На повороте сани съехали с тропы и с треском врезались в забор Бугасова.

Яростно, с повизгиванием, залаял пёс.

— Будет потеха, если он дома! — усмехнулся Федька.

Калитка распахнулась. Мальчишки увидели, как Бугасов, грозя кулаком, захромал к саням и остановился шагах в пяти. Лаял пёс, ругался Бугасов, а матрос наяривал на гармошке и скалил белые зубы.

— Хорошо, дед, поёшь! Ох и хорошо!

Чем громче кричал Бугасов, тем шире растягивал мехи матрос. Бугасов сплюнул и умолк. Гармонист перестал играть. Подошёл матрос, который упал на спуске. Бескозырка с надписью «Петропавловск» была надета задом наперёд. Подошли и мальчишки.

С тремя матросами ругаться опасно. И Бугасов заговорил более спокойно.

— Порушил бы забор — кому отвечать? Кому? — спросил он. — С вас не спросишь. Одно слово — анархия!

— Анархия — мать порядку! — гоготнул матрос с гармошкой.

— Порядку! — снова загорелся Бугасов. — Ему ваша анархия — мачеха лютая!

— Тебе большевики слаще? — надвинулся на него матрос с «Петропавловска».

— Кто слаще — моё дело! — Бугасов отступил на шаг. — А вам дай волю — всё в России порушите!

— Не-ет! — не отставал матрос. — Ты мне скажи, кто тебе слаще?

Бугасов отступил ещё на несколько шагов.

— Пришвартуйте его! — приказал матрос с гармошкой. — Я ему… послащу!

Два других подскочили к Бугасову и очень ловко подтолкнули его к саням. Матрос с гармошкой засунул руку под брезент и бросил сверху что-то тяжёлое, белое. Бугасов, защищая грудь, выставил руки вперёд и схватил этот белый конический предмет. Схватил с ужасом, словно гранату, готовую взорваться.

Матросы захохотали. В руках у Бугасова была головка сахара.

— Знай наших! — крикнул матрос с гармошкой и заметил мальчишек. — А это что за ракушки присосались?

— И нам бы сахарку! — сказал Федька.

— Сахарку-у? — грозно переспросил матрос, засовывая руку под брезент. — На!

Головка сахара упала у ног мальчишек. Федька подхватил её, и они втроём бросились к дому. А к саням по деревенской улице уже шли люди. Когда ребята, спрятав в конюшне сахар, вернулись, вокруг матросов толпилось человек пятнадцать. Все с жадным любопытством слушали матроса с гармошкой, который теперь не сидел, а стоял на верху саней. Он бил себя кулаком в грудь и орал, как на митинге:

— Это ж до чего при большевиках дожили! За жратвой с Кронштадта в Симбирск ездим! Везём на своей хребтине, чтоб с голоду не сдохнуть! За что боролись?.. Даёшь новую революцию! Матросскую!..

— А не хватит ли революций? — спросил кто-то из толпы. — Тебе матросскую подавай, нам крестьянскую, им…

Мужик не договорил. К нему тяжело шагнул матрос с «Петропавловска».

— Одно слово — два ребра! По рукам?

— По рёбрам мы биты! — сказал Бугасов. — Нам бы руки кто ослобонил, чтоб сеять в своё удовольствие, чтоб хлебушку растить…

— А я про что? — крикнул матрос с гармошкой. — Что есть новая революция? Заградилов-ку — побоку, продразвёрстку — за борт, большевиков — на дно!

Он рванул гармошку и заиграл марш. Молчаливый третий матрос встал и взялся за верёвку. Другой занял своё место сзади, и сани тронулись. Толпа не расходилась. Люди молча смотрели, как матросы спустились к берегу залива, выволокли сани на лёд и потащили их к Кронштадту.

— Шумят анархистики! — произнёс Бугасов, поглаживая головку сахара, которую он, как ребёнка, держал на согнутой руке. — А только хорошего от них не жди!

Тебе и так не плохо! — отозвался кто-то. — Ты и без новой революции выгоду поимел — на год сахаром обзавёлся

— Дают — бери! — сказал Бугасов.

— Вот у тебя и того — берут все излишки по продразвёрстке.

И зашумели в толпе. Развязались языки. А народ всё прибывал. Случайная встреча Бугасова с матросами превратилась в настоящую сходку. У забора собралась чуть ли не вся деревня.

