— Сидеть — и ни шагу! — свирепо бросил он братьям и вдруг, смягчившись, как-то по-домашнему погрозил им пальцем: — Смотрите у меня!

Он плотно прикрыл за собой дверь и шагнул к Павлу Осиповичу, появившемуся из большой комнаты.

— Куратов?

— Да. Что вам угодно?

— Жена дома?

— В комнате, но какое…

Толстяк положил костистую руку на плечо Павла Осиповича и подтолкнул его к двери, из которой тот только что вышел.

Брезгливо сбросив с себя тяжёлую руку, Павел Осипович загородил собой вход в комнату. В эту минуту он пожалел, что пистолет, кортик остались в его каюте на корабле, и до боли сжал правый кулак.

Взглянув на побелевшие от напряжения пальцы кулака, человек с папиросой усмехнулся.

— Не надо… Вот бумага. — Он расправил перед глазами Павла Осиповича какой-то листок с печатным текстом, выплюнул намокшую папиросу и как выстрелил: — Чека!

Павел Осипович не успел прочитать бумагу, да он и не старался сделать это. Секунду поколебавшись, он открыл дверь, жестом предложил мужчинам войти за ним в комнату и сказал жене, стоявшей у окна с судорожно сцепленными перед грудью пальцами:

— Анна! Это…

— Я всё слышала, Павел.

Толстяк придвинул стул к двери и сел — он не любил стоять. Второй раскурил новую папиросу, жадно затянулся, спросил сквозь дымовую завесу:

— Родственники в Петрограде имеются?.. Рекомендую не врать!

Павла Осиповича передёрнуло от этого грубого обращения. Анна схватила со столика газету и, выставив её перед собой как щит, вышла вперёд.

— Родственники есть. А лгать нам незачем!.. Мы читали ваше обращение и сами завтра собирались прийти к вам.

— Тем лучше! — Мужчина мрачно перекинул папиросу из одного угла рта в другой. — Теперь, значит, так… Мы сначала тут потолкуем с вами маленько, потом все пойдём… туда. Но вперёд отправьте ребят к родственникам — там переночуют. Пусть топают немедля!

— Одни?! — ужаснулась Анна Петровна.

— Может быть, разрешите моей жене проводить сыновей? — попросил Павел Осипович. — Мы даём вам слово чести — она без задержки придёт туда, куда вы укажете.

— Клянусь! — подхватила Анна Петровна. — Провожу — и к вам!

— Нет! Пусть сами. — И, кивнув головой Анне, мужчина сказал: — Отправьте их!

Куратовы вдвоём шагнули к двери, но толстяк глыбой стоял в проёме.

— Один кто-нибудь.

— Иди ты, Павел! — Анна Петровна легонько коснулась плечом мужа. — Твой приказ для них важнее…

Перейдя через мост на Елагин остров, офицер пошёл не по дорожке, а углубился в кусты. В самой гуще он остановился, снял с руки пыльник, вывернул его наизнанку и натянул на плечи. Эта нехитрая маскировка значительно изменила внешний облик офицера. С одной стороны пыльник был унылого защитного цвета, а с обратной — светло-серого в крупную коричневую клетку — не пыльник, а нарядный плащ. Шляпу он сложил, сплющил, безжалостно смял поля и засунул в карман.

Нигде больше не задерживаясь, он прямиком направился к небольшому, но добротному бревенчатому дому садовника Самсонова, который давно уже не занимался ни цветами, ни деревьями. Садовником его называли по старой привычке.

Лет десять назад Семён Самсонов был одним из многих рабочих, обслуживающих парк Елагина острова. Хитрый, расторопный и жадный, он по ночам тайком срезал цветы, а жена утром продавала их на вокзалах. Промышляли они и рыбой. Самсонов ловил корюшку и миногу. Корюшку охотно покупали на базаре, а миногу в любом количестве принимали городские пивнушки.

Скопив кое-какие деньги, Самсонов съездил на Ладожское озеро и скупил у местных жителей по дешёвке целую флотилию лодок. Спустив их вниз по Неве, он открыл на Елагином острове лодочную станцию. Желающих покататься в хорошую погоду по заливу находилось много. И рыболовы-любители часто брали лодки напрокат.

