — Возможно, вы и правы, Николай Иванович. Но можете ли вы дать гарантию, что я не прав? Что ваши взрывы не повредят Арфу, не уничтожат ее, не заставят замолчать навек?
— Между прочим, — взъелся Ганшин, — вам бы мне спасибо сказать, а не палки в колеса ставить! Вас сюда зачем послали? Зачем, позвольте спросить?.
— Разобраться в причинах загадочных случаев, происходивших в разное время с экипажами различных судов в акватории, входящей в зону хозяйственных интересов республики Караури. Удовлетворены?
— Более чем. Вы в этом разобрались?
— Да.
— И уверены, что причиной всех этих трагедий… Я правильно употребляю это слово? Помнится, вы сами во время вечерних бесед, увлекательных ваших повествований, характеризовали «случаи», как вы теперь говорите, куда жестче. Вы говорили о морских катастрофах, о трагедиях. Или я не прав?
— Правы.
— Прекрасно. Тогда я продолжу. Итак, причиной этих, повторяю, трагедий, причиной гибели множества людей является ваша Нептунова Арфа. Вы ее открыли? Отменно! А я ее закрою.
— То есть?..
— Предположим, вы правы и наши завтрашние испытания повлекут за собой уничтожение вашей прелестной Арфы, вашего очаровательного инфразвукового убийцы. — Ганшин уже не раздражался, не нервничал, наоборот, он скорее наслаждался теперь, чувствуя, как с каждым словом приближает лопатки Аракелова к ковру. И поделом! — Итак, вы правы. Прекрасно! Вы можете в своем отчете указать, что впредь означенный район указанной акватории безопасен для мореплавания. Отныне и навсегда. Благодаря, заметьте, осуществлению проекта «Беата». Разве это не конечная цель? Разве вы искали причину не для того, чтобы сделать мореплавание, столь дорогое вашему, Александр Никитич, сердцу, полностью безопасным?