Братья Дороховы и Гриша внимательно слушали распалённые корявые речи мужиков. И один вроде говорил дельно. Можно согласиться и с другим. Третий говорил противоположное, но и в этом был какой-то толк. Вот и разберись!

— Советы — оно ничего бы! — горланил высокий мужик с большими оттопыренными ушами. — Их бы без коммунистов — это б да-а! От большевиков весь прижим!

— Гвоздь ты вислоухий! — обругал его другой мужик с пустой левой глазницей. — У тебя дома кто главный?

— Ну, я!

— Ты! — согласился одноглазый. — А если тебя — коленом, а на твоё место Тимоху какого подсунуть — та же семья будет? Не та! Советы без коммунистов — тоже не Советы!

— Другое придумают! — не сдавался вислоухий. — У них, кто наверху, голова большая!

— А наверху-то большевики!.. Иль тебе Николашку вернуть?

По толпе пробежал неодобрительный гул. Царя никому не хотелось.

— Отстань, пиявка одноглазая! — отмахнулся вислоухий.

— А может, анархистика в клёше наверх выпихнуть? Уж он-то тебе напридумывает!

Кто-то расхохотался.

— Чем им думать-то? Клёшем?.. Он хоть и широкий, а для головы не приспособлен!

Мужики загалдели все разом. Каждый говорил — и никто не слушал. А к мальчишкам подошёл паренёк в финской шапке. Дороховы встречали его несколько раз и знали, что он живёт на другом конце деревни.

— Верно, что вам сахару дали? — спросил он.

— Дали! — сказал Федька.

— Зря!

Федька нахохлился.

— Это ещё почему?

— Потому, что вы — большевики! С чекистами снюхались!

Братья засмеялись. Этот упрёк прозвучал для них, как похвала. А паренёк разозлился ещё больше.

— Жадюги! Сахар-то небось уже сожрали?.. Все чекисты такие! Только и умеют — обыскивать да забирать что получше!

— Федька! Дай ему в морду! — посоветовал Карпуха. — А я добавлю!

Федька собирался последовать совету брата, но взглянул на Гришу и передумал. Тот стоял и смотрел на Дороховых так, будто решил по их поведению определить своё отношение к чекистам. Только ради Гриши пошёл Федька на такую жертву.

— Идём! — Он потянул паренька за рукав. — Вот получишь кусок сахару — узнаешь, какие люди чекисты!

— В самом деле хочешь дать? — удивился Карпуха.

— Пусть знает — мы не жадные! — ответил Федька.

А паренёк обернулся к толпе, подмигнул кому-то и пошёл к дому Дороховых.

В конюшне Федька расстелил тряпицу, положил на неё сахарную голову и взял топор.

— Нас четверо. На четыре и расколем. Понял?.. Так все большевики и чекисты делают.

Он с чувством превосходства посмотрел на паренька и ударил топором по желтоватому конусу сахара. Головка развалилась на две половинки. Федька поставил их торчком, чтобы расколоть и их. В это время закаркал Купря.

— Слышишь? — спросил Карпуха. — Кто-то идёт!

Федька заторопился, замахнулся топором, но дверь широко распахнулась — и в конюшню ворвались мальчишки. Их было много, и они заранее знали, как действовать. Не орали, не лезли с кулаками. Передние оттолкнули и припёрли растерявшихся Дороховых и Гришу к стене, а кто-то из задних подхватил обе половинки сахара, и конюшня опустела. Убежал и паренёк, из-за которого всё это произошло.

Федька взглянул на топор, всё ещё зажатый в руке, и с каким-то невнятным возгласом выскочил из конюшни. Мальчишки были далеко. Не оглядываясь, они улепётывали в деревню. А из дома на крыльцо вышла мать.

— Что это тут у вас? Играть больше негде? Ты ещё в дом эту ораву притащи!.. А топор зачем? Положи на место!

— Положу! — буркнул Федька и вернулся в конюшню.

Топор со звоном брякнулся в угол. Карпуха нагнулся к тряпице и, послюнявив палец, стал собирать в рот мелкие крошки сахара. Федька недовольно посмотрел на Гришу.

— Ловко нас облопошили!.. А всё из-за кого?.. Тебе хотел показать, какие чекисты!.. Из-за тебя столько сахару пропало!