Ксения Борисовна — жена Самсонова — тоже умела делать деньги. Это по её совету Семён Егорович сколотил около пристани фанерный павильончик. Летом супруги Самсоновы не без выгоды продавали здесь квас собственного изготовления.

Беда пришла вместе с войной 1914 года. Самсонову исполнилось тогда тридцать четыре, и не миновать бы ему фронта. Помогли те же деньги. Он не пожалел их для такого дела и получил у ведавшего набором в армию чиновника ценный совет — срочно захромать. Пришлось заказать сапоги странного покроя и купить трость с костяным набалдашником.

Однажды хозяин лодочной станции слёг в постель. Ксения Борисовна говорила всем, что он упал и сломал ногу. Поправился он быстро, но стал хромать и по причине явного увечья получил от того же чиновника освобождение от призыва в армию.

Несмотря на сапоги специального пошива и трость с костяным набалдашником, Семёну Егоровичу в первые дни хромать было трудно, но через пару недель он привык к роли инвалида. Деньги по-прежнему текли и текли к нему ручейком, который становился всё полноводнее, особенно после знакомства с Александром Гавриловичем.

В первый свой приход к бывшему садовнику Александр Гаврилович явился не в пыльнике защитного цвета и не в плаще в крупную клетку, а во всём блеске военной формы. Семён Егорович оробел и совсем было испугался, когда услышал, что такому важному офицеру известно, каким образом и зачем он захромал.

Показав свою осведомлённость, Александр Гаврилович словно забыл об этом. Он пришёл к Самсоновым с деловым предложением, которое обещало им новый доход. Держать глаза и уши открытыми и обо всём незаконном, необычном, непонятном сообщать немедленно — это всё, что требовал Александр Гаврилович. Уходя, он оставил на столе деньги.

Самым трудным в новой дополнительной работе Самсоновых было составление коротких донесений. Писала обычно Ксения Борисовна. Семён Егорович подсказывал. И всегда получалось очень длинно. Они сообщали о казначее, который несколько дней кутил в ресторане на казённые деньги; о матросах, избивших полицейского; о двух рыбаках-любителях, которые часто брали лодку на весь день, но никогда не привозили рыбы. Вместо рыбьей чешуи Семён Егорович как-то после их поездки нашёл в лодке обрывок революционной прокламации. Что стало с казначеем-растратчиком и драчунами матросами, Самсоновы так и не узнали, а рыболовов-любителей схватили прямо у причала вместе с удочками и мешками.

Обычно пятнадцатого числа каждого месяца Семён Егорович получал денежный перевод всегда на одну и ту же сумму. А в тот месяц ему перевели в два раза больше.

К осени 1917 года Самсоновы считали себя богатыми людьми. Семён Егорович затеял переговоры с хозяином ресторана о покупке его заведения вместе с оборудованием и запасами. А по ночам Семён Егорович мечтал о большем. Он видел себя не только владельцем лодочной станции и ресторана, а всего Елагина острова.

Всё это осталось в прошлом. Он даже ресторана купить не успел. Не у кого стало покупать — хозяин сбежал после революции. Бездействовала лодочная станция — некому и некогда было кататься на лодках. Опустел Елагин остров. Перестали приходить денежные переводы.

Самсоновы не растерялись. Недели две разъезжали они по пригородам Петрограда. Семён Егорович купил земельный участок с домом под Ижорой, а Ксения Борисовна приобрела двухэтажный флигель на берегу Финского залива за Ораниенбаумом. Теперь они были спокойны. Деньги могли превратиться в бумажный мусор, а земля и дома всегда сохранят свою цену.

Летом 1918 года Александр Гаврилович вторично посетил Самсоновых. Офицерскую форму он сменил на грубый матросский бушлат, и Семён Егорович принял его без прежней робости и почтения. Но узнав, что и на этот раз приход Александра Гавриловича обещает новые барыши, Самсонов потеплел к нему.

Поручение было несложным. Они договорились о тайнике, через который Семён Егорович будет получать шифрованные записки и относить их в город по условленному адресу. Или наоборот — положит в тайник полученную в городе бумажку. За эту работу Александр Гаврилович обязался платить самым в то время ценным — продовольствием.